Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

Колдун уставился на Лимана — смотрел совсем не долго, но этого времени хватило, чтобы между ними произошёл некий невысказанный обмен мнениями. Никто из присутствовавших не понял, в чём заключался этот обмен — судейский стол располагался напротив зрительского зала, и то, как именно чародей посмотрел на судью, никто не увидел и увидеть не мог. Потом Захария опустил голову, покачал ею разочарованно (я прям слышу его «куда катится современное судопроизводство», внезапно для себя усмехнулся Макс) и терпеливо и раздражённо заговорил снова.

— Мой вопрос не имеет ничего общего с личными делами, господин судья. В то утро, когда новость о незаконной сделке между господами Хошо и Лакшасси дошла до совета гильдии, членов «Пакта» начали оповещать о запрете на торговлю с подсудимым до окончания разбирательства — вам это известно. Хошо узнал о наложении запрета одним из первых — и что он сделал дальше? Вместо того, чтобы привести свои дела в порядок, подготовиться к началу тяжб, написать письма с прошениями о защите, в конце концов — вместо всего этого он побежал на другой конец города, к члену совета собственной гильдии, чтобы купить у него двадцать унций песка из кристаллов Ако’Эгита. Вы правда не видите никаких странностей в таком поведении? Потому что я вижу. И хочу эти странности прояснить. Если позволите.

Лиман не то и в самом деле увидел что-то подозрительное в описанном поведении, не то просто не пожелал вступать с чародеем в очередное открытое столкновение. Как бы то ни было, возражать Захарии не стали. Присяжные (свидетели?) наблюдали за процессом с повышенным вниманием: раскрывались подробности, в которые были посвящены далеко не все, и постепенно из заурядного действа допрос трансформировался в нечто иное — нечто загадочное и интригующее. Нечто, о чём можно будет и посплетничать на досуге.

Максим заметил сосредоточенность в позах соседей по кавее, но гораздо интереснее ему оказалось наблюдать за поведением зверолюдов. Харат нервничал и крутил ушами из стороны в сторону, поминутно поворачивался к тестю проверить реакцию, но ни разу не был удостоен ответом; Лакшассии застыл и наблюдал за развитием этой истории очень внимательно, поскольку Захария явно вызывал в нём симпатию — Макс подозревал, всё дело было либо в хищном напоре колдуна, либо в его способности противостоять настроенному против сеша судье.

— Вы вынуждаете меня повторяться, — обращаясь к запертому в клетке, добавил в голос побольше металла наставник. — И я не люблю людей, врывающихся в мой дом, требующих что-то в моей лавке неизвестно на каком основании и оскорбляющих моего подмастерья. Но это действительно уже личное. Зачем тебе нужен был этот песок, Хошо?

— В-вещи… обработать…

— Прошу прощения, магистр, — решился Лиман, — Вынужден уточнить: вы намекаете, что подсудимый хотел использовать этот песок для усиления зловредных чар своих товаров?

— Я ни на что не намекаю, — Захария скрипнул зубами. — Я интересуюсь. Так что именно вы хотели этим песком обработать, Атталь?

— Вещи свои, вещи! — торгаш вскочил на ноги, видимо, не способный больше сидеть спокойно под натиском змеиного взгляда, и вопреки здравому смыслу подошёл ближе к разделявшим их прутьям. — Ящик, в котором товары свои переносил после закупки, ещё какую-то муть, которой побрякушки закупленные касались…

— О побрякушках подробнее.

— Да разные, господин магистр, всё разве упомнить? Я же сколько лет торгую, за такой срок что угодно к прилавку привяжется, какие угодно чары…

— Многоуважаемый Хошо, — проговорил чародей раздражённо, — За одно то, что вы лжёте мне в лицо, я могу настоять на приведении в исполнение вашего смертного приговора согласно законам королевства Эпиршир. За грубейшее нарушение кодекса гильдии, преступление против государства и чудовищную опасность, которой вы подвергли наших граждан. В ваших же интересах с этого момента говорить правду.

Подсудимый сжал челюсти, но упрямился и молчал.

— Ты заставляешь меня повторить вопрос дважды, Хошо, — теперь чародей и правда зарычал, — На третий раз отвечать тебе будет нечем.

— Господин магистр, — судья вспотел как мышь, — Прошу соблюдать правила поведения в суде…

— Зачем тебе понадобился этот песок, Атталь?

— Давление на подсудимых запрещено законом…

— Я теряю терпение!

— Г-господин магистр, я буду вынужден!..

— Да от проклятья я хотел избавиться! Боги!..

