Дочь Темных вод - Лонг Х. М.

Пораженный Чарльз снова уставился на меня.

– Ничего такого я не делала! – попробовала я снова протестовать, но полдюжины пиратов, стоявших неподалеку, принялись винить во всем меня.

Я сдалась и, еще больше покраснев, задрала подбородок.

– Уже полдень. Пора заниматься.

– Вот чего тебе не хватает, – прошипел Грант, запихивая рубашку в штаны, – это урока хороших манер.

– Говорит человек, валявшийся в постели до полудня, – парировала я.

Грант посмотрел на меня, приподняв одну бровь:

– И что на тебя нашло?

– Заниматься! – рявкнула я и, все еще пунцовая, зашагала прочь.

В течение следующих десяти дней я боролась с ветром. Иногда мне это удавалось, и погода менялась по моей воле. «Гарпия» стрелой летела над волнами, пираты ликовали и трепали меня за щеку. Но удача была непостоянной, и, когда небо потемнело от надвигающейся бури, Димери прогнал меня обратно в каюту. По его мнению, пиратам безопаснее управлять кораблем, следуя погоде, чем полагаться на мою непредсказуемую магию.

Штормы на Зимнем море были долгими и частыми. Мой желудок, который до сих пор не страдал от морской болезни, наконец сдался под натиском усилившейся качки. У меня было два варианта скоротать время: запереться в своей крохотной каюте и ждать, пока желудок захочет освободиться от содержимого, или сидеть в главной каюте с Грантом, играть в карты и ждать, пока желудок захочет освободиться от содержимого у всех на глазах.

Когда я оставалась одна в темноте, мысли возвращались к Лирру, к моей матери и к будущему. Поэтому я все чаще выбирала Гранта. Не то чтобы я его простила, но у меня не было другого выхода. В нашей общей бесполезности мы стали близки друг другу, и когда я возвращалась после очередного приступа рвоты, он смиренно улыбался и передавал мне флягу с водой, чтобы я прополоскала рот.

Мы продолжили заниматься с оружием, когда море стало спокойнее. Мышцы болели меньше, и я начала лучше запоминать позы и движения, которым меня учил Грант. Научилась управляться с пистолетом, и мы даже начали устраивать драки. В те короткие промежутки времени, когда мне удавалось переставать смеяться или он прекращал издеваться надо мной, я чувствовала себя уверенней с оружием в руках. Я ни в коем случае не стала бойцом и знала, что любой мало-мальски подготовленный противник возьмет надо мной верх, но именно в уверенности я нуждалась больше всего.

Я больше не была беззащитной.

На одиннадцатый день нас нагнала очередная буря. Мы с Грантом пытались играть в карты, но усидеть на стульях было невозможно. В конце концов Чарльз, пошатываясь, вернулся на орудийную палубу, а я ушла в свою каюту и, прежде чем закрыть дверь, бросила последний взгляд на окна, освещенные только вспышками молний, и на налипший снег.

Обычно темнота душила меня. А тишина была наполнена скрипами и стонами, воем и ревом. В такие моменты я забивалась в угол, борясь со страхом и молясь, чтобы «Гарпия» не присоединилась к кладбищу кораблей на дне Зимнего моря. Но в эту ночь тишина и страх ощущались по-другому.

Возможно, виной была близость смерти. Возможно, острое, пронзительное осознание хрупкости жизни и того, что каждый вздох и каждый удар сердца могут стать последними. Возможно, дело в моих недавних успехах на занятиях с Грантом.

Что бы это ни было, я почувствовала, что внутри меня что-то изменилось. Опасения отступили, и на их место пришла слепая, отчаянная храбрость.

Я штормовик, совсем как мама. Пусть и молчала шестнадцать долгих лет, но где-то внутри я чувствовала силу, способную успокоить эту бурю. Я просто должна была сделать это, пока шторм не убил меня, Гарпию и всю команду.

Я открыла дверь и, пошатываясь, пробралась через каюту, поднимаясь вверх, как по склону, когда корабль накренялся вперед. Когда же судно накренилось назад, я уперлась руками в холодные окна. Ветер проникал внутрь, отыскивая едва заметные щели, и сквозь матовое стекло я видела покрытый льдом балкон и грозные темные волны.

