Мой бывший пациент (СИ) - Владимирова Анна

Не стоило пытаться понять эту женщину. Она осталась. А теперь смотрела мне в глаза, и руки ее дрожали. Ива зажмурилась и поцеловала меня, а потом скользнула ладонями на плечи и прижалась всем телом:

— Я не дам тебе умереть, — прошептала. — Обещаю.

— Хорошо, — слабо улыбнулся я, принимая ее тепло.

Нет, наверное, оставить ее себе не так просто, как мне казалось. Нельзя просто прижать ее к стенке, сделать своей и приказать подчиняться. Ей нужно большее. И мне теперь хотелось успеть ей это дать.

***

Хорошо, что я умею переставать думать, чтобы не сойти с ума и выспаться.

Такой навык необходим хирургу, иначе все свои ночи напролет он будет думать о проведенных операциях, ошибках, которые совершил, и решениях, которые оказались не такими выигрышными, как могли бы быть.

Вот и сегодня я просто свернулась у Князева в руках и позволила ему стать всем моим миром. Я лежала и слушала его дыхание, биение сердца и периодический хруст простыни в его пальцах. И незаметно уснула. Но стоило сделать первый осознанный вдох, и тело сковало от отката принятого накануне решения.

Я решила врать.

Так хорошо, как только могу. Потому что такого, как Князев, обмануть практически невозможно. Но мне, кажется, удалось. Потому что я не врала почти. Я действительно сделала запрос на все доступные в ближайшие дни сердца, на которые Князев сможет претендовать. Только вероятность того, что ему понадобится сердце, очень мала. Я не знала точно, когда может случиться кризис, но еще не было ни одной предпосылки. Уже прошло несколько дней, а мы со Стасом чувствовали себя отлично. Поэтому я все больше убеждалась, что эта экспериментальная ЭЭМ скорее всего просто развеется, оставив наши сердца на том уровне, на котором удалось восстановить сердце реципиента.

По моему опыту прежнего использования хирургических энергетических манипуляций, вероятность срыва моей ЭЭМ очень мала, хоть и не равна нулю. И это помогло мне вчера соврать Князеву так натурально, как только было возможно. Я видела, что он сомневается. Чувствовала, несовпадения в моем вранье дергают его нервы. Нет, он также хорош в определении лжи, как и Давид. Только между ним и Горьким большая разница — Горький не был в меня влюблен. Ему не хотелось мне верить. А Князеву — очень хочется. Нам обоим слишком хотелось удержаться в руках друг друга. А для этого мне нужно было принять решение молчать о покушении на его жизнь, а ему — захотеть мне поверить.

Выдержу ли я? Обязательно. Я буду бороться за Князева. Вывалить на него эту мою ошибку — просто сдаться. Горький прав, никому из нас это не нужно. Потому что мы оба уже не те, кем были той ночью на парковке перед больницей.

Тело начало потихоньку стряхивать оцепенение, и я вздохнула глубже, открыла глаза и осмотрелась, насколько это было возможно.

Комната у Стаса в доме отца осталась такой, будто бы вчера он вышел отсюда подростком и больше не возвращался. Зная их с Игорем историю, я могу оказаться права. Односпальная кровать, накрытая старомодным пледом, под которым мы и спали, стол у окна, небольшой шкаф, забитый книгами и какими-то вещицами. Кажется, какие-то деревянные детали, похожие на головоломки, или модели каких-то механизмов, камешки и что-то еще, что было не разглядеть издалека. Стол со всех концов был будто объеден или просто испорчен, откосы кое-где тоже лишились прямого угла, а из книг местами торчали наружу оборванные листы…

Над столом — пробковая доска с гвоздиками. Старая, исколотая и будто погрызенная, но вполне себе функциональная. На ней еще держались какие-то картинки и прочие невзрачные бумажки. Но чувство было такое, будто ребенок, который жил здесь когда-то, очень старался быть ребенком — заполнял свое пространство на первый взгляд дорогими ему деталями, но бросил их, когда пришло время повзрослеть. Стас нигде не оставался по-настоящему. Не знаю, где он живет, но сгоревший дом — не его. Он был предназначен детям. Сейчас мы — в доме его отца, но и здесь Князев тоже не живет.

— Что думаешь? — хрипло прошептал Стас, сгребая меня рукой и притягивая к себе.

