Знак Огня (СИ) - Сергеев Артем Федорович

— Нужно! — я допил кофе и встал, дел и в самом деле было много.

Нашёл я за гаражом эти времянки, это были такие длинные тонкие деревянные составные палки с железными крючками на концах, к проводам цепляться. И шли от этих крючков уже другие провода, в хорошей изоляции, прямо ко мне в дом, а когда я, щурясь от опасений и натуги, сумел зацепиться и ничего при этом не задеть, высоко же, да и неудобно, то стал наш дом с электричеством.

— Только не припёрся бы никто, — сказал я довольному Тимофеичу, чтобы он чуть-чуть успокоился в своей деятельной радости, — с проверкой-то! А то будет мне номер!

— Через неделю припрутся, — успокоил он меня, — не раньше. Они раз в десять дней ходят, точно знаю. Да и предупредят нас, если что, не волнуйся, княже.

— Задолбал, — честно сказал ему я. — Во-первых, меня зовут Даниил. Во-вторых, настоящие князья электричество не воруют. Хотя, может, и воруют, чего это я, воруют, конечно, и не только электричество, просто не в тех объёмах, им такую мелочь тащить невместно, чести урон, понимаешь? Так что завязывай ты с этим титулованием этим, бесит уже. Лично ты по имени можешь звать, дарую тебе такую привилегию.

— Может, хозяин тогда? — предложил Тимофеич, подумав и скрепя сердце соглашаясь со мной, мол, княжеский каприз, надо бы уважить, — а что, тоже хорошо, тоже солидно! Ну, или по имени, если сам хочешь!

— Договорились! — кивнул я довольно, сумел же достучаться до этого обормота, — и до остальных ты это тоже донеси, понял? Но это потом, а пока давай за дело приниматься.

И мы принялись, и нашли щитовую, и включили автоматы, и заработало у нас освещение в бане да подвале, и насос заработал тоже, хотя именно насчёт него опасения у меня были. Первую воду я слил от греха подальше, но потом пошла нормальная, чистая и без запаха.

Хорошая баня, кстати, к дому была пристроена, просторная да уютная, и деревом приятным обшита, и чистая, без плесени, и печь отдельная, с каменкой, всё по-настоящему. Федька туда уже веники притащил, дубовые да берёзовые, нашёл же где-то, мыла хозяйственного ещё целую упаковку припёр, и была это не та тёмная гадость, что нам на заводе выдавали, душ принимать, а хорошее мыло, светлое, с выдавленными на нём цифрами семь и два и значком процента.

Баню мы прогрели, и промыли её, и просушили, и водой запаслись, веники распарили да мыло развели, в общем, можно было приниматься за вонючего Никанора, чтоб ему ни дна, ни покрышки.

И получалось у нас всё легко и весело, и улыбались мы друг другу, и подшучивали необидно, горело всё в руках, в общем, но, когда вышли мы во двор к собачьей будке, энтузиазм у нас несколько затих.

— Вот ведь гад, — протянул я, рассматривая через входную прорезь эту полуживую дохлятину, гнусный запах лез в нос, мерзкие мухи в глаза, и тащить оттуда ничего не хотелось, а хотелось законопатить эту будку поплотнее, оттащить куда-нибудь на помойку, да там и забыть. — Падаль же, самая настоящая! Горюет он, видите ли! Ну-ка, сейчас мы его…

И я вспомнил, что в сарае, в котором мне пришлось обретаться весь первый день, видел я шланг длинный, резиновый, с краном на конце, и верёвку видел тоже, осталось их только взять.

— Тебе, Федя, самое неприятное, ты уж извини, — сказал я домовёнку, протягивая ему верёвку с петлёй на конце, — но не залезу я туда, одной рукой если только, и то корячиться придётся.

— Ничего, хозяин! — пропищал тот, пытаясь не показать виду, — а что сделать-то нужно?

— Накинь эту петлю ему поперёк тела, на шею не надо, — стал я объяснять ему свой план, — и затяни потуже, а мы пока воду подключим, да ополоснём его на первый раз прямо тут, на дорожке. Не тащить же это дерьмо в баню, право слово, не отмоем же её потом. И ещё, грабли мне принесите, я его вытащу да буду граблями от себя отпихивать, а верёвкой через зубцы на себя тянуть, чтобы он, значит, не метался по двору, на одном месте сидел.

— Это ты хорошо придумал! — согласился со мной Федька, заулыбавшись, — дадим напору и граблями прижмём! И мух отгоним заодно! А то что это он, действительно!