Я вдыхала этот ветер, стараясь подыскать нужную мелодию, нужные слова. Вместо того чтобы пытаться управлять бурей, обуздать ее, я решила обратиться к ней – как одна сила к другой.

Я выбрала колыбельную, простую и спокойную. В ней звучали мои чувства – та же жажда свободы, покоя и безопасности, которая питала мой голос в детстве под тисом, на виселице и аукционе у Каспиана. Ни требований, ни вопросов, только тоска по счастью.

– Спи, дитя, усни, малыш, речка спит, и спит камыш,

Спит акула в глубине, не страшна она тебе.

Шторм не страшен, тоже спит, мирно дремлет в море кит.

Только морю не до сна, все баюкает тебя.

Ветер, который минуту назад чуть ли не выбивал окна, ослаб. Я на мгновение задержала дыхание, не смея поверить, что мне удалось. Корабль по-прежнему кренился и жалобно скрипел, но ветер стал тише.

Я пропела колыбельную снова. И снова. На третьем круге я ощутила чье-то присутствие в каюте, но не стала отвлекаться. Скорее всего, это был Грант.

– Ничего не могу сделать с волнами. По крайней мере, пока. – Я оглянулась через плечо. – Но…

На меня смотрел не Чарльз, а гистинг. Женская фигура, маленькая, полупрозрачная и округлая, парила у деревянной переборки. В отличие от Джульетты Рэндальфа, у этого гистинга – Гарпии – не было лица, прямые призрачные волосы спадали на светящуюся пустоту. На ней виднелись гладкие юбки, которые, как я сразу же с испугом решила, могли оказаться щупальцами. Но, когда она покачивалась в такт движению корабля, ткань отчетливо обрисовывала ноги.

Она была красива, по крайней мере, показалась мне красивой. Хотя судить о ее внешности можно было только по ниспадающим волосам и поясу на талии, с которого свисала связка закрытых вееров.

Пока я потрясенно наблюдала за ней, она взяла один веер и ловким движением пальцев развернула. Поднеся его к голове, гистинг некоторое время смотрел на меня, хотя глаз у нее не было. Но веер был. И на нем оказалось нарисованное лицо с глазами цвета весенней зари, тонким носом и таинственной улыбкой.

Когда она подняла веер перед собой, он исчез, но лицо осталось, теперь оно было запечатлено на голове самого гистинга. Улыбнувшись, она сделала изящный поклон и что-то прошептала. С ее изогнутых губ не сорвалось ни звука, но в моей голове прозвучало одно слово.

«Сестра?»

Я затаила дыхание.

Гарпия заговорила снова, и на этот раз вопроса не было.

– Тейн.

– Тейн? – повторила я в замешательстве.

Ее улыбку словно стерли. Я не могла понять, было ли это вызвано моей глупостью, или же выражение не могло долго держаться на лице гистинга.

– Что значит «Тейн»? Это имя? – Корабль качнулся, и меня с силой прижало к оконной раме. – Или слово? У гистингов есть слова?

Я замялась, понимая, насколько невежественной я кажусь существам, рядом с которыми выросла.

– Конечно есть, – сказала Гарпия. Она проскользнула вперед и начала кружить вокруг меня, не обращая внимания на качку. Прошла сквозь древесину стола и стульев, ее призрачная плоть легко преодолевала все преграды. – У нас есть свои слова, свои мысли, свои желания. Разве ты не знаешь этого?

Я покачала головой.

– Что ты знаешь о нас?

Я подумала, что сейчас неподходящее время для светских бесед: корабль все еще находился под угрозой, и гистингу следовало проверить его корпус или чем там еще они занимаются. Но взгляд Гарпии казался таким пристальным, что я вынуждена была ответить.

– Я знаю, что вы прорастаете вместе с деревьями в Пустошь, – сказала я. – Ну, в любую Пустошь, не обязательно аэдинскую. То есть сначала вы растете в Ином, но иногда ветви проникают через барьер между мирами и становятся у нас гистовыми деревьями. Не всегда. Ну, если в Пустоши есть материнское дерево.

Гарпия медленно кивнула:

– Правда. Я сама попала в этот мир через Пустошь в Аэдине.

Это признание, это сходство между нами поразило меня. Я попыталась выпрямиться, но наклон палубы не позволил этого сделать.