Лучше бы рявкнул. Амат кивнула, и ладонь исчезла. Ножи, однако, остались на виду.
– Я хочу поговорить с Вилсином-тя, – произнесла Амат, придя в себя.
– Значит, не зря мы за ним послали, – отозвался один из сподручных. – Можешь пока присесть.
Амат проглотила ком в горле. Потом ответила позой согласия, развернулась и заковыляла вверх по лестнице. Двое громил отправились следом, третий остался внизу. Солнце прошло путь в две сложенные ладони, когда в ее комнату поднялся Марчат.
Он как будто постарел. Или не постарел, а очень устал. Волосы на лбу слиплись, платье обвисло, на рукаве виднелось пятно от яичного желтка. Он прошелся туда-сюда по комнате, не глядя ни на Амат, ни в сторону. Она сидела за столом, сцепив руки на колене, и ждала. У окна Вилсин остановился, повернулся и махнул на головорезов.
– Прочь, – сказал он. – Ждите внизу.
Те переглянулись. Думают, подчиниться или нет, поняла Амат. Стало быть, не его люди. Не совсем его. Наверное, лунолицего Ошая. Один пожал плечами, его подельник изобразил, что услышал приказ, после чего оба затопали к двери и скрылись. Амат слушала, как их шаги затихают внизу.
Вилсин выглянул из окна на улицу. Оттуда веяло жаром. На лбу у него выступила испарина, подмышки взмокли.
– Ты поспешила, – произнес он наконец, все еще не глядя на нее.
– Правда?
– Да. Оставалось три дня подождать.
Амат приняла позу извинения. Вышло небрежнее, чем ей хотелось. Молчание длилось до тех пор, пока Вилсин не посмотрел Амат в глаза. Она не сумела прочесть выражение его лица – не то гнев, не то печаль, не то усталость. Ее начальник, глава Дома Вилсинов, тяжело вздохнул:
– Амат… Боги, дела идут плохо. Хуже, чем я представлял, хотя и не ждал хорошего.
Он подошел к ней, опустился на подушку, которую обычно занимала Лиат, и уронил голову в ладони. Амат вдруг захотелось коснуться его, утешить, но она сдержала порыв.
– Все почти закончено, – продолжил Марчат. – Я могу убедить Ошая и его людей оставить тебя в живых. Могу, но только с твоей помощью.
– Какой?
– Ты должна объяснить мне, что задумала. Все, что успела сделать или сказать, чтобы предотвратить сделку.
Амат медленно-медленно улыбалась, пока не прыснула со смеху. Потом ее плечи затряслись, и она приняла позу изумления. Нелепость вопроса встряхнула ее, как волна – пловца. Марчат смотрел озадаченно.
– Что я успела? – переспросила Амат. – Ты дурачок? Я сбежала отсюда, словно за мной гнались с топором, сидела тише воды ниже травы, молилась, чтобы ты скорей закончил свои делишки. Предотвратить сделку? Право, Марчат, ты совсем ополоумел.
– То есть ты ничего не сделала?
– Я прошла через ад. Меня били и запугивали. Пытались сжечь живьем. За последние недели я повидала такие клоаки, каких не видела многие годы. Впрочем, я кое-чего добилась. Еще бы – работала как про́клятая. Даже ты не заставлял меня так пахать. – Слова лились и лились из нее сами, все быстрее и громче, а щеки горели. – Ты хочешь знать, сочиняла ли я в свободное время план, как сохранить честь своего дома и восстановить справедливость во всем мире? Нанимала ли лазутчиков, чтобы разыскать твою драгоценную клиентку и предупредить, что́ вы намереваетесь с ней сделать? Нет, жирный гальтский болван, и не пыталась! А ты этого ждал?
Амат обнаружила, что вся подалась вперед, выпятила подбородок. От злости ей на миг полегчало – она как будто обрела прежнюю власть. Потом поняла, что это мираж, но отрадное чувство осталось. Марчат смотрел угрюмо.
– А Итани? Что скажешь о нем?
– О ком?
– Об Итани. Ухажере Лиат.
Амат махнула рукой:
– При чем тут он? Я посылала его выяснить, куда ты идешь, но это ты и сам наверняка знаешь. Мы не разговаривали тогда, а после – тем более.
– Почему же он три вечера из пяти выгуливает Хешаева ученика? – загремел Марчат.
Его голос был жестким как скала. Гальт ей не верил.
– Не знаю, Марчат-тя. Может, сам его спросишь?