— Сопротивляться будет, — деловито предупредил меня Тимофеич, пока Федька, зажав одной рукой нос, нырял в будку, — он может, дядька ведь, не просто так! Ты уж, Данило, наготове будь, но не серчай только сильно, пожалей дурака!

— Посмотрим, — отозвался я, дав пробную струю вбок, на траву, и остался доволен, хороший был напор, а потом азартно скомандовал во весь голос. — На старт, внимание, марш!

И я сунул грабли вперёд, к выходу из будки, зубцами вниз, и прижал к ним плотно Никанора, и привязал верёвку внатяг к черенку, чтобы руки освободить, и вытащил этот сладко посапывающий кусок тухлятины на бетонную дорожку, и попытался вновь рассмотреть, уже при свете дня, это вонючее чудо.

— Каков подлец, а? — глянул я на домовых, — ноль эмоций, как будто так и надо! Спит, сволочь, да так сладко, аж завидно, ещё и ногой на нас дёргает! И что-то не вижу я в нём, Тимофеич, горя неизбывного, похмелье вот разве что в самом разгаре, и всё на этом.

— Ну, первые года точно было, — развёл руками старшина, — сильно прям! А потом да, перегорело у него что-то внутри, пеплом подёрнулось, но жить справно он уже не смог. Или не захотел. И пристыдить не получилось, что ему мои слова, я простой домовой, он же целый дядька, премудрости вкусивший! Фигура!

— Не может, — я положил грабли на бетон, зубцами вниз, и наступил на черенок ногой, — научим! Не хочет — заставим! А если совсем всё плохо будет, то посажу я его на цепь, как собаку, прямо в этой будке и посажу, там ему самое место!

— Истинно так, — поддакнул Тимофеич, — вот они, злонравия достойные плоды! Зато для воспитательной работы пригодится, буду молодых сюда водить и издаля показывать, к чему распущенность-то приводит!

— Там видно будет, — отмахнулся я и взял в руки шланг, — ладно, даю напор!

И холодная вода сильной струёй обдала Никанора, и взлетели с него разочарованные мухи, а сам он сначала неверяще и непонимающе застыл, мгновенно проснувшись да распахнув бессмысленные глаза, а потом начал лихорадочно метаться на привязи, не соображая ничего и воя на ультразвуке в полный голос. Какая-то слизь летела с него во все стороны мелкими соплями, вонь била в нос с удвоенной силой, когти скользили по бетону, и буксовал он на низком старте, и рвался во все стороны сразу, и озлился на это не только я, но и Тимофеич.

— Тихо ты! — вдруг ловко треснул он щёткой с длинной деревянной ручкой Никанора по лбу, пока я боролся с ходившими ходуном граблями, пришлось даже налечь на черенок всем телом, причём Тимофеич от всей души своего дядьку треснул, с отчётливым сильным звуком удара деревом по кости, дал, видимо, выход многолетнему раздражению, — не ори, дурень! А ты, Федька, сыпь на него порошок стиральный, и в морду ему тоже сыпь, не жалей его, не сахарный! Уж мы сейчас помоем-то сердешного, за все тридцать лет помоем так помоем!

Домовые успели притащить сюда не только две щётки и початую пачку стирального порошка, но и средство для мытья посуды в холодной воде, нашли же где-то, и вот теперь попеременно то сыпали на Никанора белым, то лили по чуть-чуть сине-зелёным, и бодро тёрли его щётками в четыре руки, тёрли не жалея.

А я, чтобы уж совсем не доконать Никанора и пришпорить процесс, попытался дать огня в проходящую через шланг воду, и у меня получилось.

— О, тёпленькая пошла! — тут же обрадованно сообщил мне Федька, присыпая Никанора стиральным порошком, прямо под щётку Тимофеичу, — ну, сейчас дело попрёт!

И дело пошло бодрее, правда, не так бодро, как мне хотелось бы, очень уж много накопил в себе Никанор всякой гадости, пропитался ею, погряз в ней и пропах, и напомнило мне это виденный однажды на ютубе ролик, там древние ковры мыли от столетних загрязнений, долго мыли, тщательно и упорно, и лило из-под ковров не переставая чёрным, и шла потоком грязь, не обращая никакого внимания на килограммы чистящих средств и кубометры воды, вот и у нас так же выходило, тяжело и со скрипом, и медленно шёл прогресс.