— Тебе тут было не очень хорошо.

— Не было, да. Отдохнула?

— Да. А ты?

— Вроде бы…

— Надо проверить детей.

— Они уже позавтракали. — Стас прижал меня к себе крепче. — И пошли во двор. Если бы кому-то было плохо, уже бы позвали.

Он потянулся за моим мобильником на тумбочке, глянул на дисплей и разочарованно вздохнул.

— Ждешь сообщения?

— Да, от Горького. — И его пальцы на моем плече сжались сильней. — Он просил подождать. — Я прикрыла глаза и сжала его руку в ответ, а он продолжил:— Думаю, если тебя удовлетворит утренний осмотр моих погорельцев, выставим сегодня тут охрану, а сами поедем в больницу. Хочу увидеть отца и Семена.

Я тяжело сглотнула. С одной стороны, все правильно. Если здесь будет достаточно безопасно, то он нужен больше тем, кто еще находится в реанимации. Но, с другой, не собирается ли он со всеми попрощаться после моего вчерашнего признания?

— Ты же помнишь, что я не дам тебе умереть, да? — тихо напомнила я.

— Помню, — усмехнулся он. — Я не собираюсь умирать.

— Хорошо. Тогда пошли?..

Но он не дал мне встать, прижав к себе крепче.

— Тш, — прошептал мне на ухо. — Ты знаешь, мне еще никогда не было так хорошо в этой комнате…

Пришлось замереть и позволить ему почувствовать тут себя иначе.

— Когда все наладится, мы с тобой обязательно съездим и ко мне домой, завалимся в мою детскую комнату и обязательно там поспим на кровати, да?

— Как скажешь, — усмехнулся он.

— Мы припремся на порог с пакетом готовой еды и бутылкой шампанского, просквозим мимо родственников и закроемся в моей ванной, — фантазировала я. — А я возьму справку для папы от нашего психиатра, что мне нужно прожить все то дерьмо, с которым меня закрывали там в комнате…

— А меня ты как объяснишь? Тоже справкой?

— Да, только другой. Ты женишься на мне, Князев?

— Конечно.

— Покажем ему свидетельство о браке.

— Это должно будет его убедить нас впустить…

— Молча. — И я прыснула.

— Я хотел тебя спросить…

— Что такое? — насторожилась я.

— На тебя повлияет, если вдруг со мной что-то случится?

— В смысле?

— Ив, на меня покушались не один раз, — напряженно выдавил он и выпустил меня, усаживаясь. — И то, что ты говоришь про свое вмешательство в мои шансы на выживание, беспокоит теперь по-другому. Если в меня снова выстрелят, и это окажется фатальным, ты тоже умрешь?

Внутри все похолодело.

— Нет, Стас, — незнакомым голосом отозвалась я, подсела к нему и обняла со спины. — Мне ничего не будет. Это заклятье связывает только сердца и только восстановление тканей и их ресурса.

— Хорошо, — выдохнул он с облегчением.

— Что ты?.. — начала было я, запоздало соображая, что поспешила его обнадежить. — Ты что-то задумал?

— Если Горький не сможет добраться до моего врага, мне придется вмешаться. Я не могу бросить своего волчонка.

Я медленно заполнила легкие вдохом, пытаясь подобрать слова, но не выходило. Ничего не приходило на ум, кроме как закричать, что никуда я его не отпущу. Но я не имею на это право. Ему решать. И он не может по-другому.

— Хорошо, — глухо выдавила я и отстранилась, спуская ноги с кровати.

Утро прошло в безмолвном напряжении. Я осмотрела детей, Стас сделал завтрак. Вчера этого не чувствовалось, но теперь тишина в доме показалась слишком настороженной. Стас хмурился все больше, ощущая то же самое. Дом его отца замер для него в немом укоре…

— Ты не виноват, — прошептала я, снова обнимая его со спины, когда он в очередной раз замер у окна, глядя во двор на детей. Мне доставляло непривычное удовольствие давать ему понять, что я могу быть опорой в любой момент, когда бы он не попросил…

Стас вздохнул, возвращаясь мыслями в реальность.

— Мне кажется, что виноватым чувствовал себя как раз отец. А я этим пользовался.

— Игорь написал, что он в стабильно-тяжелом состоянии. Это ожидаемо после операции.