Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Ладно, Максимус, — нетвёрдым от переизбытка чувств голосом начал он, на ходу подбирая нужные (и по возможности цензурные) выражения. — В одном ты прав наверняка: я не имел права судить о твоей судьбе и о прошлой твоей жизни, толком ничего не зная.

— Проехали, — буркнул Макс недовольно: его тоже отпускал подскочивший в крови адреналин.

— Нет, позволь объясниться. Поведение, которому ты стал свидетелем — недостойное поведение для… — он осёкся. — Словом, это было недостойно. Я совершил ошибку, опрометчиво обвинив тебя в своём поражении.

— Лично я с тобой не соревновался, — огрызнулся, толком даже не понимая, зачем продолжает провоцировать собеседника, Путник.

— И тем не менее, это поражение. Связано оно именно с твоим появлением или с осознанным выбором господина магистра, значения не имеет. Как наследник древнего и уважаемого рода благородных чародеев огня, я обязан был проявить не только великодушие, но и терпимость, коих я не проявил. Помимо прочего, я был нетактичен к человеку, которому недавно довелось пережить смерть и Путь между мирами, что является косвенным нарушением одного из основополагающих по этому вопросу правил Цельды: быть радушными к гостям из других измерений. Однако я обязан объяснить, что моя грубость не имеет никакого отношения к тебе лично, это… это результат неудовлетворённости собственными действиями и достижениями, полагаю. За это, Максимус, я искренне и от всего сердца приношу свои извинения.

Чем дольше этот полудурошный говорил, тем более неловко становилось Максиму. Про благородство фраза и вовсе добила.

Как в бульварном романе про рыцарей Круглого стола, ей-богу.

— Серьёзно, проехали, — он отвернулся, не желая встречаться с Давидом взглядом. — Я тоже хорош. Забыли.

Агнеотис в растерянности замолк, поглядел на него с интересом и подозрением, после чего усмехнулся и, не скрывая иронии и беспокойства, неторопливо вернулся за стол. Когда запал потух, на смену гневу пришли неловкость и скованность, а привычка прокручивать в голове недавно свершившиеся события и диалоги и вовсе вынудила школяра стыдливо спрятать, прикрыв ресницами, глаза.

— Для Путника ты поразительно отходчив, — заметил юный маг, пригладив выпавшую из-за уха прядку волос; попытку аккуратно сменить тему и съехать, что называется, «на тормозах» он предпринял достаточно удачную: собеседник прислушался. — Если, конечно, искренен в своём стремлении сгладить последствия нашей… конфронтации. Страшно представить, как отреагировал бы на моё поведение господин магистр.

— Ну вот такой вот я Путник хреновый, — проворчал Макс, недоверчиво косясь на него краем глаза. — Постоянно не соответствую чужим ожиданиям. Что поделать.

— Просто ты не злой.

— Мастер тоже не злой.

Все присутствовавшие на кухне молодые люди в задумчивости притихли. Пауза ощутимо затягивалась.

— Не пойми меня неправильно, Максимус, — осторожно произнёс Давид, тщательно выбирая выражения и явно сдерживая раздражённый тон. — Господин магистр много добра творит для Эпиркерка и Эпиршира, это правда, с которой никто с здравом уме не посмеет поспорить. Оказывает посильную помощь страждущим, торгует нужными для народа вещами и много работает во благо нашего королевства — всё так. Но… он не добрый человек.

— Вот опять: ты говоришь о Мастере, что он якобы зло во плоти, хотя вообще его не знаешь!

— Как и ты.

Возразить на это вполне резонное замечание было нечего при всём желании. Хотя очень хотелось.

— Как долго ты гостишь в нашем мире — несколько дней, может, неделю? А род Агнеотисов сосуществует с господином магистром рука об руку десятилетиями, Максимус. Ещё мой дед, ныне покойный — светлая ему память — был весьма бодр и сохранял трезвость ума, когда Цельда заговорила о Захарии — «чародее, чьим Истоком стал Хаос». Мой отец появился на свет позже, чем господин магистр получил свой титул, а я родился позже второй войны Его Величества Харта, когда о чародее Захарии не толковали разве что из скворечника. Ты верно сказал: я не знаю его так уж хорошо, мне не известно, каков он в миру, и я не видел собственными глазами, что он из себя представляет как личность. Но я родился и вырос на рассказах своих отца и деда — людей, которые жили в те неспокойные времена, поэтому теперь настала твоя очередь верить мне на слово: я знаю о нём гораздо больше твоего.

