Дочь Темных вод - Лонг Х. М.

Заметив нас, Маллан встал, отвесил небольшой поклон и жестом попросил компанию за своим столом освободить место. Вскоре появились еще два стула, Маллан и Грант схватили друг друга за запястья в устийском стиле и обменялись любезностями.

Я села, окинув беглым взглядом стол. За ним расположились пятеро мужчин и три женщины. Все они были хорошо одеты – в разноцветные кафтаны и тонкие накидки. Но несмотря на приличный вид, все в них вопило о принадлежности к преступному миру. У одной женщины губы были накрашены красной, как кровь, краской, а на каждом пальце красовалось по кольцу. У другой из-под уложенных в подобие короны волос серьги свисали до самых плеч. Старик напротив был мертвенно-бледным, и шрамы сплошь покрывали его бритую голову.

– Моргоры покусали, – сказал он, наклоняя ко мне макушку. Он выглядел дружелюбным, а улыбка так и вовсе могла сбить с ног. И хотя мужчина говорил на аэдинском и выглядел тоже по-аэдински, легкий акцент выдавал в нем обитателя Мыса.

Мне не приходилось встречать выходцев с Мыса, но я слышала, как другие имитируют их акцент – низкий, раскатистый и величественный. Желудок сжался от беспокойства, но, похоже, кроме меня, этот старик никого не волновал.

– Можете потрогать шрамы, – предложил он, – если хотите.

Вопреки здравому смыслу я протянула руку и коснулась пальцами длинной борозды. Кожа была натянутой и, казалось, вибрировала, словно сила моргоров пропитала ее.

– Я Фарро, – сказал человек со шрамами. Он откинулся на спинку кресла и протянул мне руку. Она оказалась теплой и шершавой, а пожатие – мягким. – А вы кто?

– Мэри Ферт, – ответила я.

– Дочь Анны Ферт – Сокрушительницы, наследственная штормовичка, – вклинился Грант, облокотившись о стол. Мальчик-слуга поставил перед ним стакан, и он рассеянно поднес его к носу, чтобы понюхать вино. – А вы, друзья мои, собрались здесь, чтобы поиграть?

Женщина с красными губами улыбнулась ему – откровенно завлекательно, что сразу же вызвало ответный взгляд Гранта.

– Ну что ж, начнем. – Женщина говорила на аэдинском с тем же акцентом, что и Фарро. Она тоже была с Мыса. – Может, в аац?

– Пока посижу в сторонке, – заявила я. – Не умею играть в аац.

По правде говоря, мне вообще не хотелось ввязываться в игру. Пусть мое внимание и сообразительность будут полностью отданы тому, чтобы следить за нашей компанией и Грантом.

Женщина кивнула, и Фарро с мягким звуком подвинул свой стул ближе к моему.

– Тогда садись рядом со мной, штормовичка, – предложил он. – Я научу тебя играть.

– Садись рядом со мной, и я научу тебя выигрывать, – вмешалась женщина с длинными серьгами. Улыбка в ее глазах заставила меня немного расслабиться. Она тоже говорила с акцентом, но как сунджи, и ее кожа была на тон темнее, чем у Аты.

– Я просто посмотрю, – сказала я.

Один из игроков что-то прорычал мне на устийском, кивнув в сторону Гранта.

– Он говорит, что если ты не играешь, то не должна помогать господину Гранту, – перевел Маллан.

Я кивнула, карты были сданы, кости брошены, и игра началась. Аац всех увлек, над столом раздавались выкрики и смех, игроки оживленно орудовали то картами, то костями. Как оказалось, каждый бросок кости означал какое-то задание. Например, нужно было выпить, или раскрыть какой-то секрет, или назвать имя любовника, или признаться в постыдном поступке. Если выпадала шестерка, то все за столом были обязаны осушить стаканы до дна, после чего появлялся мальчик с вином, и все начиналось вновь. Ставки делались в начале каждого раунда, выигрыши и проигрыши зависели от того, какие числа появлялись чаще всего.

– Мэри, моя застенчивая подруга-колдунья, – сказал Грант после того, как первый раунд закончился, оставив у него куда меньше денег, чем он поставил. – Присоединяйся к следующему раунду, умоляю!

Я посмотрела на него, затем на всех остальных сидящих за столом, еще мгновение поколебалась, но потом кивнула:

– Хорошо. Принимайте меня.

Ночь прошла как в тумане. Я старалась не пить много, но шестерки появлялись слишком часто, и мне даже приходилось выходить из игры. Грант не проявлял подобной сдержанности, его постоянные проигрыши сменялись несколькими крупными выигрышами, отчего руки у него начинали дрожать.

