Перековка судьбы (СИ) - Колючий Александр

— Сегодня, господин? — с благоговением спросил Тихон, когда мы закончили измельчать обожжённые комки. — Сегодня будет железо?

— Сегодня будет железо, Тихон, — с уверенной улыбкой ответил я.

Я растопил свой сыродутный горн. Моё маленькое инженерное чудо. Благодаря новым мехам и правильной конструкции, он быстро, всего за час, вышел на рабочую температуру. Из верхнего отверстия вырывался столб почти бесцветного, дрожащего от жара воздуха.

Начался долгий и утомительный процесс загрузки. Я методично, слой за слоем, засыпал в раскалённое жерло древесный уголь и нашу измельчённую руду. Слой угля. Слой руды. Снова уголь. Снова руда. Горн был похож на голодного зверя, которого нужно было постоянно кормить.

Работа была адской. Жар от печи был такой, что приходилось обматывать лицо мокрой тряпкой. Едкий дым ел глаза. Мы с Тихоном работали посменно. Один, обливаясь потом, качал длинный рычаг мехов, нагнетая в горн воздух. Другой подбегал к жерлу и подсыпал новые порции шихты. Мои слабые мышцы горели огнём, но я работал на чистом адреналине и предвкушении успеха.

Но по мере того, как шла плавка, я начал замечать тревожные знаки.

Цвет пламени над горном был не таким, как я ожидал. Вместо чистого, ослепительного бело-голубого огня, который говорил бы о сверхвысокой температуре, из жерла вырывались грязноватые, желтоватые языки.

Запах тоже был неправильным. В воздухе стоял резкий, кислый запах, не похожий на обычный запах горящего угля.

Когда пришло время выпускать шлак, мои подозрения усилились. Я взял длинный железный прут и пробил глиняную заглушку в лётке у основания горна. Из отверстия полилась густая, вязкая, тёмно-оранжевая река расплавленной грязи. Она текла не быстро и свободно, как вода. Она медленно, лениво выползала, как густая патока.

«Странно, — подумал я, отскакивая от волны жара. — Очень высокая вязкость. Шлак не отделяется как следует. Видимо, особенность этой руды. Но ничего, основная масса железа должна была восстановиться».

Я списал эти тревожные знаки на свою неопытность в работе с местными материалами. Моя самоуверенность была сильнее моих подозрений. Мы запечатали лётку и продолжали поддерживать жар ещё около часа, чтобы крица — губчатый ком восстановленного железа — как следует «сварилась» в единое целое.

Наконец, спустя почти восемь часов непрерывной, изнурительной работы, плавка была окончена. Мы перестали качать меха, и яростный рёв горна сменился тихим гудением остывающих углей. Мы были вымотаны до предела. Я просто сидел на полу, прислонившись к стене и пытаясь отдышаться. Тихон лежал рядом, распластавшись на мешках с углём.

Ждать полного остывания было нельзя. Крицу нужно было извлекать и проковывать горячей, чтобы выбить из неё остатки жидкого шлака.

— Пора, — сказал я, с трудом поднимаясь на ноги. — Самое интересное.

Мы вооружились ломами и молотами и начали разбирать временную переднюю стенку нашего горна. Горячие кирпичи падали на пол, поднимая облака пара и пыли. Наконец, мы увидели её. В ложе из раскалённых докрасна углей лежало наше сокровище. Наш первый кусок металла, рождённый из болотной грязи.

Но то, что мы увидели, заставило меня замереть.

Это был не плотный, губчатый ком чистого железа, который я ожидал увидеть. Это был… уродец. Огромный, бесформенный, спёкшийся конгломерат. В нём виднелись серые прожилки металла, но они были намертво перемешаны с кусками стекловидного, тёмного шлака и недогоревшим углём.

— Что… что это, господин? — с ужасом прошептал Тихон.

Я не ответил. Я был в шоке. С помощью двух пар клещей мы с нечеловеческим усилием вытащили этот горячий, уродливый ком из печи и водрузили его на наковальню. Он весил гораздо меньше, чем должен был.

Я взял кувалду. Нужно было проверить его на прочность. Я размахнулся и со всей своей усталой злостью ударил по нему.

