Проклятый Лекарь. Том 5 (СИ) - Молотов Виктор

— Смертность… — прошептал он, как будто от жизни этого человека зависела его дальнейшая карьера.

— Без лечения при такой форме — до сорока процентов, — безжалостно добил я его. — С адекватным лечением антибиотиками — пять-десять процентов. Но ключевое слово — адекватной. И своевременной. Терапия наиболее эффективна в первые четыре-пять дней от начала желтушного периода. У нас — третий день. Окно возможностей ещё открыто. Но оно уже стремительно закрывается.

— Но почему пенициллин? И почему такая доза? — он задал вопрос не из любопытства, а чтобы убедиться, что я знаю, что делать дальше.

— Лептоспиры чувствительны к пенициллину. Это их ахиллесова пята. Но при тяжёлой форме с массивным присутствием бактерий в крови нужны мегадозы, чтобы создать ударную концентрацию в крови и тканях. Стандартная схема — десять-двенадцать миллионов единиц в сутки. Золотой стандарт. Можно использовать цефтриаксон или доксициклин, но пенициллин — надёжнее.

Волконский сидел, уставившись в пустоту. Он был раздавлен.

В его глазах читался внутренний конфликт. Гордость аристократа, который никогда не признаёт ошибок, сражалась с долгом врача.

Признать мою правоту — значит признать своё полное поражение, уничтожить своё эго. Но не признать — означало сознательно убить пациента.

Давай, Волконский. Сделай выбор. Покажи мне, что в тебе есть хоть что-то, кроме спеси.

Тишина в кабинете была оглушительной. Слышно было только хриплое дыхание Михаила Степановича и капанье крови на пол.

Наконец Волконский поднял голову. В его глазах больше не было гордости — только усталость и решимость.

— Катя, — его голос был хриплым, — пенициллин. Десять миллионов единиц. Разведи в двухстах миллилитрах физиологического раствора. Вводить внутривенно капельно за тридцать минут.

— Есть! — Катя, которая всё это время стояла, замерев от ужаса, сорвалась с места и побежала к двери.

— И вызови инфекциониста! — крикнул ей вслед Волконский. — Пациента нужно изолировать. Лептоспироз заразен, хоть и не передается от человека к человеку напрямую.

— И возьми кровь на реакцию микроагглютинации с живыми культурами лептоспир, — добавил я. — И на ПЦР, если есть возможность. Для официального подтверждения диагноза.

Через пятнадцать минут Михаилу Сергеевичу уже капали пенициллин.

Носовое кровотечение удалось остановить тугой тампонадой, температура начала медленно ползти вниз после литической смеси — анальгина с димедролом.

Боли в икрах немного стихли после введения трамадола.

Экстренный анализ мочи, который принесла запыхавшаяся лаборантка, подтвердил мои худшие опасения: белок в моче — три грамма на литр, микроскопические «слепки» почечных канальцев, говорящие об их повреждении, скрытая кровь в моче.

Классические признаки лептоспирозного поражения почек. Всё как по учебнику.

— Ты прав, — тихо сказал Волконский, когда мы остались вдвоем в палате. Он сидел, ссутулившись, и выглядел на десять лет старше. — Это действительно лептоспироз. Все сходится. Я отправил кровь на серологию — РМА и РМАЛ. Но это формальность. Клиническая картина однозначная.

— Бывает, — я пожал плечами, наливая себе чай из электрочайника. Великодушие победителя — лучший способ закрепить победу. — Редкие болезни потому и редкие, что мы о них забываем.

— Дело не в этом, — Волконский смотрел в окно, где уже зажигались вечерние огни Москвы. — Ты увидел системную картину, а я зациклился на печени. Ты собрал эпидемиологический анамнез, а я поленился. Ты остался хладнокровен, а я запаниковал.

Неожиданно.

Он не оправдывается, а анализирует. Это признак не просто ума, а силы. Он опаснее, чем я думал. Сломленный враг — безопасный враг. Враг, который учится на своих ошибках — это будущая угроза.

— Все мы ошибаемся, — дипломатично сказал я. — Важно вовремя признать ошибку.

— Нет, ты не понимаешь, — он повернулся ко мне, и в его глазах я увидел холодный блеск исследовательского интереса. — Я наблюдал за тобой. Ты ЗНАЛ, что это лептоспироз еще до того, как начался криз. Ты просто ждал, пока симптомы проявятся, чтобы подтвердить свою правоту. Как?

