Дважды мертв - Лемад Ника

И проспала бы так до самого утра, если б ее не разбудил звук.

В разломе между сном и не сном все казалось реальнее, чем есть на самом деле. И ночь темнее, и шепот – как крик в самые уши. Который она однажды не услышит.

Янжин резко открыла глаза.

Он поскуливал, подвякивал смешно и жалобно, скребся босыми ногами по дощатому полу.

Подобное музыкальное сопровождение напрочь убивало теплящийся еще сон.

Встав с кровати, Янжин подошла к приоткрытой двери и, медленно ее толкнув, выглянула в комнату, где возился в углу беспокойный юноша. В месте, где он спал, пахло застоявшейся водой, мокрой шерстью, как от свитера, который был у нее в детстве, колючего и толстого; шерстяного, намокшего под дождем и долго не просыхавшего. Как борода деда, давно не мытая. Как оплавленные стебельки спичек.

Видимость при задернутых занавесках была отвратительной, но помня о предупреждении Урин, мысль о свече или лампе отбросила сразу. В потемках пыталась угадать, что ж там с ним происходит. Позвала раз, другой, но мужчина не реагировал на оклик, он находился во власти своих кошмаров и там испытывал, судя по всему, адскую боль; пусть фантомную, но от этого не менее выворачивающую наизнанку. Применила бы к нему мгновенное болеутоляющее, каким папа потчевал разошедшегося деда, но подозревала, что удар чем-нибудь покрепче этого пациента не проймет.

Отвратительное послевкусие недосыпа расцветало на языке.

Янжин потерла глаза, цыкнула, крикнула.

Топнула ногой, дернув наощупь найденную цепь.

Звуки оборвались.

– Пить хочешь?

Послушала молчание и вернулась в свою кровать.

Ожидаемо, что при звуке двигателя, заурчавшего у ворот ранним утром, Янжин слетела с кровати быстрее, чем пуля покидает дуло. Потому что проспала. Рассчитывала на то, что перед приездом хозяйки приведет все в надлежащий вид, а в результате получила скрученного цепями человека, за которым Урин, добрая душа, наказала присматривать, а связывание в понятие заботы не укладывалось даже с большой натяжкой (ну только если заботы о себе). Прорицателем быть не надо, чтобы знать, что она опять заведется.

И Янжин всеми силами старалась этого избежать. Разлепляя по дороге глаза, выпала в соседнюю комнату, грохнув дверью о стену. Поморщилась и отыскала мужчину, уже не спящего. Он перебирал пальцами ошейник и с тоской глядел в сторону входной двери. Возможно, мечтал о свободе, но с большей вероятностью жаждал поздороваться с природой. Как и сама Янжин в принципе.

Она подтерла все надписи и отцепила звенья от крюков.

– Быстрее, – торопила, подгоняя жестами, – снимай. Все так же, как вчера, только в обратную сторону. Быстрее!

Парень замешкался, выражением на почти пришедшем в норму лице уточняя, верно ли он понял. За ночь снова изменился в выздоравливающую сторону, что если и поразило Янжин, то в меньшей мере, чем звук шагов во дворе.

– Хараал 2… – прошипела девушка в точности как папа, разрываясь между страхом перед человеком и боязнью быть пойманной за жестоким обращением.

Он вздернул голову, щурясь. Воспользовавшись этим, Янжин расстегнула пряжку сама и, схватив обе цепи, накинула их на прежнее место, на вбитый в стену гвоздь. Опустила взгляд на поднятое к ней лицо в тот момент, когда открылась дверь в домик.

– Мы привезли завтрак.

Темные глаза выражали столько всего, что можно было читать в них как в книге.

Янжин моргнула, на несколько мгновений провалившись в них и не чувствуя с той стороны ни крох злости или обиды за нелучшее обращение.

Терпения там было хоть отбавляй.

– Мы? – машинально переспросила, с трудом оторвавшись от гипнотических глаз, чтобы перевести взгляд на подругу. – О Боже!

Алима, отодвинув дочь, прошла в комнату и остановилась напротив мужчины, от расслабленного сидения занявшего позицию выжидания. Напрягшего плечи. Окинула его изучающим цепким взглядом и отметила сразу все, на что Янжин потребовалось довольно много времени. И вытертую пыль в углу, в котором гость провел ночь, не обошла вниманием.