Сначала стало тихо, как если бы любое «проклятье» — и даже одно его упоминание — обладало настолько разрушительной силой, что лишало способности разговаривать всех просто рядом стоявших. Затем по залу побежал шёпот, постепенно нарастающий в шум морского прибоя, а после превратившийся в гул пчелиного улья. Сложно было сказать однозначно, что так обеспокоило немногочисленных свидетелей и присяжных: проклятье, к которому простой лавочник каким-то непонятным образом оказался в опасной близости, состояние этого несчастного лавочника после разговора с чернокнижником или факт того, что Захария прилюдно повысил голос.

Максим сообразил: скорее всего, никто из присутствовавших в этом амфитеатре на самом деле никогда и не заставал колдуна в роли следователя или палача. Если он правильно понимал хронологию событий, король Харт, при котором чародей служил в нелестной роли, находился у власти около тридцати или даже сорока лет назад. Да, про него ходили слухи, люди рассказывали истории, но мало кто мог видеть и помнить Захарию в работе собственными глазами. Покидая свой угрюмый дом, наставник в общем и целом вёл себя вполне прилично: верхом невоспитанности было разве что намеренное подтрунивание над городскими стражниками. Но в подавляющем большинстве ситуаций, даже когда собеседники не отличались ни скромностью, ни адекватностью, колдун реагировал на них… спокойно. Оставался рассудительным. И если уж злился, то разговаривал тише обычного, а не громче.

В тот единственный раз, когда он кричал в присутствии молодого Путника, полдома выглядело как эпицентр взрыва противотанковой мины.

Если так посудить, наставник по большому счёту не сказал и не сделал ничего, что могло бы представлять для торгаша опасность. Он не причинял ему боль и даже не притворялся, что собирается, не клялся расправиться со всей его семьёй, не унижал — по сравнению с некоторыми другими случаями (а Максу было с чем сравнивать), этот «следователь» вёл себя практически безобидно. Ну, припугнул слегка, только и всего. Поэтому-то, может быть, для парня и оставалась загадкой причина, по которой с такой тревогой на его поведение отреагировали присутствующие.

Репутация и правда имеет значение.

Плечи Захарии приподнялись, напряжённая спина согнулась, как если бы он собирался на кого-нибудь наброситься. Он напомнил повадками взявшую след псину. Длинную, горбатую и очень — очень — злую.

— Подробнее. Какого именно проклятья?

— Да… шут его знает, — торгаш сник. — Перекинулось на порог моего дома недели три назад. Сперва только брёвна стали гнить, а затем в доме голоса пошли. Зловредная магия, не иначе.

— И вы решили избавиться от него именно в то утро, когда от гильдии пришло уведомление о вашем временном отстранении от работы? — колдун злобно хохотнул. — Предположим. Но этого недостаточно, и мы оба это понимаем. Вы уверены, что продолжать ходить вокруг да около — хорошая идея, господин Хошо?

Подсудимый прикусил щёку. Его крохотные глазки стали больше, наполненные пока не пролившимися слезами, словно у ребёнка на грани истерики, болезненно скривившийся рот сомкнулся, стоило ему попытаться что-либо ответить, и лицо от подбородка до лба пересекла мощная судорога. Возникало ощущение, будто он и рад бы был обо всём исповедаться, но нечто — куда более сильное, чем стремление облегчить душу — сопротивлялось и закупоривало слова внутри грудной клетки.

— Что же. Воля ваша. Однако я всё же опишу, как будут разворачиваться события, если позволите, — скрипнул Захария: его слова, бурлящие в глотке как горный водный поток, быстро накапливали критическую массу. Птичьи пальцы вцепились в трибуну, и по многострадальному дереву побежали, растекаясь словно разводы краски, тёмные магические капли. — Когда мне надоест ваше упрямство, допрос будет официально завершён — оно мне уже надоедает до опасной для вас степени. И едва моя нога сделает шаг за пределы магической печати, обо всех развернувшихся недавно событиях Его Величество будет уведомлён в течение следующих двух минут. Напрямую. Со всеми вытекающими последствиями. Вашу лавку конфискуют, на головы членов вашей семьи лягут несмываемый позор и неподъёмные штрафы. Ваши дети останутся сиротами, вынужденными жить впроголодь. И ни я, ни кто бы то ни было другой из членов совета гильдии не встанет на вашу защиту. Ущерб, который ваши действия нанесли «Пакту», измерим не только в золоте, господин Хошо — он измерим в народном доверии. В торговых отношениях, — тут он указал на загипнотизированного разбирательством Лакшасси, — Между Эпирширом и нашими вольными соседями. Вы совершили государственное преступление и расплатитесь за него по всей строгости закона.