Он мотнул головой, встал и повернулся лицом к окну. Гнев, который кипел в Амат, испарился, и ей вдруг отчаянно захотелось, чтобы Вилсин поверил. Чтобы встал на ее сторону. Она чувствовала себя флюгером, который крутится от малейшего ветерка. Если бы ей удалось поспать перед этим разговором, если бы не побег из заведения Ови Ниита, если бы мир был хоть сколько-нибудь честен, понятен и справедлив, она бы могла снова стать собой – спокойной, солидной, уравновешенной. Амат со стыдом спрятала отчаяние поглубже, притворяясь, что всего лишь глотает гнев.
Марчат дошел до лестницы.
– Да, – бросила ему вслед Амат, – можешь спросить Лиат, если не хочешь гадать.
– Лиат?
– Это она рассказала мне, куда вы ходили той ночью. Итани рассказал ей, а она – мне. Если тебе кажется, что Итани настраивает поэтов против тебя, спроси Лиат.
– Она заподозрит, – сказал Марчат, но, судя по тону, он жаждал возражения.
Амат закрыла глаза. Так приятно закрыть глаза… Боги свидетели, ей необходимо поспать.
– Нет, – возразила она. – Не заподозрит. Сделай вид, будто недоволен ею. Скажи, что не подобает поощрять такого рода знакомства посреди переговоров, спроси, почему она не дождалась конца торга. В худшем случае она соврет, но тогда ты хотя бы узнаешь, что ей есть что скрывать.
Ее начальник и старый друг задумался, прокручивая в голове сказанное, выискивая все недостатки новой стратегии. Лица Амат коснулось дыхание морского ветерка. По глазам Марчата стало видно, что он уже согласен.
– Тебе придется побыть здесь, пока все не закончится, – заговорил Вилсин. – Я скажу людям Ошая, чтобы принесли поесть. Что до меня, я должен завершить начатое. За себя не беспокойся.
Амат ответила позой согласия.
– Здесь мне будет лучше… Марчат, ради чего все это?
– Ради денег, – отозвался он. – И власти. Чего ж еще?
Как только он сошел вниз, Амат осенило. Словно штырек прыгнул в лунку и она увидела всю картину разом. Дело не в ребенке и не в матери. Дело в поэте! А значит, и в андате тоже. Если поэт Хешай утратит власть над своим созданием, если Бессемянный освободится, Сарайкет потеряет свое преимущество как центр хлопковой торговли и окажется наравне с островами, Западными землями и Гальтом. Даже при новом андате город едва ли удержит позиции.
Амат подошла к окну. Улицы были запружены – люди, повозки, волы, собаки… Городские крыши тянулись на восток, а к югу до самого моря было некуда ступить. Торговля. Островитянку Мадж готовятся принести в жертву, чтобы покончить с процветанием Сарайкета. Только это объясняет происходящее.
– Ох, Марчат, – выдохнула Амат, – что ты наделал?
В чайной было почти пусто. Двое-трое молодых людей шумно спорили, приводя доводы без оглядки на смысл. Снаружи, в саду, мужчина постарше заснул у фонтана, и его размеренное сопение вписывалось в беседу. Лимонная свеча в последний раз зашипела и погасла, оставив после себя долгую извилистую струйку дыма. Запахло жженым фитилем. Оте захотелось зажечь новую, но он раздумал. Маати на скамье рядом с ним тяжело вздохнул.
– Здесь хоть когда-нибудь холодает, Ота-кво? – спросил он. – Будь мы у дая-кво, уже стучали бы зубами, даже среди лета. Подумать только: полночь, а жара почти как днем.
– Все дело в море. Оно сохраняет тепло. А еще мы сильно углубились на юг. Чем дальше к северу, тем холоднее.
– К северу… А ты помнишь Мати?
И Ота стал вспоминать. Каменные стены толще человеческого роста, каменные башни, впившиеся в белое небо, каменные статуи, которые весь день держат в огне, чтобы ночью обогревать детские.
Он вспомнил, как его волокли на санях по забитым снегом улицам, а сестра, чье имя он забыл, приникала к нему, чтобы сохранить тепло. Вспомнил запах сосновых дров, раскаленного камня и горячего вина с пряностями.
– Нет, – ответил Ота. – Не очень.
– Я редко смотрю на звезды, – признался Маати. – Странно, правда?
– Пожалуй.
– Интересно, Хешай смотрит? Его по полдня не бывает дома. Даже вчера, когда я вернулся, не было.
