– Тогда спросите снова, – сказал Хешай полутребовательно-полуумоляюще. – Спросите: нельзя ли без этого?
В глазах Лиат вспыхнула и сразу погасла искра замешательства. Маати догадался: этой фразе ее не учили. Она не может исполнить просьбу. Лиат вздернула подбородок и прищурилась с прежним высокомерно-снисходительным видом, хотя Маати чувствовал: ее охватила паника.
– Хешай-кво, – тихо проговорил он, – прошу вас, давайте закончим.
Поэт посмотрел на него – сперва досадливо, потом решительно и печально, после чего жестом отменил вопрос. Маати встретился глазами с Лиат. В ее взгляде читалась признательность. Вперед выступил лекарь и подтвердил, что беременная находится в добром здравии и что процедура не причинит ей большого вреда. Хешай жестом поблагодарил его. Затем лекарь подвел Мадж к табуретке-стульчаку и усадил, подставив снизу серебряный таз.
– Ненавижу все это, – пробормотал Хешай чуть слышно, так что разобрали только Маати и Бессемянный. Затем он принял официальную позу и объявил: – Именем хая Сарайкета и дая-кво предоставляю себя в ваше распоряжение.
Лиат повернулась к беременной и произнесла что-то певучее. Мадж нахмурилась и поджала пухлые губы. Потом кивнула и ответила Лиат на своем языке. Та снова повернулась к поэту и изобразила согласие.
– Вы готовы? – спросил Хешай, глядя Мадж в глаза.
Островитянка склонила голову набок, словно услышав смутно знакомый звук. Хешай поднял брови и вздохнул. Без всякого видимого побуждения Бессемянный шагнул вперед – грациозно, как танцор. Его глаза светились подобием радости. Маати вдруг подурнело.
– Незачем меня ломать, дружище, – сказал Бессемянный поэту. – Я обещал твоему ученику, что в этот раз не буду сопротивляться. Как видишь, я могу держать слово, когда мне это подходит.
Серебряный таз зазвенел, словно в него уронили апельсин. Маати заглянул туда и отвернулся. «Оно не шевелится, – твердил он себе, – просто дрожит от падения. Не шевелится».
В этот миг островитянка судорожно охнула и закричала. Голубые глаза так широко раскрылись, что были видны кольца белков; губы растянулись в струну. Она нагнулась, желая поднять то, что упало, согреть на груди, но лекарь быстро выхватил таз. Лиат держала ее за руки и растерянно заглядывала в лицо, а в гулких залах разносились отчаянные крики.
– Что? – испуганно спросил Хешай. – Что-то не так?
10
Амат Кяан брела по набережной с таким чувством, словно наполовину пробудилась от кошмара. Блики утреннего солнца на воде слепили глаза. У причалов покачивались суда, которые нагружали тканями, маслами или сахаром и освобождали от леса, индиго, пшеницы и ржи, вина и эдденсийского мрамора. Возле узких прилавков все так же стоял гомон торговцев, флаги трепетали на ветру. В небе кружили все те же чайки. Амат смотрела на это как на ожившее воспоминание. Она ходила здесь годами изо дня в день. Как же скоро все забылось…
Опираясь на трость, Амат миновала перекресток, откуда брала начало улица Нантань, и очутилась в складском квартале. Движение на улицах изменилось – ритм города всегда следовал за временем года. Бешеная гонка страды осталась позади, и, хотя забот до конца года хватало с лихвой, возникло ощущение пройденного рубежа. Великий трюк, что сделал Сарайкет центром мировой хлопковой торговли, повторился, и теперь обыватели будут час за часом обращать эту выгоду во власть, состояние и престиж.
Тем не менее в воздухе витала тревога, и Амат ее уловила. С поэтом что-то стряслось. Еще сидя вечером у окна, она услышала три или четыре версии произошедшего. Все, кого она обходила дорогой, судачили об одном: с поэтом что-то неладно. Случилось что-то ужасное, и связано это с Домом Вилсинов и скорбным торгом. Юноши и девушки на улицах передавали друг другу новость с улыбкой – предвестье кризиса вызывало у них оживление. Они были слишком молоды или же слишком бедны и невежественны, чтобы ужаснуться услышанному. Другое дело старики. Те, кто понимал, чем все обернется.
