Плацебо (#2) - Гранд Ксения

– Нет, но… это было бы слишком очевидно. Если он шпионит для Вейна, зачем ему открыто обвинять меня на Демонстрации?

– Зависит от того, с какой стороны посмотреть. Прикинуться законопослушным стражем, выставить тебя в негативном свете, привлечь Старейшину к более насущным вопросам. Все это могло служить лишь одной цели…

– Отвлечь наше внимание, – неожиданно понимаю я. – Но зачем?

– Очевидно, Вейн поручил ему раздобыть что-то важное в поместье.

Несложно догадаться, что бы это могло быть. Главная ценность этого места – лекарство. Очевидно, именно Скретч похитил его, обойдя охрану, и передал Даниилу, который на последнем издыхании ввел его мне. Интересно, знал ли тот об особенности моего организма или просто хотел унести вместе с собой жизнь последнего носителя двенадцатой группы?

– Это еще не все, – Блэквуд плавно шагает вперед и останавливается, почти касаясь меня плечом. – Неделю назад Старейшина известил меня о том, что его кабинет был обыскан.

– Что? Что-нибудь пропало?

– Насколько мне известно, нет.

– Но зачем Скретч вернулся в поместье? Если он доставил лекарство Даниилу, его миссия выполнена. Здесь его уже ничего не держит.

Он скользит в сторону, задумчиво оглядывая зал.

– По-видимому, его целью было вовсе не оно. В стенах поместья определенно есть что-то более ценное, что ему поручено раздобыть. Что-то, – он делает паузу, затем обходит меня по кругу, мягко касаясь подола моего бального платья, – или кто-то.

Его намек выбивает меня из равновесия. Конечно, как я сразу не догадалась. Вот почему Скретч постоянно ошивается вокруг меня. По всей видимости, он вправду за мной наблюдал. Но зачем? Чтобы не упустить из виду или убедиться, что лекарство в моей крови действительно работает?

– Но ему это не удастся.

– Ты в этом уверен?

По команде Блэквуда делаю шаг вперед, поднимая раскрытые ладони, но из-за длинной юбки внезапно оступаюсь и лечу прямо на него. К счастью, Блэквуд тотчас ловит меня, ухватив за талию. Чувствую, как по спине прокатывается волна трепета. Его глаза огибают края моего капюшона, а я не знаю, куда девать свои. В зале сонмище гостей и несколько сотен пытливых взглядов, каждый из которых, словно магнитом, притянет подобное зрелище, но сейчас мне на это плевать. Когда он рядом, на расстоянии вытянутых пальцев и одного с половиной вдоха, все вокруг теряет свою значимость. Танцующая толпа окружает нас стеной, словно ограждает от непредсказуемых поступков и их губительных последствий.

Чувствую, как жар от его кожи обжигает мне щеки. Усыпляет бдительность, перекрывает дыхание, разбивает вдребезги зачатки сомнений. Сердце в груди бьется неровным ритмом, стук которого прерывает беспорядочный треск хрусталя. И в тот момент, когда воздух между нами сливается воедино, Блэквуд с силой отталкивает меня назад, уклоняясь от осколков падающей люстры. Хрустальный звон впивается в уши, перерезая нить танца. Музыка стихает. Пары испуганно отпрыгивают в стороны. Я натыкаюсь на чью-то спину и едва не валюсь на пол, только благодаря чуду удержавшись на ногах, когда воцарившуюся суматоху обрывает знакомый скрипучий голос.

– Здравствуйте, уважаемые господа… и леди, – проходит мимо расступающихся гостей незнакомец в терракотовом костюме.

На последнем слове он бросает на меня взгляд, словно оно предназначалось именно мне. Он торжественно снимает шипастую маску, обнажая лицо того, кого я менее всего желала бы увидеть: Скретч. Он все время был рядом!

– Какой замечательный вечер, не находите? Как я слышал, это пиршество символизирует сплоченность и верность нашей славной касты. И все же интересно: почему среди вас не оказалось тех, кто днем и ночью держит щит над этим поместьем? Я имею в виду обычных караульных.

