Скверная жизнь дракона. Книга восьмая (СИ) - Костенко Александр

Длинноухие что-то прошептали и «Чувство магии» показало, как около их ладоней сконцентрировались белёсые ниточки. Они распадались, тревожа пространство рябью, строго направленной в больное место. На каждое пошло по одному сеансу, но и этого хватило, чтобы припухлость у глаза заметно спала, а шишки уменьшились. Эльфы передали мне четыре склянки с зельями «малого оживления», они помогают организму чуть лучше залечивать простенькие раны. По склянке через день и через неделю пропадёт даже заплывший глаз.

Пока девочку раздевали и осматривали, та опасливо сжималась в комок и всё время жалобно смотрела на меня, но я подбадривал её кивками. Когда же эльфы прикоснулись к малышке, то бедолагу аж затрясло, но девочка стойко перенесла выпавшее испытание. Да и занимавшиеся девочкой длинноухие сохраняли на лицах маски полного безразличия.

Пришедшие с эльфами служители церкви передали бумагу с шестью подписями местного совета малиров. И клятвенно заверили, что к завтрашнему обеду найдут виновных. Нам с девочкой этого времени хватило, чтобы купить малышке новую одежду и зайти к одному из портных во внутреннем городе. Он обслуживает только церковников и пообещал уже к вечеру починить порванную куклу.

Церковники сделали всё, чтобы о случившемся никто в городе не узнал. Нас с девочкой привели в одно из зданий с просторным входным залом, где уже ждали шесть семей с детьми лет восьми. Взрослые опасливо косились на церковников и двухметровую стражу в полных стальных латах, а дети стояли около родителей и угрюмо смотрели в пол. При появлении девочки они широко распахнули глаза и только хотели что-то крикнуть, но все родители практически синхронно кто вломил затрещину ребёнку, а кто дёрнул за ухо. Ещё стояла портниха с семьёй, учившая девочку. При нашем появлении та побледнела и осела на пол, причитая, что она не виновата в случившемся с моим рабом.

Малышка в тот день закончила вышивать узоры на небольшой тряпице и портниха как раз пообещала, что на следующем занятии они займутся раскройками для платьев и прочего. Портниха вышла из помещения, оставив девочку одну. Новость о раскройках малышку настолько взбудоражила, что она не удержалась и воспользовалась зеркалом, расстегнула куртку и приподняла кофту, рассматривая, как сделаны стежки в рукавах второй пары рук. Именно в этот момент портниха вернулась, а уже через десяток секунд девочка лежала на снегу перед ателье, и не могла сфокусировать взгляд из-за тяжёлого удара в темечко. А недалеко от ателье её ждали недавние друзья.

— Я хочу всех вас вырезать, — сказал я, глядя на шесть семей с детьми и семью портнихи. И положил ладонь на голову девочки. — Мне плевать, что она в ваших глазах кусок мяса, но она — моё имущество. И вы его повредили.

— Но… — начал говорить один из отцов, но его глотку бетоном сковал скрип лат и скрежет вынимаемого меча из ножен.

— Но решать вашу судьбу буду не я, — я протянул костяной кинжал девочке. Она вгляделась в него, перевела взгляд на избивших её детей, и покачала головой. — Давай, это уменьшит боль.

— Не надо, — девочка шмыгнула носом и грустно улыбнулась, но в то же время её взгляд наполняло счастье. Девочка ухватилась за край моей куртки и подошла вплотную. — Я здесь. Это всё, больше не надо. С хозяином буду, с ним хорошо. Не надо остального.

— Уверена?

— Да, — малышка низко кивнула, и даже пролепетала кроткое «спасибо», когда я убрал кинжал обратно в ножны.

— Живите, суки, — процедил я и, взяв девочку за руку, отправился с ней домой.

Произошедшее меня не радовало, это даже сатисфакцией назвать нельзя — но идти против выбора девочки я не хотел. Это её обидели, её добрые чувства и намеренья растоптаны, так что и отвечать должна только она одна.

На праздник Основания мы с девочкой пошли вдвоём. Я не собирался оставлять малышку одну даже на мгновение в городе с настолько «одухотворёнными» разумными. Благо, что праздник только церковный и проходил в Соборе, да и разрешение прийти с девочкой я получил вместе с письмом от шестерых малиров.

