Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

И тут Давида ни с того ни с сего прорвало. Он резко повернулся к молодому Путнику с лихорадочно пылающими глазами, дёргано и даже как-то болезненно-неестественно, и излил всю бурю смешанных эмоций от пережитых последних двадцати минут настоящим цунами — столь сильным, что почти сшибало с ног. Восприимчивый парень прищурился от слепящего, давящего и душащего ощущения чужой… нестабильности. Всё, что казалось вполне естественным — завтрак, беседа, обсуждение планов на день и флёр дворцовых интриг где-то поблизости — оказалось для Агнеотиса не только новым, нежданным и заманчивым, но и гораздо превосходящим его способность это переварить. Вспышка эмоций смахивала на солнечный удар, настолько сильную головную боль и тошноту она вызывала. Максу инстинктивно захотелось спрятаться.

— Часто тебе доводится видеть Его Высочество? — чётко проговаривая каждый звук, выдавил юный маг, совсем не похожий на себя прежнего: хладнокровие, статность и выдержанность движений и выражений стёрлись под воздействием событийной встряски.

— Да… не так чтобы очень, — Максим, сбитый с толку и немного даже оглушённый, почувствовал себя рыбой, ударившейся головой об лёд, и соображал и подбирал слова, чтобы ненароком никого не подставить. — Мы только вчера познакомились, когда Мастер ходил на собрание… Ну, с этими вашими магистрами в замок…

— Какой же ты везучий, — раздражение Максиму не почудилось: Агнеотис скрипнул зубами, красивое лицо перекосило смесью злобы и восхищения. — Сначала к господину магистру в Ученики попал, теперь с Его Высочеством трапезу делишь…

— Погоди-погоди, не торопись, о-кей? Я ещё пока не Уч…

— Как ты это сделал?

Давид стремительно терял контроль: поднявшись со стула, взвинченный и потрясённый, очевидно, до глубин души — даже рыжие вихры встали дыбом — и, не в силах зацепиться взглядом за что-нибудь конкретное, он принялся мерить шагами крохотный пятачок возле обеденного стола, сбрасывая накопившееся напряжение и не преуспевая в этом. Чужое негодование, чужая печаль, похожая больше на грусть, чужие всполохи мыслей и воспоминаний — всё это колотило Путника по мозгам почище любого похмелья.

— Уму непостижимо, — бормотал, подавляя агрессию, студент, пылая праведным гневом и вместе с тем буквально кожей источая дикую смесь чувств самых светлых и высоких; на лице его отпечатался след тупого бессилия перед обуревавшими эмоциями. — Я столько времени пытался пробиться сюда, столько сил приложил — и всё напрасно! А тут появляешься ты и… всё портишь!

Избрав политику невмешательства, Максим благоразумно молчал. Объяснять и доказывать что-либо этому персонажу он не намеревался — много чести, — а спорить или переходить на грубость не торопился, освежив в памяти на всякий случай столкновение с щуплым ботаником-Жаном, абсолютно точно не выглядевшем как существенная опасность. Пускай Цельда и размыла границы опознанного, одно правило оставалось неизменным: не суйся в воду, не зная броду. Агнеотисов наверняка не за красивый цвет волос считают сильнейшими повелителями стихии огня в королевстве — не хватало ещё пожара в особняке.

— Какой позор, — клокотал, распаляясь, Давид: реакции от собеседника он не получал, что только пуще выводило его из себя. — Ты вообще можешь представить, как я старался, чтобы получить шанс учиться у него? Воображаешь, как сложно было просто прийти сюда с подобной просьбой, каких трудов стоило о чём-то его просить? И какой это позор сейчас — распинаться перед тобой, говорить всё это, продолжать порочить свой род…

— Так не говори, — в замешательстве не удержал язык за зубами Макс, — Кто просит-то?

— Разумеется, — казалось, Агнеотис его даже не услышал; мигом позже это впечатление, впрочем, развеялось. — Разумеется, именно так и повёл бы себя человек без имени, именно таких речей я и ждал от тебя, Максимус! Откуда тебе знать о чувстве долга, о чести семьи, о дворянских обязанностях, о культуре поведения, в конце концов…

— Знаешь, кое-какое представление имею, — нахмурился парень, прищурившись. — Не о ваших дворянских кодексах, конечно, уж прости мне мою неосведомлённость, но не только у «голубых кровей» есть понятие о приличии. И не знаю, как в твоём мире обстоит дело, а в моём приходить в чужой дом и высказывать своё говно всем подряд — дурной тон. Хотя кто я такой, чтобы тебя воспитывать?