Шум разговоров резко стихает и в зале воцаряется звенящая тишина. Я замечаю лицо Блэквуда по другую сторону разбитой люстры. По его напряженному виду понимаю, что появление Скретча его не радует. Дозорная стража медленно заполняет зал, следуя за своим лидером. Возможно, рано предаваться панике, но что-то мне подсказывает, что добром это все не кончится.

– Нам отведены стены, патрули и ночные смены, но никак не почетное место на званом балу. Да, – поворачивается Скретч к фыркнувшей женщине в обличие пантеры, – знаю, найдутся те, кто скажет: «О чем ты? Среди гостей есть стражники!» Но ведь вы, уважаемые мои, скорее, исключение из правила. Те, кого допустили в зал благодаря переплетению родовитой крови и благосклонности высших кругов. Те, кого любят, кому доверяют. Те, – бросает он взгляд на Пейшенс, – кого пока выгодно держать под рукой. Остальные же – смиренно ждут по другую сторону двери.

– Как смеешь ты омрачать сияние торжества и волновать моих дорогих гостей? – тут же направляется к нему Кристиан. – Кто дал тебе право врывать…

– Право говорить открыто дано нам законом, мессир. Или же у нас теперь привилегия выборочной свободы? А вот вы, наш дорогой Старейшина, заставляете нас чувствовать себя молчаливым фоном на вашем празднике жизни. Но именно мы держим защитный барьер этого бала. Хотя, – в уголках его губ мелькает тень усмешки, – откуда это знать вам, ведь вы уже давно не были в бою. То ли ввиду вверенного вам поста, то ли по причине странной телесной немощности, ранее вам не присущей.

По залу проносятся удивленные шепотки. Я пропихиваюсь сквозь толпу и становлюсь в первый ряд зрителей. Как раз вовремя, чтобы заметить, как ожесточились черты Кристиана.

– Не забывайте, с кем разговариваете, месье Пендлтон. Это событие исключительной важности. Кто-то должен нести дозор, дабы оградить коммуну от напастей.

– Верно. Кто-то, – ухмылка вмиг сходит с его лица. – Но этими «счастливцами» всегда оказываемся мы: те, у кого нет титулов, родословных, званий. Те, кому по горечи происхождения всегда велено «ждать за дверью». Разве это равенство? Разве это прославленная справедливость сиринити?

Зал наполняется гулом голосов. Смешавшиеся с гостями стражники согласно кивают, звеня обнаженными кинжалами, отчего мое волнение вспыхивает сильнее. В воздухе явно пахнет горелым и, если Кристиан в ближайшее время не сумеет устранить все недоразумения, именно это нас и ждет. Но, по всей видимости, обоняние у Старейшины развито куда хуже, чем у человека, практически не вылезающего из неприятностей.

– Что за absurdité? 40 – фыркает он. – В моей коммуне нет классовой дискриминации.

– Неужели? Почему же тогда одним достаются празднества под звон бокалов, а другим – место в патруле и списки ночных смен? Разве мы не заслужили капельку внимания? Мы годами терпели, продолжая служить вам верой и правдой. Но ведь вы прекрасно понимаете, что всему есть предел. В том числе и терпению. Раз наши правила написаны так, чтобы служить лишь верхушке, быть может, пора их переписать?

– Вы говорите как типичный моров! Мы не угнетаем других, не давим на слабых, не творим произвол. Это удел недругов наших, с которыми у нас нет братства́. Мы же – народ благородный, воспитанный, с честью живущий.

– Воспитанный? Да. Но вот благородный ли? – протягивает Скретч, обращаясь уже к публике. – Вы правы. Они нам не побратимы, но вовсе и не противники. Много лет мы выступали против ложного врага, полагая, что именно моровы разрушают наши устои, но это ложь.

Зал охватывает волна пораженных вздохов:

– Что он несет?

– Это же безумие!

– Пускай говорит!

Скретч дожидается тишины и продолжает:

– Они не чума, которую вы так отчаянно пытаетесь искоренить, а лишь симптом вашей гордыни. Так же, как и мы, они были осуждены, презираемы, отторгнуты обществом. Люди – вот наши истинные агрессоры. Те, кто опустил наше общество на дно моральной ямы, заставив поступиться принципами и жить в вечном изгнании.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».