Вместо ожидаемого глухого, ковкого звука металла раздался отвратительный, хрустящий звук. «ХРУМ!».

Ком не сплющился. Он просто раскололся на несколько частей, как кусок плохого бетона, обнажив свою внутреннюю сущность. А внутри была всё та же картина — серые прожилки металла, впаянные в стекловидную, пористую, похожую на пемзу массу шлака.

Это был не провал. Это была катастрофа.

Весь наш труд. Целый день адской работы. Гора драгоценного угля. Все наши надежды. Всё это превратилось в этот бесполезный, уродливый кусок мусора.

Я сидел на краю закалочной ванны, наполненной холодной водой, и тупо смотрел на обломки своего провала. Гнев и разочарование были настолько сильными, что я не чувствовал ничего. Просто пустоту. Тихон молча убирал мусор вокруг горна, боясь даже посмотреть в мою сторону.

Что пошло не так?

Мой мозг, пережив первую волну шока, медленно начал работать. Я снова и снова прокручивал в голове весь процесс.

Температура? Была достаточной, даже с избытком. Мой новый горн работал идеально.

Воздух? Подача была стабильной и мощной. Мехи — мой триумф.

Уголь? Уголь был первоклассным, чистым.

Руда…

Проблема была в руде. Точнее, в моём высокомерном предположении, что чистая химия сработает в этом грязном мире. Я был уверен, что при высокой температуре углерод просто заберёт кислород у железа, а вся остальная грязь расплавится и вытечет в виде шлака.

Я подошёл к остывшим обломкам и взял в руки кусок застывшего стекловидного шлака. Он был твёрдым, как камень. И тут меня осенило. Как вспышка молнии. Я вспомнил одну из тех скучных лекций по металлургии, которую почти проспал на третьем курсе. Лекцию о флюсах.

«Температура плавления шлака! — мысль обожгла мой мозг. — Какой же я идиот! Я думал только о температуре восстановления железа, но совершенно забыл про шлак! В этой болотной руде полно диоксида кремния и фосфатов. У них чудовищно высокая температура плавления. Мой горн раскалил их до состояния вязкой карамели, но не до жидкого состояния. Эта „карамель“ просто склеила частички железа, не дав им опуститься и свариться в единую крицу».

Мне нужен был флюс. Химическая добавка, которая вступает в реакцию с примесями и образует новое соединение, с гораздо более низкой температурой плавления. Мне нужно было что-то, что превратит эту «карамель» в «воду».

И я знал, что это. Известняк. Обычный карбонат кальция. При нагреве он выделяет оксид кальция, который является мощным основным флюсом. Он идеально связывает кислые оксиды кремния и фосфора, создавая легкоплавкий шлак.

Я сидел, держа в руке кусок своего позора. Но теперь это был не просто мусор. Это был ценнейший образец, который указал мне на мою ошибку. Я проиграл первую битву. Я потерял кучу ресурсов и, что самое главное, драгоценное время.

Но я не был сломлен. Я был зол. Зол на свою собственную самоуверенность.

Я встал.

— Тихон, — сказал я, и в моём голосе снова появилась сталь. — Я знаю, в чём дело. Я забыл один очень важный ингредиент. Не для железа. Для грязи.

Он посмотрел на старика, и в его глазах снова появился огонь.

— Завтра мы идём на новую охоту. На этот раз — на белые камни.

План не провалился. Он просто усложнился. Я получил бесценный практический урок, который, в конечном счёте, только приблизил меня к цели.

Утро после моего грандиозного провала было холодным и трезвым. В кузнице стоял запах гари и разочарования. На полу, словно останки доисторического чудовища, лежали уродливые, пористые обломки моей неудачной плавки. Это было вещественное доказательство моего поражения, памятник моей инженерной самонадеянности.

Я сидел на скамье и держал в руках один из этих кусков. Первоначальный гнев и досада, которые душили меня ночью, прошли. Мой мозг, пережив стадию эмоционального срыва, переключился в привычный, единственно верный для него режим — режим анализа отказов. Я, как инженер на месте аварии, должен был провести «вскрытие» и установить причину катастрофы. Я крошил кусок шлака, изучал его стекловидную, грязную структуру, пытался понять, где именно мой безупречный теоретический план дал сбой.