Плацебо (#2) - Гранд Ксения

– До последнего вздоха, – вру я.

– Видимо, ее клинок встретил не ту цель. Никогда не знаешь, кому можно доверять, а кого следует заколоть при первой же встрече. Внешний облик обманчив.

Ее слова заставляют меня напрячься. Такое ощущение, что она знает, о чем говорит, а точнее – о ком. Но… Нет, это лишь твое бурное воображение, Сильвер.

– Она была самой смелой из всех, кого я знаю, и очень тебя любила. Этого не должно было произойти. Она обязана была вернуться, но…

– Знаю-знаю, – качает головой Китана. – Жизнь непредсказуема. Все не всегда получается так, как планируешь. Иногда приходится чем-то поступаться, и ее жертва была благородной. Отдать жизнь ради лекарства для всей коммуны… На ее месте я поступила бы так же, вот только не уверена, что мне хватило бы смелости.

Еще раз пробегаю по ней взглядом, не в силах поверить своим глазам и ушам. Что-то из них меня явно подводит. Иначе как объяснить, что эта девочка, которой с виду не дашь больше десяти, размышляет, как психически и эмоционально зрелый человек? Должно быть, это и имел в виду Кристиан, говоря о «медленном старении». Сложно представить, сколько на самом деле лет Блэквуду, раз он ведет себя как сварливый, уставший от самого факта существования всего вокруг старик.

– Знаешь, один человек как-то сказал мне, что пожертвовать частью лучше, чем потерять все. И это действительно так, но бывают случаи, когда эта крошечная крупица ценнее всего, что есть в мире. Поверь, я понимаю, каково тебе. Если я чем-то могу помочь, ты только… Китана?

Поворачиваюсь и понимаю, что разговариваю сама с собой. Кити испарилась так же неожиданно, как и появилась. Словно растворилась в сгущающейся темноте или рассыпалась на мириады песчинок, пылью осевших на полотнах. Я опускаю взгляд на прижатую к боку книгу. Странно, что она не захотела ее забрать, ведь эти истории кажутся чем-то довольно личным. Может быть, сказка – это исповедь, завуалированная под вымысел, или же метафора жестокой реальности. Возможно, она написана не для других, а для себя – чтобы не забыть. Однако не одной ей приходится тяжело.

Утаивать правду о смерти ее сестры – невыносимо, но открыть ее – еще хуже. В конечном итоге, Китана все равно не сможет доказать вину Блэквуда, а выступление против Верховного жреца может дорого ей обойтись. К тому же, если уж быть до конца честной, я не хочу подставлять Блэквуда. Да, это глупо. А еще неоправданно и безрассудно – защищать того, кто причастен к гибели моего близкого… Дядя Ник, должно быть, в гробу перевернулся. Но я ничего не могу с собой поделать. Желание защитить Блэквуда крепче логики, чести и здравого смысла вместе взятых и умноженных на бесконечность. Оно, словно тяжелый якорь, то держит меня на месте, не давая совершить необдуманный поступок, то утаскивает на самое дно, откуда я рискую никогда не выплыть. Оно – мое спасение, но также и моя погибель. И я понятия не имею, что оно мне принесет.

Шагая по украшенному картинами проходу, я выхожу на освещенную солнцем лестничную площадку. Осторожно, стараясь не попадаться на глаза Кристиану и его свите. До сих пор мне это удавалось, пока по дороге на верхний этаж я не терплю фиаско: один из охранников, завидев меня издалека, немедля направляется ко мне. Он тут же сообщает, что завтра утром с меня снимут мерки для пошива бального наряда. И займется этим никто иная, как Мирилин, которая, в лучших традициях обители Ле Блана, выступает моим персональным костюмером. Любопытно, чем это сиринити не устраивают покупные платья? Похоже, событие такого уровня требует не только особого дресс-кода, но и тщательного подхода к его выбору. Что ж, кажется, избежать участия в этом нашумевшем балу мне все-таки не удастся, а жаль.

Я нехотя соглашаюсь и поспешно сворачиваю за угол, пока он еще какие-либо «приятные» новости не успел поведать, когда неожиданно сталкиваюсь с проходящим мимо человеком. Подтянутым, широкоплечим – тем, встречи с кем я избегала уже не одну неделю.

