О моём перерождении в сына крестьянского 1 (СИ) - Нейтак Анатолий Михайлович

– Только не вздумай выходить из ветролёта и пытаться полетать рядом самостоятельно, как во сне. Я бы не хотел выскакивать следом в попытках тебя поймать.

– Но ты бы выскочил меня спасать?

– Конечно. Как же иначе?

– А почему?

– Потому что это правильно.

– Правильно – значит, соответствует правилу. Почему? Ты же хочешь свободы!

– А что такое свобода, а, Лейта? Думаешь, отсутствие правил, возможность делать что угодно?

– Я не знаю, что такое свобода... Научишь?

Не, это не двенадцать лет. Скорее, пять-семь. Этап почемучки.

– Э, нет. Тут как со ступенями: каждый поднимается сам. Твоя свобода – только твоя, тебе решать, какой она будет и какой нет. Но я могу сказать, что такое свобода для меня лично.

– Скажи!

– Тут, наверно, лучше начать издалека. Представь себе новорождённого младенца. Спящего. Есть у него свобода, как думаешь?

– Не знаю... Наверно, нет.

– Это если смотреть в моменте. Прямо сейчас этот младенец просто лежит и спит. Вся его свобода – чистый потенциал где-то там, в будущем. Он может вырасти героем, а может мерзавцем, может чему-то научиться, а может остаться неучем, может получить высокую судьбу, а может – смесь ничтожной и малой в разных пропорциях. Всё это дело будущего: вопрос выпадающих шансов, влияния со стороны, памяти крови, способной направить путь жизни по определённому руслу, и прочих факторов, которых слишком много, чтобы ограниченное сознание могло учесть их все разом. Но в настоящем наш младенец спит. И не может почти ничего, кроме как дышать... причём дышит не по своей воле, а потому что рефлекс такой.

Я немного увлёкся. Впрочем, учитывая обстоятельства – не удивительно.

– Но вот младенец просыпается. И открывает глаза. Это делает его немного свободнее, ведь теперь он имеет выбор: смотреть или не смотреть. И сразу другой: если смотреть, то на что? Мелочь и пустяк для взрослого, но для младенца это огромный шаг вперёд, великий выбор! Первый в жизни! И единственным он не останется, ведь скоро младенец научится шевелить руками и ногами. Потом ползать. Ходить. Бегать. Хватать вещи и бросать их. Играть. Портить и ломать. Рисовать и складывать. Говорить и работать. Его свобода растёт вместе с ним и его возможностями, не так ли? – я улыбнулся и добавил, понижая голос. – А уж если младенец откроет для себя магию...

– Понимаю. Значит, знание позволяет плести всё более сложные и разнообразные чары, а тем самым расширяет возможности – и увеличивает свободу.

– В точку! Больше знаний, глубже понимание. Сильнее и шире и тоньше магия. Обширнее выбор. Больше свободы. Это всё на одной прямой, следствия одной и той же посылки.

– А как же границы?

– Ну, самая главная граница формулируется просто. Не помню уже, кто это сказал, но сказано, на мой взгляд, очень верно: моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого. Поэтому плохо работает принуждение любого рода: мало того, что принуждающий отнимает часть чужой свободы, так он ещё и свою собственную этим ограничивает. Вместо того, чтобы делать что-то сам для себя, он теперь должен следить, чтобы кто-то другой что-то там делал или чего-то не делал. В паре из господина и раба свободы нет у обоих, точнее, она ограничена в сходной степени. Сюда же другое выражение: кто имеет раба, имеет врага. Поэтому древние гриннейцы отказались от рабства – и правильно сделали.

– И поэтому тебя так покоробило предложение взять супругу из рода Ассур...

– Да! Именно. Одно дело, если девушка сама захочет связать с кем-то свою жизнь. Это может стать началом добровольного, свободного, взаимовыгодного союза. Равных отношений меж непохожими. Совсем другое, если девушка превращается в плату за... даже вслух не хочется такое говорить. «Подчинись власти рода, и я награжу тебя, подчинив тебе частичку этого рода». Отдай свою свободу, чтобы забрать ещё немного чужой свободы. Видал я такие награды в... известном месте! Спасибо, не возьму.

– Однако взять меня с собой ты согласился.

– Да. Потому что уж я-то точно не собираюсь тобой помыкать. Предоставлю столько воли, столько власти над собой и миром, сколько смогу, не поступаясь своей волей и свободой. А если ты, скажем, утомишься сидеть в гостях, то по первому слову доставлю, куда захочешь. Ну, в пределах разумного: в Чащобу я тебя не повезу. Но, к примеру, слетать до Мелира, чтобы там ты смогла начать карьеру в гильдии Жезл и Кинжал – это запросто. Хочешь?