Наконец в «Утонувшем принце» воцарилась тишина. На возвышение в одном из углов поднялись музыканты. Заиграли лютня и барабан, женщина запела на устийском, и завсегдатаи перешли к более личным беседам.

Фарро выложил последнюю карту, выбросил на костях тройку и задумался над ходом – ему выпала «правда или ложь». Я смотрела, как свет отражается от шрамов на его голове. Знала, что не должна глазеть, но не могла отвести взгляд. Как, интересно, выглядели моргоры, когда кусали его за макушку? Как мохнатая шапка? Картинка заставила меня громко фыркнуть.

– Думаешь, у тебя получится лучше? – вдруг поинтересовался Маллан, приподняв свои белесые брови.

– Чего?

Я удивленно уставилась на него.

– Думаешь, сможешь сыграть лучше, чем музыканты?

– Нет, – поспешно отмахнулась я, выдавливая из себя извиняющуюся улыбку. – Нет, нет, я просто представляла, как выглядел господин Фарро с кучей моргоров на макушке. Такая живая шляпа…

Грант поперхнулся вином, а остальные участники застолья сдавленно рассмеялись. Сам Фарро издал смешок, нарушивший покой комнаты, и музыка стихла.

Кто-то с другого стола обругал Маллана на устийском. Маллан ответил ровным тоном и жестом указал на меня, сказав что-то, что вызвало еще одну паузу. В комнате окончательно воцарилась тишина.

Я перевела взгляд на Гранта и наклонилась ближе.

– Что происходит?

– Похоже, мы были грубы, поэтому следующую песню споешь ты. – Грант нахмурился. – Даже и не знаю, насколько это разумно. Может оказаться отличным поводом показать твое мастерство. И это хорошо. Но ты слишком ценна. И это плохо. Будь у меня с собой хотя бы пара пистолетов… Или если бы Ата была с нами… С ней я чувствую себя в большей безопасности, Мэри, вот честное слово.

Певица, чье выступление я прервала, заговорила сначала на устийском, а когда я только моргнула в ответ, перешла на аэдинский:

– Иди сюда, аэдинка!

Я встала, и, хотя от всеобщего внимания мне захотелось провалиться сквозь землю, выпитое заставило меня взобраться на помост. Недовольная певица и ее музыканты разошлись, прихватив с собой инструменты.

Несмотря на количество вина в моем организме, петь без аккомпанемента совершенно не хотелось. Слишком это напоминало пение на борту корабля, где я просто выполняла свою работу. А сейчас следовало устроить спектакль, и спасение моей мамы зависело от того, какое впечатление я произведу.

Спасение мамы? Я постаралась прояснить мысли, до боли прикусив нижнюю губу. Похоже, впервые я подумала об этом как о чем-то вполне осуществимом, а не как о несбыточной мечте. Видимо, где-то на пути из Десятины сюда я поверила в Димери. Что ж, значит, сегодня мне стоит произвести наилучшее впечатление.

Мой взгляд метнулся к краю помоста, и я улыбнулась с облегчением. Там стоял изящный клавесин, весь в позолоте и цветочных узорах.

Толпа растворилась где-то на краю сознания. Похоже, пиратское золото, которым мой отец-трактирщик платил гувернантке, было потрачено не зря. Игра на клавесине определенно давалась мне лучше всего.

Отодвинув стул, я села и сделала глубокий вздох. Позволила пальцам блуждать по клавишам, переключаясь с одной мелодии на другую, пока руки не вспомнили, как следует двигаться, и ко мне не вернулась плавность движений. Я слегка наклонила голову и начала играть.

Была одна ария, которая в детстве далась мне с большим трудом. Сложный, очень техничный отрывок из оперы. По сюжету две женщины оплакивали одного и того же возлюбленного: одна – мрачным, мстительным тоном, а другая – нежно и меланхолично. Постепенно диалог женщин наполняла ярость, и все заканчивалось тем, что они наносили друг другу удары прямо в сердце.

Я спела обе партии, играя то мягко, то более резко, давая голосу раскрыться. Воздух в «Утонувшем принце» тонко реагировал на пение. Когда я оплакивала возлюбленного, он поднимал трубочный дым к потолку, закручивая его в спирали. Когда клялась отомстить, он замирал, дрожа и словно касаясь затылков зрителей призрачными пальцами. А когда героини трагедии упали замертво, в воздухе закружилось что-то похожее на снег из блесток, которые медленно опустились мне на плечи.