Женщиной она была строгой. Справедливо строгой, но от этого не менее вселяющей страх. Она сохранила загорелую красоту несмотря на возраст и полный город дел, в которых принимала участие (содержала собачий приют, свою дочь, помогала соседям, преподавала в школе, между делом успевала поучать покинувшую парту подругу дочери, если той не удавалось вовремя ускользнуть с ее глаз). Но иногда все же пробивалось в ней что-то ласковое, материнское; как, например, сейчас, при виде жалкого парня, съежившегося на полу.

– Покажи, – попросила Алима негромко. Села на колени на пол, в пыль, вытянула перед собой обе руки ладонями вверх. Ее глаза подозрительно заблестели, в чем, как верила Янжин, не последнюю роль сыграл запах, к которому она сама попривыкла за ночь. – Покажи, – настойчиво повторила.

Сузив глаза, парень опустил их на чужие руки. И, поколебавшись, вложил туда кончики пальцев, при виде которых мать Урин быстро втянула в себя воздух и обернулась на дочь.

– Нагрей воды. Почему оставила так?

Янжин помалкивала и думала, как удачно успела снять ошейник.

– Так он…

– Где он спал? На полу, что ли?

Урин стремительно краснела, тогда как Янжин белела и всерьез рассматривала вариант врать, пусть внутренний голос советовал и не пробовать. Не будь мама подруги ко всему прочему бывшей учительницей, знавшей свою ученицу как облупленную еще со школьных времен, возможно, не робела бы так.

– Он сам здесь лег, – пришлось сказать. Брови абгай сдвинулись сильнее.

– Где ты его взяла?

– Это… – Мысли Янжин забегали.

– Не мычи!

Урин встряла с признанием, что все матери рассказала. Начиная с прогулки по берегу Байкала и разговора, повлекшего за собой вереницу несчастий и приведшего на дачи в компании неизвестно кого.

Ты же понимаешь, развела подруга руками за спиной матери.

Понимаю, угрюмо подумала Янжин, чувствуя себя преданной.

– Воду! Что стоишь? Доктор она будущий, помощи оказать не умеет! – прикрикнула Алима на дочь – Итак…?

У парня вид был ошеломленный. Наверное, отражал один в один ее собственный.

– На улице, – послушно ответила Янжин. Абгай прищурилась. Не верила и правильно делала.

– Сам прибился?

– Прибился? – переспросила Янжин, запутываясь. – Свора собак, да, прибилась.

– Я о нем спрашиваю, – Алима указала на мужчину, который без успеха попытался отнять руки и только скривился, когда твердые ладони обхватили их увереннее. Обращаясь к нему, хозяйка домика преображалась и даже тон меняла: – Сейчас мы приведем тебя в порядок. Здесь безопасно. Расскажи-ка, милый, кто сотворил с тобой такое?

Янжин попятилась назад, пока о ней забыли, но дальше чем на шаг не успела отойти, к ней метнулся умоляющий взгляд парня, а следом пригвоздило к полу негодованием матери подруги.

– Сам прибился, – обреченно подтвердила и вздохнула. Урин сосредоточенно наполняла водой ведра и ставила на печку. – И он ни слова не сказал со вчерашнего вечера.

Мать Урин одним точным движением сдавила щеки парня, от неожиданности он открыл рот. Заглянула внутрь прежде, чем он мотнул головой, вырываясь. Смотрел бешено, дышал тяжело, сдувая слипшиеся в сосульки волосы с лица.

– И не скажет, – сообщила Алима, поглаживая его по щеке. – У него отрезан язык.

Янжин медленно перевела взгляд с нее на молодого мужчину.

– Проклятие, – прошептала. А он вновь вопросительно наклонил голову, странным образом успокаиваясь.

Одно дело ремнем спину сечь, совсем другое – отрезать части тела.

Почему-то это потрясло больше даже цепей, продетых сквозь руки и ноги.

Янжин таращилась на своего спасителя, который даже прикрыл глаза, радуясь такому вниманию. И не огрызался, когда мама Урин смывала корку с пальцев, чтобы рассмотреть их кончики, пластины на которых частично накрыли розовую плоть. Отрастали. Он поразительно быстро восстанавливался после страшных избиений, и об этом Янжин хотела расспросить подругу: что именно она выяснила в своей лаборатории.