– Ты же тогда не получишь знаний Ассур...

– Прямо сейчас – нет. Но это же не значит, что я не получу их вообще? Зато высок шанс, что я получу их с процентами в виде знаний от наставников гильдии: я успел разобраться в твоём понимании долга и не думаю, что ты нарушишь даже подразумеваемое обещание. По крайней мере, по своей воле. Ну так что, летим в Мелир?

– Нет!

– Как хочешь. Просто помни: достаточно попросить. А пока – задавай вопросы.

– И ты ответишь. Честно и прямо. Или не ответишь, но лишь потому, что ответ может навредить.

– Да, ты уловила принцип.

– ...забавно. Все вопросы сразу разбежались по углам. Хотя... почему люди всё-таки используют принуждение, если свобода лучше?

– Свобода-то лучше, но принуждение проще. И входит в привычку. Тут опять же можно вернуться к нашему воображаемому младенцу. Вот он лежит, не умеющий даже ползать. Он нуждается в неустанной заботе. Если его не пеленать, не кормить, не подмывать, не лечить – он ведь не выживет. Родители привыкают, что дитя не самостоятельно, что оно требует заботы. Что решать за него правильно. И... для младенца оно так и есть. Для ребёнка так и есть. Но дети растут, и вскоре для родителей начинается тихий кошмар. Ведь несмышлёнышу неведомо, что огонь жжётся, что ушибы болят, что играясь с острым, можно выколоть глазик, а сунув в рот что-то не то – отравиться. Родители хотят ребёнку только лучшего, а чтобы ему было больно или неприятно – не хотят. Поэтому они запрещают ему лезть в огонь, убирают подальше ножи, не дают лезть грязными пальцами в рот. А дитя лезет. Оно ж бесстрашное и сущеглупое, запросто может утворить такое, что хоть за голову хватайся...

– ...и ему начинают запрещать, – подхватила Лейта. – То и это, даже без объяснений, потому что дитё глупое для объяснений, а опасности уже вот, рядом, их надо избегать. И надо делать так и вот так, а почему – опять не дитю понять; пусть сперва делает, а если нет, его накажем. По-родственному, ласково и любя. Лучше самому хворостиной огреть, строгий наказ давая, чем смотреть, как заигравшийся глупец валится с дерева и шею сворачивает. Так делай, так не делай, старшие знают лучше, старшие заботятся о тебе, сиди смирно, будь правильным, так надо, это хорошо, а это вообще закон для всех...

– ...и вырастает дитя в принуждении, простом и привычном, а когда доходит до собственных детей – начинает принуждать их, потому что как иначе-то? Всегда так было, предки так жили и нам так велели. Сказано, что рабы не хотят свободы, они хотят стать господами. И так повторяется раз от раза, по кругу: не любившие, когда их учат хворостиной, сами берут её в руки. Смирявшиеся с чужой волей насаждают свою тем, кто слабее. Ведь свобода приносит не только возможности, но и опасности, поэтому очень многим кажется, что сидеть в очерченных границах уютнее. Предсказуемей. Проще. Морщить мозг не надо, можно экономить на умствованиях, ехать по колее, как сказано, не отклоняясь.

– Но почему люди всё-таки отказались от рабства, если этот круг так прочен?

– А за это надо благодарить неизбежные различия. Если внутри рода, где способности сходны, легко и выстроить иерархию, и поддерживать её, то между родами такое уже не работает. Различие требует сотрудничества. Группы гильдии неспроста составляют из шестёрок, притом никто из шестерых не лучше и не важнее прочих. Вернее, в шестёрке каждый лучше и важнее остальных – в своей области. Если Наблюдатель не заметит угрозу вовремя, то остальные не заметят тем более. Если Авангард не встретит её грудью, никто его не заменит. Если Сотрясатель не сокрушит врага своей необоримой магией, то кто вообще это сможет? И даже Лидер умолкает, когда заговаривает Советник... а если не умолкает, то просто дурак и заведёт в тупик всех. Причём в большом масштабе это становится лишь более верно, потому что большой масштаб ведёт к большой сложности. Настолько большой, что одним умом не охватить, за всех сразу не подумать, готовые решения каждому не выдать. Государство устроено подобно человеческому телу, различно-гармонично. И как тело не может жить, если оно всё – одна сплошная мышца, даже без костей, или одни сплошные нервы, которым даже дышать нечем и которым нечему подавать сигналы, так и большая страна нуждается в разных родах, выполняющих свои функции. Большое единство – это не про пирамиду, это про союз разнообразий.