Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

Произнеся это, торгаш оробел и запнулся. Слёзы продолжали капать на лацкан рубахи, но мочки его ушей покраснели, равно как и шея, а взгляд неловко ткнулся в один из углов клетки.

— Дальше, — сухо велел колдун.

— Я отпирался сначала, но… Она была… убедительна. О-очень.

— И почём убедительность сегодня?

— Н… н-не было денег, господин магистр.

Сперва зал заседаний звенел тишиной. Через несколько секунд сидевшие на трибунах понимающе зашептались. Толстенький, наполовину лысый, короткий и кривоногий, Хошо никогда популярностью у женщин не пользовался, так стоило ли удивляться, что перед молодой приезжей девушкой его естество не устояло? Следовало же учитывать и то, что он от этого сиюминутного удовольствия ничего, в сущности, не терял. Казалось, продолжать пояснения не было никакой нужды — в зале заседали преимущественно мужчины, даже Макс сообразил, что к чему…

Но, как выяснилось, был среди них и уникум, которому пояснения всё-таки требовались.

— В каком смысле — «нисколько»? — колдун нахмурился и злобно оскалился. — Хочешь сказать, что обманул свою гильдию, рисковал собственной работой и лицензией, нарушил закон королевства… и ничего с этого не получил? Ты долго собираешься на моих нервах ездить, Атталь?

— Он имеет в виду, ничего материального, — смущаясь от необходимости объяснять подобные вещи взрослому мужику, заговорил-таки Лакшасси. — У них с этой самкой было… как это на вашем языке называется… спаривание.

Несколько секунд и без того немаленькие глаза Захарии расширялись, пока совсем не округлились, словно у комедийного персонажа в мультфильме. Вот только он не смутился подобно остальным и не предпринял попытку съехать с темы, сбитый с толку собственной недогадливостью, и, разумеется, не планировал продемонстрировать не свойственной себе тактичности. Оскалив клыки так, что дёсны стало видно, чародей повернулся к клетке и зарычал — низкое и громкое, вибрирующее эхо прокатилось по каменным стенам. Макс несколько раз в жизни испытывал похожие чувства: когда на концертах вставал слишком близко к гигантским колонкам у сцены, и басы, пробиваясь сквозь кожу и мышцы, резонировали в его сердце и костях. Он никак не ожидал, что вибрацию подобной частоты может издавать человек. На тонкой шее взбугрились чёрные вены — это произошло слишком быстро, гораздо быстрее, чем происходило на памяти парня раньше. По ногам опять ударило холодом, как если бы открылся где-то за его спиной чудовищный космический портал.

— Ты хочешь сказать… что пошёл на всё это… чтобы просто вступить с женщиной в близость?

Последние слова колдун выплюнул с нескрываемым отвращением. Белки его глаз посерели от чернеющих внутри капилляров, напряжённые растопыренные пальцы мелко задрожали от гнева.

— Легко вам говорить… — проблеял, глотая сопли, Хошо. — Я знаю, что был неправ, господин магистр, я это уже понимаю теперь! Но сделанного назад не воротишь, я же просто человек, я могу ошибаться, как и все остальные иногда!..

— Предположим. Предположим… — медленный выдох заставил отступить растёкшийся по амфитеатру холод. — На моей памяти это одна из самых идиотских причин преступления подобного масштаба, но допустим. Рассказывай, что дальше было.

— Ну, как что…

— Мне не интересны подробности твоей интимной жизни, Атталь, убереги боги твою душу, если я хоть слово об этом сейчас услышу. Что происходило потом, когда вы встретились во второй раз?

Подсудимый сглотнул, потоптался немного и принялся нервно теребить край брюк. Поднимать на следователя глаза он рисковать не собирался, слова и без того складывались в предложения с большим трудом.

— Она пришла где-то недели через две. Сказала, что у меня большие неприятности будут, раз я из-под прилавка зелья ей толкнул, но что это цветочки, потому что… Потому что потом она показала документы, которые у меня в сейфе хранились. Вытащила, видно, пока я… ну… пока я не об этом думал. А там всё.

— Всё — это что?

— Всё, господин магистр, — тут Хошо взгляд поднял и впервые осмелился посмотреть Захарии в лицо, — Это всё. Вообще.