Амат глубоко вдыхала запах моря, аромат жаркого у прилавков, смрад красильных чанов из соседнего квартала. Ее город пережил середину лета. В глубине души она до сих пор дивилась тому, что смогла вернуться сюда, что не сидит в застенке у Ови Ниита. Проходя мимо горожан со своей клюкой, Амат старалась не думать о том, что о ней говорят.
В бане стража пытливо оглядела ее, принимая приветственные позы. Амат даже не ответила, просто вошла под мозаичные гулкие своды, пахнущие кедром и чистой водой. Внутри она скинула одежду и, минуя общественный зал, направилась в кабинку Марчата у дальней стены – как всегда.
Вид у него был паршивый.
– Слишком жарко, – сказал он, когда Амат опустилась в воду.
Лаковый поднос слегка заплясал на волнах, но чай не пролился.
– Ты вечно так говоришь.
Марчат вздохнул и отвернулся. Под глазами у него виднелись багровые, как синяки, мешки. Хмурое лицо посерело. Амат наклонилась и подогнала поднос к себе.
– Полагаю, – произнесла она, – все прошло хорошо.
– Зря полагаешь.
Амат отхлебнула чая и присмотрелась к своему начальнику и другу.
– Тогда о чем нам еще говорить?
– О чем и всегда. Есть сделки, как обычно.
– Сделки, стало быть… Значит, все прошло хорошо.
Он раздраженно зыркнул на нее и снова отвел глаза.
– Может, для начала разберемся с договорами красильщиков?
– Как скажешь, – ответила Амат. – А что, сроки уже поджимают?
В последнюю фразу она вложила весь свой сарказм, чтобы скрыть ярость и негодование. И страх. Марчат неуклюже изобразил, что сдается, после чего взял с подноса пиалу.
– Мне предстоит встретиться с хаем и кое с кем из утхайемской верхушки. Я и так уже целый день прилюдно казнился из-за скорбного торга. Посулил им полное расследование.
– И что же ты намерен откопать?
– Думаю, правду. Знаешь, как состряпать хорошую ложь? Надо для начала поверить в нее самому. Мне видится, что наше расследование – или чье-то еще – укажет на переводчика Ошая. Он и его люди все это затеяли под руководством Бессемянного: нашли девицу, обманом привели ее к нам. У меня остались рекомендательные письма, которые я передам людям хая. Те выяснят, что письма поддельные. На Дом Вилсинов будут смотреть как на сборище идиотов. В лучшем случае лет за десять вернем себе доброе имя.
– Это мелочь, – отмахнулась Амат. – А что, если Ошай отыщется?
– Не отыщется.
– Ты уверен?
– Да, – ответил Вилсин, шумно вздохнув. – Уверен.
– А где Лиат?
– До сих пор на допросе. Надеюсь, к вечеру ее выпустят. Надо будет что-нибудь для нее сделать. Как-нибудь исправить положение. Ее репутация уже, считай, пострадала. С островитянкой уже говорили, хотя, боюсь, она не способна сказать что-либо вразумительное. Зато теперь все кончено, Амат. Это единственное утешение. Худшее, что могло случиться, случилось, а нам остается только подчистить за собой и двигаться дальше.
– Так в чем же правда?
– Я уже сказал, – ответил Вилсин. – И только эта правда имеет значение.
– Нет. Настоящая правда. Кто прислал жемчуг? Только не говори мне, что его наколдовал андат.
– Кто знает? – пожал плечами Марчат. – Ошай сказал, что их привезли из Ниппу, от семьи девушки. Зачем сомневаться в его словах?
Амат шлепнула по воде, чувствуя, как брови сходятся от ярости. Марчат разъярился в ответ – побагровел лицом, выставил челюсть вперед, как мальчишка перед дракой.
– Я спасаю твою шкуру! – процедил он. – Спасаю Дом. Вон из кожи лезу, чтобы похоронить это дело раз и навсегда. Я не хуже тебя знаю, во что вляпался, но, ради богов, Амат, что ты предлагаешь? Пойти к хаю и извиниться? Откуда жемчуг, спрашиваешь? Из Гальта, Амат. Из Актона, Ланнистона и Коула. Кто все затеял? Гальты. А кто заплатит, если всплывет эта правда, а не моя? Не я один. Меня убьют. Тебя, если повезет, сошлют в какую-нибудь даль. Дом Вилсинов снесут. И как думаешь, они этим ограничатся? А? Я сомневаюсь.
