Проклятый Лекарь. Том 4 (СИ) - Молотов Виктор

Но что-то меня смущало. Какая-то деталь, почти невидимая, выбивалась из этой идеальной, классической картины. Как фальшивая нота в безупречной симфонии.

— Дайте лупу, — попросил я.

— Зачем вам лупа? — удивился Костик. — Тут и без увеличения всё прекрасно видно! Время уходит!

— Лупу, Костик. Немедленно.

— Сестра! — крикнул он через плечо. — Принесите увеличительное стекло из процедурного кабинета!

Девушка принесла большую лупу в тяжёлой металлической оправе — такими обычно рассматривают мелкие детали на коже.

Я навёл её на самый центр кольцевидного образования и начал внимательно, миллиметр за миллиметром изучать изображение.

Что-то здесь не так.

Я медленно водил лупой по снимку. Абсцесс, гнойник должен иметь однородное содержимое в центре. Мутную, серую массу. А тут…

В самом центре тёмного «кольца», почти неразличимая без увеличения, находилась крошечная, ослепительно-яркая точка. Не просто уплотнение ткани или артефакт съёмки.

Чёткая, структурированная точка размером меньше миллиметра. На снимке она выглядела как одинокая белая песчинка на чёрном бархате.

Я присмотрелся внимательнее.

Это же… Погоди-ка…

Сколекс!

Головка паразита! Вот почему некромантское зрение не могло его нормально разглядеть — он был живым! Живым, как и его носитель, и моя сила, настроенная на смерть, просто проходила сквозь него, видя лишь последствия его жизнедеятельности!

Я отложил лупу и повернулся к Костику, который нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Это не абсцесс, Костик.

— ЧТО⁈ — он чуть не подпрыгнул. — Да вы посмотрите! Это же классическая картина! Из учебника! Любой студент-медик скажет! Любой профессор подтвердит!

— А это ты видишь? — я ткнул пальцем точно в центр образования. — Вот эту точку?

Костик наклонился над снимком, прищурился.

— Ну… вижу. Какая-то белая крупинка. Наверное, артефакт съёмки? Или кальцинат?

— Это называется «симптом дырки с точкой», — терпеливо объяснил я, слова профессора Зильберштейна из учебника. — Патогномоничный, то есть стопроцентно специфичный признак нейроцистицеркоза.

— Нейро… чего? — Костик моргнул, его мозг явно не был готов к такому повороту.

— Нейроцистицеркоза. Это не гной, Костик. Это циста, пузырь с личинкой свиного цепня внутри. А та самая белая точка, которую ты принял за артефакт — это сколекс, головка паразита с крючьями, которыми он цепляется за мозговую ткань. Она видна не всегда, только если личинка расположена определённым образом. Но если она видна — диагноз однозначный.

Я смотрел на его ошеломлённое лицо. Вот он, момент истины.

Момент, когда интуиция, подкреплённая забытыми знаниями, побеждает слепое следование протоколам.

Он видел абсцесс. А я увидел червя. И в этом была вся разница между хорошим врачом и… мной.

В палате воцарилась мёртвая тишина. Слышно было только хриплое дыхание Выборгова и монотонное капанье воды из неплотно закрытого крана в углу.

Костик открывал и закрывал рот, как карп, выброшенный на берег. Медсестра выронила катетер, который со звоном упал на кафельный пол. Даже Анна, стоявшая у двери, ахнула, прижав ладонь ко рту.

— Свиной… цепень? — наконец выдавил из себя Костик. — В МОЗГУ⁈

— Точнее, его личиночная стадия — цистицерк, — поправил я. — Финна свиного цепня, если использовать правильную медицинскую терминологию.

— Но… но как? — медсестра подняла катетер дрожащими руками. — Как глист мог попасть в голову?

— Классический путь заражения, — я перешёл в режим лектора, мой голос стал ровным и отстранённым. — Пациент съел плохо прожаренную свинину, заражённую яйцами паразита. Или немытые овощи, удобренные свиным навозом. Яйца попали в желудок, кислота растворила их оболочку, и из них вылупились онкосферы — микроскопические личинки с крючьями. Они пробурили стенку кишечника, попали в кровоток и разнеслись по всему организму. Большинство погибло, но одна, самая удачливая, добралась до мозга и засела в височной доле.

