Дочь Темных вод - Лонг Х. М.

Штормовичка продолжала:

– На три кто-то умрет, родится на четыре…

Каспиан огляделся, совершенно довольный. Голос Мэри затих, и Рябой вставил ей кляп обратно. Снова поднялся ветер, и солнце быстро скрылось за тучами, но в силе Мэри не было никаких сомнений.

А я? Невесть откуда взявшаяся тоска пронзила грудь, сдавила легкие, совсем как Мэри приглушила ветер снаружи. Больше всего на свете я хотел снова услышать ее голос. Увидеть, как солнце пробивается сквозь облака, а снежинки кружатся в такт ее колдовской песне. Ощутить эту силу. Этот покой – воображаемый или реальный.

Тишину нарушил голос Каспиана:

– Мистер Россер, может, нам стоит подождать, пока ваша спутница вернется?

– Подождать? – повторил я, все еще находясь в прострации. – Нет, не стоит.

Каспиан посмотрел на меня, потом кивнул:

– Тогда давайте начнем с тысячи пятисот солемов.

– Пятьсот, – сказал Рэндальф, задирая нос. – Она кажется мне необученной. Утихомирить бриз и вызвать бурю – это одно. Рассеять шторм и поддерживать попутный ветер все время путешествия – совсем другое.

Каспиан посмотрел на Димери.

Пират небрежно скрестил руки на груди.

– Тысяча пятьсот, – произнес он.

Теперь Каспиан перевел взгляд на меня.

В горле пересохло, все это казалось омерзительным. Я вновь посмотрел на Рэндальфа, Рябого, Каспиана и Димери и опять напомнил себе, что штормовичке будет лучше с нами. Но это было не единственной причиной. Ее голос. Ее песня и то, как она повлияла на меня. Я хотел помочь ей. Мне это было необходимо – даже если сам способ вызывал презрение.

– Мой капитан готов предложить две тысячи, – сказал я.

– Повышаю до двух тысяч пятисот, – спокойно парировал Димери.

За столом воцарилась тишина. Рэндальф скрипнул зубами, явно недовольный ставкой. Каспиан с тихим всплеском наполнил свой стакан и в ожидании откинулся на спинку стула. Что касается самой Мэри, то она побледнела еще больше. Девушка изо всех сил зажмурилась, и ее лицо превратилось в бесстрастный фасад.

Димери это заметил.

– На моем судне с вами будут хорошо обращаться, Мэри. У меня на корабле чисто, запрещено пить, драться и играть в азартные игры. У вас будет своя каюта.

– Пираты-монахи, – пробормотал Грант из темного угла, где скрывался, и я не мог утверждать, что его услышал кто-нибудь еще. – Славьте их.

– Ведьма здесь не для того, чтобы ее уговаривали, – сказал Каспиан. – Три тысячи даст кто-нибудь?

– Четыре тысячи, – выпалил Рэндальф, выплевывая слова так, словно это были выбитые зубы. – Четыре тысячи солемов, будь они прокляты!

Мое сердце рухнуло куда-то вниз. В руке Каспиана задрожал стакан, а Димери медленно повернулся, словно желая получше рассмотреть контрабандиста.

– И что же именно вы возите контрабандой, мистер Рэндальф? – спросил пират мягким голосом, но я заметил разочарование в его глазах. Похоже, он не мог себе позволить перебить ставку.

Как и я. Цифры вертелись в голове, пока я потирал старую монету в кармане. Слейдер не согласится отдать больше трех тысяч. За четыре тысячи солемов можно купить целый корабль.

– По большей части ананасы, – сказал Рэндальф, настороженно смотря на присутствующих. Однако наш потрясенный вид его явно успокоил, и в голосе зазвучали нотки высокомерия. – Вы не поверите, сколько готовы отвалить богачи из Юрри за то, чтобы подать на стол ананас во время приема. А как Ее Величество любит ананасовый сок по утрам! Но они долго не хранятся, так что мне нужна погодная ведьма. Моя последняя утопилась. А без попутного ветра не будет ни свежих ананасов, ни прибыли.

Штормовичка уставилась на него в ужасе. Я разделял ее чувства.

Каспиан довольно рассмеялся. Он даже раскраснелся, а глаза с жадностью поблескивали.