Давид нервно хохотнул.

— В моём мире дурной тон — влезать на чужое место, Максимус. Прошу прощения, не знаю твоей фамилии.

— Фамилия, род, семья — можно подумать, всё вокруг одной только генетики вращается… А где написано было, что это твоё место? Я что-то при входе никакой таблички не видел. А что такое? — заметив, как скривилось у студента лицо, фыркнул Макс и указал рукой в сторону выхода: — Написал бы на заборе: «Должность Давида не занимать!», поставил бы общественность в курс дела. Глядишь, я бы себе другое какое пристанище нашёл.

— «Пристанище»? — Агнеотис, облокотившись обеими руками о стол, навис над собеседником в довольно угрожающей позе, однако, одолеваемый страстями, тут же отлип и вернулся к бесцельной циркуляции по кухне; вовремя, надо заметить, вернулся, поскольку Максим этот жест расценил как намёк на открытое физическое столкновение и уже собирался было подняться. — Вот что для тебя всё это значит, оказывается? Место, где можно поспать и поесть в обмен на… на… какую-то грубую рабочую силу, с которой магия господина магистра, к слову, справляется даже быстрее и лучше? Боги милостивые, какой позор… Какое неуважение к господину магистру, слышал бы он твои слова сейчас, Максимус! Выходит, ты обыкновенный паразит? Если хотел тёплой кровати и плошки супа, мог бы выбрать любой постоялый двор в окрестностях Эпиркерка — ты же Путник, тебе везде рады!

— Охренеть рекомендация, — стараясь сдерживать подступающую постепенно агрессию, Максим недоброжелательно покачал головой. — Знаешь, справлялся я как-то до этого и без твоих мудрых мыслей — и дальше спокойно справлюсь. Но за совет спасибо. Можешь сам им и воспользоваться.

— Невоспитанные бродяги вечно ищут проблем на свою голову… Просто… поразительно, насколько господин магистр оказался недальновиден в твоём отношении! Почему только он допустил до своих знаний тебя? Ну почему? Пустить к себе вот так просто какого-то…

— На случай, если ты вдруг не в курсе, а ты в курсе, мне во всё это, — «бродяга» окинул жестом уютную чародейскую кухоньку, — Капец как непросто удалось попасть. Душу дьяволу я не продавал, конечно, но и на улице ночевал, и в тюрьме тоже побывал — Захарии надо за это «спасибо» сказать, между прочим. Так что не надо мне объяснять, насколько это неприятное занятие — уламывать проявить немного жалости.

— Подумаешь — темница! — фыркнул Давид. — Если бы я знал, что всё так просто…

— «Просто», «просто»… Да ты там бывал хоть раз?

— Нет, но…

— Так полюбуйся на то, как это «просто», бляха!

Испытывая какую-то подозрительную, сладкую и тянущую гордость за собственные страдания, Максим без лишнего промедления закатал сначала рукава накидки, а после — штанины «треников»: предплечья почти по локоть, голени и икры покрывала россыпь маленьких ссадин, припухлых и розовых, с уже почти полностью высохшими кровавыми корками. Выждав несколько секунд, чтобы оба студента наверняка успели их рассмотреть, он с самодовольным прищуром заглянул раздражающему его всё больше магу-недоучке в глаза — и предсказуемо увидел смесь отвращения и тревоги.

— Уверен, в твоём фешенебельном родовом поместье крыс не водится, так что вряд ли ты знаешь, как они выглядят, поэтому поверь на слово: ощущения не из приятных.

— Знаю я, как выглядят крысы! — возмутился Давид, но, хотя его полное смятения и сомнения лицо противоречило всему сказанному потом, гнуть своей линии не перестал: — А ещё я знаю, что не такая уж это и страшная напасть. Подумаешь — несколько укусов…

— Ага-ага. Скажи это европейцам.