— Опыт, — уклончиво ответил я.

— Чушь. Я изучил твою биографию. Ты первый год в этой клинике. Откуда у тебя такой опыт? Откуда эта способность видеть то, что не видят другие?

Потому что я вижу потоки Живы. Вижу, как болезнь пожирает жизненную силу. Вижу смерть в её зародыше. Но тебе этого знать необязательно.

— Может, я просто талантлив, — улыбнулся я.

— Это не талант, — Волконский покачал головой. — Это что-то другое. И я выясню, что именно. Считай это моим профессиональным вызовом — разгадать загадку доктора Пирогова. Потому что ты уже не первый раз уделываешь меня.

— Флаг тебе в руки, — я допил чай. — Удачи в расследовании.

— Но сначала, — он встал и протянул мне руку, — спасибо. За пациента. И за урок. Ты не дал мне его убить.

Я пожал его руку.

— Не за что. Мы коллеги, — кивнул я.

Волконский вышел. А я наклонился к Михаилу Сергеевичу. Он смотрел на меня влажными глазами

— В-вы узнали правильную болезнь. Спасибо вам, доктор Пирогов. Спасибо огромное. Я… я не знаю, как отблагодарить… — пробормотал пациент.

И в этот момент меня накрыло.

Волна Живы, мощная и чистая, как горный поток, хлынула от пациента в мой Сосуд. Это была не просто благодарность — это была БЛАГОДАРНОСТЬ с большой буквы.

Благодарность человека, который заглянул в лицо смерти, увидел разверстую пасть преисподней и был вытащен обратно в последнюю секунду.

Золотистая энергия текла от него ко мне невидимой рекой, наполняя резервуары некромантской силы. Я чувствовал, как Сосуд наполняется, как возвращаются силы, как обостряются чувства.

Восемьдесят пять… девяносто процентов!

Двадцать процентов за один раз — это было хорошим показателем. Пациент был действительно на волосок от смерти. Болезнь Вейля без лечения убивает в сорока процентах случаев, а с его скоростью развития осложнений — скорее, в шестидесяти.

Проклятье знает толк в пополнении сосуда.

Чем ближе к смерти был пациент, тем сильнее его благодарность. Ценность жизни познается, только когда ее почти теряешь. Интересно, сколько бы Живы дал полностью мертвый и воскрешенный? Сто процентов? Двести?

Хотя это академический вопрос. Я еще не настолько силен, чтобы воскрешать мертвых. Пока.

Надо будет это проверить в ближайшее время. Как раз сейчас смогу заполнить сосуд и расширить свои силы.

Выйдя из больницы через пятнадцать минут, я обнаружил Сергея на привычном месте — у главного входа. Он стоял, прислонившись к черному седану представительского класса, и читал вечернюю газету.

— Святослав Игоревич! — он быстро сложил газету. — Едем? Домой?

— Да, Сергей, домой. День был утомительный.

Я сел на заднее сиденье. Машина плавно тронулась, выезжая на вечернюю московскую улицу.

Откинулся на сиденье, размышляя о странном поведении Волконского. Его резкая смена настроения — от откровенной враждебности к восхищению и предложению сотрудничества — была слишком театральной, чтобы быть искренней.

Это определенно игра. Волконский что-то задумал. Но что именно?

Вспомнились все детали нашего противостояния. Сначала он пытался унизить меня, показать свое превосходство. Потом медицинская дуэль. Он залег на дно и теперь вдруг — полный разворот на сто восемьдесят градусов.

Стоп. А что если это была проверка?

Мысль пришла внезапно, но чем больше я думал, тем логичнее она казалась.

Волконский специально провоцировал меня. Тестировал мои знания, проверял характер, наблюдал, как я реагирую под давлением. Ставил заведомо неправильный диагноз, чтобы посмотреть, буду ли я спорить или промолчу.

И я прошел тест. Доказал, что разбираюсь в медицине, остаюсь спокойным в кризисной ситуации и не боюсь противостоять авторитетам.

Умно. Он изучал меня, как препарат под микроскопом.

Если он хочет захватить «Белый Покров», то такой актив, как я, на его стороне будет неоценим.