Мне опять пришлось напялить на себя церковную белую робу, но зато малышка выглядела потрясающе. С заплывшим глазом, синяками на лице и треснутой губой, и в красном платьице с белыми оборочками на всех четырёх рукавах. Она произвела настоящий фурор в огромном зале, где собрались сотни разумных в белых одеждах и, минимум, с красным подолом. Они ошарашенно смотрели на мой посох и гримуар с жезлом, на мою морщинистую кожу и роговые отростки на голове. Смотрели, как я вёл за ручку малышку к выделенным нам местам, и как малышка пугливо опустила голову и прижималась ко мне, опасливо зыркая исподлобья на церковников.

Больше всех в состоянии эпического ахера прибывал фуаларал Лаотлетий. Его голубые глаза едва не вывалились из орбит, а отклянченная нижняя челюсть, казалось, держалась у черепа только на святом духе и добром слове. Он мотнул головой, возвращая себе показательную адекватность, лишь бросил на меня испепеляющий взгляд.

Праздник Основания, или Торжество Основания — вообще никакой не праздник. Сотни церковников в огромном зале сидели на скамьях и стульях и несколько часов слушали доклады за прошедший год, возвышенные речи каждого из шести малиров и просто всех желающих выступить. Уже на пятой минуте девочка широко зевнула, а седьмой — начала качать головой. Мы сидели на скамье у края зала, и само наше расположение велело не мучать малышку. Вскоре она с довольной улыбкой пристроила голову на моих коленях и мирно засопела, чем вызвала недовольное перешёптывание сидевших рядом церковников.

Девочка посапывала, а я скучал, но слушал выступления. Я не рассчитывал, что вообще смогу почерпнуть хоть что-то полезное из них, но одна деталька, всё же, показалась мне знаковой.

— … И нет нам права усомниться в заключённых договорах. Нет нам права предавать их и потакать желаниям толпы. Дата повторного основания Собора Магласии указывает нам на ошибки наши, кои допускать мы больше не должны…

Эти слова произнёс один из малиров. И я даже хвостик на отсечение ставить не собираюсь, ибо и так понятно, что произошло с первым Собором Магласии, и почему это произошло. Договор, предательство, толпа — в этих трёх словах настолько очевидная подсказка, что даже как-то скучно. Интересно, а огромную столицу некогда единого государства, Баскар — она была стёрта за одну ночь по той же причине?

Долгие выступления закончились объявлением, что праздничная трапеза ждёт всех. Церковники в зале оживились, взбодрились, зашумели. И разбудили малышку. Покачиваясь и сонно причмокивая, она поклонилась мне и пожелала доброго утра, и только потом сообразила, где вообще находится.

— Мы с тобой заслужили награду. Пойдём, объедим тут всех, и домой, — я протянул девочке руку, чтобы та не потерялась в толпе белых роб.

— Я не хочу есть. Давайте сразу домой, пожалуйста, — малышка жалобно уставилась на меня.

— А придётся, мне ещё нужно кое-что у кое-кого узнать. И я никогда не поверю, что ты не хочешь есть, — на мою последнюю фразу девочка смущённо отвела взгляд.

Из огромного зала сотни церковников расходились в другие огромные залы в других зданиях. У каждого в приглашении указано, в какой именно зал им идти, но мне очень не нравилось идти с девочкой в здание, где в подвале держали троптосов. Это даже не иронично, а просто гнусно.

В центре зала — десятки накрытых скатертями столов и стульев, а по краям зала — столы с сотнями тарелок и различных блюд. И запечённый кабан, и тарталетки, и вино в кувшинах, и даже свежие фрукты. Последние всяко хранились в специальных магических бочках и амфорах, но только небольших пирамидок из ягод клубники с десяток на все столы фуршета, а ещё там яблоки, томвития, бананы, персики и прочее. От запечённого жареного мяса поднимались тонкие белёсые ниточки пара, а стоявшие у стен служители с зелёными краями подолов готовились накладывать еду по тарелкам.

Мы подошли с девочкой к одному из фуршетных столов и малышка аж растерялась, взглядом изголодавшегося горностая перебегая от молочного поросёнка на осетра, а с него на жирнющего гуся. А ещё чуть поодаль стоял слоёный пирог с овощами и ломтиками грибного слизня, и несколько видов тортов.