— И сколько она там сидела? — спросила Анна, её голос был едва слышен.

— Судя по размеру кисты и степени кальцификации её стенки — года два-три, может, даже больше. Она могла сидеть там всю жизнь, не вызывая никаких симптомов. Но что-то спровоцировало воспаление. Что-то нарушило хрупкий баланс. Возможно…

Я повернулся к Костику.

— Ты назначал ему антибиотики? — уточнил я.

— Да, цефтриаксон и метронидазол… — он побледнел, начиная понимать. — Это… это из-за антибиотиков?

— Вероятно. Антибиотики не действуют на самого паразита, но могут вызвать гибель микроорганизмов вокруг кисты. Это провоцирует мощную воспалительную реакцию. Отёк усилился, внутричерепное давление резко выросло — отсюда и все симптомы.

Я смотрел на их шокированные лица.

Вот она, ирония медицины. Иногда самое правильное, самое логичное лечение, основанное на неверном диагнозе, становится смертельнее самой болезни.

И только способность увидеть то, что скрыто от других, может спасти. Способность увидеть маленькую белую точку.

Я отошёл от койки, чувствуя то приятное удовлетворение, которое испытывает часовщик, нашедший поломку в сложном механизме.

Диагноз был поставлен. Теперь оставалось лишь назначить правильное лечение.

— Итак, план действий. Первое — немедленно отменить все антибиотики. Они только ухудшают ситуацию, подливая масла в огонь воспаления, — начал я.

— Но… — начал было Костик, всё ещё цепляясь за привычную схему лечения.

— Никаких «но». Второе — начать мощную противоотёчную терапию. Дексаметазон, шестнадцать миллиграммов внутривенно струйно, прямо сейчас. Затем по четыре миллиграмма каждые шесть часов, внутримышечно.

Медсестра с деловитым видом достала блокнот и начала быстро записывать назначения.

— Третье — после того как мы снимем острый отёк, примерно через сутки-двое начнём противопаразитарную терапию. Альбендазол, пятнадцать миллиграммов на килограмм массы тела в сутки, разделить на два приёма. Курс — двадцать восемь дней.

— А оперировать? — спросил Костик. — Разве паразита не нужно удалить хирургически?

— Только в крайнем случае, — ответил я. — Если консервативная терапия не поможет или возникнут осложнения. Операция на мозге — это всегда колоссальный риск. Кровотечение, инфекция, случайное повреждение жизненно важных структур. А медикаментозное лечение нейроцистицеркоза, по статистике, эффективно в восьмидесяти процентах случаев.

— Восемьдесят процентов — это не сто, — заметила Анна, снова проявляя свою прагматичную натуру.

— В медицине, Анна Алексеевна, стопроцентных гарантий не бывает, — ответил я, глядя на неё. — Но восемьдесят процентов успеха при консервативном лечении против как минимум пяти процентов летальности при открытой операции на мозге — по-моему, выбор очевиден.

Я направился к двери.

— Костик, вызывай инфекциониста на консультацию. Для протокола. Скажи, что диагноз — нейроцистицеркоз правой височной доли, осложнённый выраженным перифокальным отёком. И назначай дексаметазон немедленно, не теряй ни минуты. Отёк нужно снимать срочно, — велел я.

— Есть! — он бросился к телефону, его паника сменилась деловой суетой.

— И ещё, — добавил я уже у выхода. — Назначь маннитол, сто миллилитров двадцатипроцентного раствора, внутривенно капельно. Для дополнительного осмотического диуретического эффекта.

Костик озадаченно посмотрел на меня, но кивнул. Маннитол — мощное противоотёчное, которое вытягивает лишнюю воду из тканей мозга.

Это был мой контрольный выстрел по отёку. Я не собирался оставлять этому паразиту ни единого шанса. Сегодня он проиграл.

Я вышел из палаты, чувствуя приятную усталость и глубокое удовлетворение.

Хорошая работа.

Некромантия помогла заметить аномалию — живое существо там, где его быть не должно. А медицинские знания, которые я получил из конспектов и учебников, позволили правильно интерпретировать эту находку.

Синтез тёмного искусства и науки. Идеальный симбиоз. Возможно, это проклятье — не просто клетка. Возможно, это… что-то большее.