– Сильвер, не уходи, – тут же перекрывает мне проход Уилл. – Я хотел поговорить насчет нашей поездки в Нью-Касл. Пожалуйста, выслушай меня…

Я неловко застываю на месте, не зная, что сказать.

– Извини, – выдыхает он тяжело, – я все испортил. Не стоило этого делать, но я думал, что это взаимно. Если бы ты дала понять, что все не так, я бы никогда…

– Все в порядке, Уилл. Я на тебя не сержусь.

– Правда?

– Отчасти я сама виновата. Просто все случилось так внезапно, что теперь я не знаю, как себя вести.

– Не стоит об этом так волноваться… – откашливается он, видимо, набираясь смелости. – Я не собираюсь на тебя давить… Если хочешь, можем сделать вид, что ничего не было, и остаться друзьями. Решать только тебе.

Я смотрю в его глаза, в которых не читается ни капли упрека, и решаю поведать ему правду. В конце концов, что еще мне ему сказать, если я до сих пор не определилась со своими чувствами к нему?

– Знаешь, я… Я не знаю, что я чувствую. Мне сейчас сложно даже с самой собой разобраться. Столько всего вокруг происходит: лекарство, моровы, Эми… Я просто не уверена, что смогу потянуть еще что-то.

– Понимаю. Значит, друзья? – улыбается он, протягивая мне ладонь для рукопожатия, на которое я тотчас отвечаю. И снова эта улыбка, которой можно перекрыть все дыры в пространстве и загладить все ошибки. Разве на него вообще можно злиться?

– Раз я прощен, быть может, я составлю тебе компанию на «Балу Тотемов»? Как друг, конечно. О нем уже все поместье болтает.

– Не сомневаюсь. Что это вообще за праздник такой? И почему на него съезжаются сиринити со всего света?

Уильям вдумчиво хмурится.

– Ну, у него богатая история. Когда сиринити жили рассеянными семьями вне коммуны, между ними нередко вспыхивали споры, которые разрешались кровопролитием. У каждого рода был свой тотем – животное-хранитель, отражавшее характер семейства. Красный лебедь, белый ягуар, дымчатый волк, синий ворон, золотой лис… – он поднимает взгляд, следя за моей реакцией, но я слушаю, не пропуская ни единого слова. – Говорят, первому балу предшествовало кровавое лето, когда три сильных рода почти уничтожили друг друга. Тогда первый Старейшина собрал все семьи и призвал к перемирию. Он напомнил им, что, ослепленные гордыней и жаждой власти, они утратили самих себя, став дикими животными. Но истинный зверь благороден, и сила его – не в когтях, а в преданности.

Я беззвучно выдыхаю. Какие сильные слова. Наверняка этот человек был отличным лидером, раз смог привести свой народ к миру.

– Так родилась идея первого бала, – продолжает Уилл, убирая непослушные пряди со лба. – Каждый род должен был явиться в наряде своего тотема: не только в цветах герба, но и в полном костюме, изображающем зверя-хранителя. Все участники носили маски, скрывающие лица, чтобы ни титулы, ни внешность не могли повлиять на течение празднества. И даже приглашать спутника с собой долгое время было запрещено, так как это считалось нарушением священного равенства. Пары формировались в «Танце Приветствия» – первом танце бала, во время которого двое людей, отдавшись воле судьбы, становились партнерами на весь вечер…, а иногда и ночь.

На последних словах он бросает на меня мимолетный взгляд и тут же отворачивается, но я успеваю заметить проступивший на его щеках румянец.

– Считалось, – откашливается он, – что сама магия рода, воплощенная в тотемах, выбирает, кому с кем предстоит встретиться. Иногда это были будущие союзники, иногда – влюбленные, а порой – враги, обреченные узнать друг друга ближе. С тех пор «Бал Тотемов» стал неотъемлемой традицией сангвинаров, символом мира и уважения к крови.

– Я… не уверена, что у моей семьи есть родовой тотем.

– Конечно есть. Блумы – один из старейших родов сангвинаров, избравший себе в покровители красного лебедя – древний символ силы и возрождения.

– Интересно, – неловко киваю я, – но, раз это событие не приемлет заблаговременного выбора спутника, разве не рискованно приглашать меня?