Молодой Путник дёрнул плечом, отвернувшись.

— Да как скажешь. Можно подумать, это что-то меняет. Я заперт в Цельде, Захария может меня вернуть — или что, думаешь, меня кто-нибудь спрашивал, хочу ли я из Ярославля перебраться в очаровательное альтернативное Средневековье сразу после того, как умру?.. Ладно, не суть. Чего сам-то тогда рвёшься к Захарии учиться, если он такой «не добрый»?

— Потому что из ныне живущих в Эпиршире колдунов он лучший, — на удивление спокойно и прямо ответил Давид. — И это ещё одна правда, спорить с которой здравомыслящий человек не станет. А учиться, как известно, нужно только у лучших — иначе обучение вообще теряет какой-либо смысл.

Слышал Максим о таких, как этот Давид. Правда, никогда прежде не сталкивался лицом к лицу, но всё однажды случается впервые, не так ли? Сыны и дочери обеспеченных родителей, привыкшие не просто к крыше над головой и тарелке супа, а к ресторанам и просторным квартирам, жили с негласным правилом на устах: «Я заслуживаю только лучшего». И, возможно, это не так уж и плохо, если подумать: зачем человеку растрачивать драгоценные ресурсы — время и силы — на то, что не приносит удовольствия, не соответствует персональным стандартам и не дотягивает по качеству? Но так уж сложилось, что Вороновский к легиону таких сынов и дочерей не принадлежал. И «лучшим» для него было не качественное и изысканное, а приемлемое по цене и доступное практически в любой момент. Делало ли это обстоятельство его бытие более пресным и менее захватывающим? Отнюдь — фильм о его биографии крутили бы в кинотеатрах с пометкой «остросюжетное», чего, кстати, невозможно было с уверенностью сказать о состоятельных ровесниках. Испытывал ли парень по этому вопросу какие-нибудь неудобства? Да, в общем-то, никогда — одноклассники, соседи и просто приятели находились в одной с ним парадигме, никто не тыкал пальцем и не смеялся над потрёпанной «нокией» в руках потенциального Олимпийского чемпиона.

Но вот перед ним расселся студент пресловутой МАЭ, чью судьбу предопределили заслуги влиятельных и одарённых предков — молодой парень, которому с самого начала его жизненного пути проложили дорогу гораздо менее тернистую и петляющую, через куда менее тёмный и мрачный лес, с преодолимыми препятствиями и довольно отчётливо маячащим впереди светом безоблачного будущего. Парень, для которого «лучшее» было не капризом или прихотью, а нормой жизни — такой же, как дышать или спать по ночам. И если раньше Максу было «о-кей», если раньше его устраивало течение, в которое он попал, то теперь, глядя на Давида, он вдруг осознал, что по-детски глупо завидует (вернее, завидовал бы, если бы время нашлось), потому что его собственная дорога оказалась завалена какими-то гигантскими буераками превратностей судьбы, потому что его родители по тем или иным причинам остановились на несколько ступеней ниже родителей Агнеотиса, потому что ему пришлось пережить то, что Давиду не придётся пережить никогда. Потому что, в сущности, Давид ни в чём не был виноват — он говорил и вёл себя именно так, как ему и следовало бы говорить и вести себя в подаренных ему по праву рождения условиях.

И это несправедливо. Не по той причине, что Давид просто обязан был так же мучиться. А по той причине, что Макс тоже имел право жить так, как живёт Давид.

— Вы уж простите, что я прерываю эту эмоциональную беседу, господа, — втиснулся в образовавшуюся тишину Кцол, вставая, — Но нам пора идти. Как верно заметил господин магистр, скоро начнутся занятия, и после недавнего… инцидента опаздывать на лекции непозволительно.

— Всё так, — поднимаясь следом, признал Агнеотис. — Но прежде чем мы уйдём, я обязан убедиться, что ты не держишь на меня зла, Максимус, и вновь извиниться за…