– Итак, Димери? Россер? Готовы повысить?

Димери опорожнил стакан и с глухим стуком поставил его на стол. Выражение его лица оставалось сдержанным, но во взгляде можно было заметить намек на грядущее убийство.

– Нет, сэр.

Видящий во мне ревел, и на этот раз я не мог с ним справиться. Знакомое чувство бушевало и тянуло за собой, прочь из комнаты, в Иное, туда, где обитали сны, где правили духи-гистинги и где томилась в плену моя душа.

Мне привиделось лицо штормовички в зимней снежной мгле, обожженное ветром и отчаявшееся. В видении она как бы двоилась, рядом с живым, дышащим человеческим образом, словно отражение в зеркале, проявилась его призрачная тень.

Я так крепко сжал в кармане потертую монету, что чуть не сломал ее, а чеканка на аверсе – три змеи, кусающие друг друга за хвосты, – впечаталась в кожу. Рев видящего стих, а потом и вовсе пропал.

Я почувствовал облегчение, хотя оно и было отравлено горечью. Я только что заглянул в будущее штормовички, и, что бы оно ни значило, я не мог его изменить.

– Еще предложения? – снова спросил Каспиан, глядя на меня.

Когда все промолчали, он наклонился и наполнил стакан Рэндальфа янтарной жидкостью. Сделка была заключена.

Я встал, скрипнув стулом, и направился к двери, не в силах оторвать взгляд от девушки. Она была потеряна для меня, и это беспокоило больше, чем я ожидал. Чувство вины и тоска ныли в груди. Но все это не имело значения. Я не мог изменить того, что произошло в этой комнате, как не мог изменить своего прошлого.

– Мистер Россер, – обратился ко мне Каспиан, – у меня найдется немало такого, что сможет заинтересовать вашего капитана. Не хотите остаться и выпить со мной?

– Мне пора, – ответил я с натянутой улыбкой.

Напоследок я посмотрел на Джеймса Димери, тот стоял с непроницаемым выражением лица, и шепот видящего снова зазвучал внутри. Я не обращал на него внимание.

– Всем доброго дня. – С этими словами я ушел. И даже не оглянулся.

Девочка из Пустоши

Девочка из деревни, расположенной на Пустоши между сланцевыми холмами, знает, что у гистовых деревьев есть душа. Она выросла в их тени и видит куда больше, чем скрюченные шишковатые стволы и раскидистые ветви, которые не желают следовать временам года, как это делает вся Пустошь. Девочка видит, как падают их тени, подчиняясь движению незримых солнц, и как время от времени шевелятся их листья без ветра.

Каждое лето девочки, каким бы коротким оно ни было на холодном берегу Зимнего моря, наполнено пением птиц и прогулками босиком по мшистым тропинкам. Каждая зима – это поскрипывание промерзших ветвей, журчание погребенных под снегом ручьев, а еще шелест листвы непокорной гистовой березы, что остается зеленой вопреки холоду. Девочка разбивает лед, пьет из замерзших ручьев, питаемых той же водой, которая питает лес, и ест ягоды, растущие между переплетенными корнями. Она принадлежит этому миру.

И когда девочка прикладывает маленькую ладошку к стволу гистового дерева за домом, где живет ее семья, ей кажется, что она слышит шепот. Она знает, что у дерева есть душа, душа, проросшая сквозь грязь, глину и камни. Она тянется из другого мира, с другими законами природы и временами года. Душа, которая теперь обитает в дубе, вязе или тисе.

Эта душа называется гистингом.

Четвертая глава

В компании контрабандистов

Меня продержали две недели взаперти, прежде чем я оказалась в блестящем обществе Каспиана, Рябого и их гостей. Так что нервы мои к тому моменту изрядно потрепало.

Впрочем, я успела развлечься двумя неудачными побегами. Первый закончился тем, что Рябой поставил мне подножку, когда я бежала по лестнице, и, визжащую, словно ребенка, отнес обратно в комнату. Во время второго я даже добралась до гостиной, где немного отвлеклась на аляповатый портрет Каспиана над камином, но так и не смогла открыть дверь. Я почти распахнула замерзшее окно, но тут вошла жена трактирщика и ударила меня кулаком в живот.