Зал снова погрузился в неприятную тишину. Захария внимательно и долго смотрел в глаза допрашиваемому, вцепившись руками в свидетельскую трибуну, и не двигался. Неподвижно сидели и остальные члены совета, погружённые глубоко в лихорадочные рассуждения: они преимущественно гадали, о каком таком «всё» может идти речь и как это может отразиться на благополучии гильдии. Один судья, явно меньше остальных понимающий о смысле этого молчания, смотрел то на одного участника допроса, то на другого, пока его терпение не лопнуло.

— Кто-нибудь потрудится объяснить, о чём сейчас ведётся речь?

— Хошо обвели вокруг пальца, — тут же ответил чернокнижник, и у Макса возникло чувство, словно Захария впервые за время их недолгого диалога пытается своего подчинённого прикрыть. — Воспользовались его слабостью к противоположному полу, достали из тайника документы на лавку и начали шантажировать. Ещё и закон уговорили нарушить вдобавок, как будто ценных бумаг было недостаточно. Что дальше происходило?

— Что-что… Условия она мне выставила. Мол, продашь то, что принесу, и вопросов не станешь задавать. Разрешения подделаешь, регистрационные номера в гильдии выпросишь… А потом заплатила и ушла.

— Сколько заплатила?

— Много, господин магистр, — поник Хошо. — Очень много. Сто золотых.

Симеус не удержался и громко и чётко свистнул. Осуждать его или делать замечания за нарушения правил поведения в суде, впрочем, было некому: остальные в полголоса обсуждали озвученную сумму, переспрашивали, правильно ли услышали цифру, и, кажется, на мгновение забыли, где находятся и зачем собрались. Сперва число не произвело на Макса схожего впечатления — сотка и сотка, — но путём нехитрых математических вычислений он вывел неутешительный факт: чтобы заработать подобную сумму, ему пришлось бы работать на Захарию… пятьсот двадцать лет. Даже больше. Без выходных. Без штрафов.

— Шестьдесят, как она сказала, было за… — торгаш кивнул на всё ещё зажатую в руке Захарии коробочку, — …доставку. Остальные — за барахло, на которое мне нужно было подделать документы. Часть этих денег на фальсификацию ушли, конечно, но…

— Предположим. Дальше что происходило?

— Она пропала. Надолго. А потом вернулась со своими вещами, которые на продажу шли. Сказала, что и для чего… Велела только ни в коем случае из упаковок не доставать, чтобы товарный вид не портить.

— Товарный вид, говоришь… — чародея медленно поднял футляр и потряс им так, чтобы было слышно перестук камней и металла о дерево. — Говоришь, ты знал только то, что это браслет? А что конкретно за браслет, ты не знал? Не знал, что на нём убивающее проклятье?

Снова настало время слушателям молчать. То, как покорно они замирали под действием чародейского голоса, восхищало Максима всё больше. Впрочем, он не отрицал, что замолкают они не столько от голоса, сколько от смысла, который этим голосом доносился. Хошо яростно замотал головой — из его глаз вновь полились слёзы. На полноценный ответ — или хотя бы на звук, подтверждающий его неведение — воздуха у несчастного в лёгких уже не осталось.

— Значит, ты не знал, что эта вещь способна убить адресата всего за несколько часов? Отвечай.

— Клянусь… Господин, клянусь…

— Кто твоя заказчица, Атталь? Назови имя.

— Я не знаю! Умоляю, поверьте, не знаю!

Захария зарычал себе под нос. В его нечленораздельных ругательствах отчётливо прозвучало только «сука».

— Зачем тебе понадобился песок кристаллов Ако’Эгита, Атталь? Смотри в глаза, когда я тебя спрашиваю. Будь уверен: ещё одна ложь — ещё одна попытка увильнуть от прямого ответа — и тебя не защитит ни судья Лиман, ни присутствующие здесь разумные, ни законодательство Эпиршира, ни король Хэдгольд собственной персоной, ни заступничество всего божественного пантеона. Только попробуй соврать мне, Атталь, и я превращу каждую кость твоего тело в желе, выпарю из твоих сосудов всю кровь до последней грёбаной капли и заставлю умирать самой мучительной смертью, которую ты только можешь себе вообразить. Очень. Очень. Долго. Настолько, что боги заплачут, наблюдая за твоими муками, я тебе это гарантирую.