Чёрная печать империи (СИ) - Разумовская Анастасия

Даша снова восстановила в памяти всю встречу.

Князь вёл себя странно. Если бы нужно было одним словом охарактеризовать его состояние, то Трубецкая назвала бы его: сонным. Апатичным. Вялым. Заторможеным.

Девушка резко села на постели.

– Почему я сразу этого не предположила?!

Это бы объяснило всё. Лифт, который забыли включить, внезапные перемены в диалоге, когда князь из валяжно-добродушного вдруг превратился в холодно-агрессивного. Арест. Мог ведь задержать прямо там, едва она вышла из скалы, и даже до того, как вышла – скала князя и была Псарней – но отчего-то сделал это лишь на следующий день. Поведение в Мариинском, с вот этими дурацкими откровениями о Жизель, да и вообще странное предложение угостить первую встречную незнакомку… Гнев на государя, внезапный и яростный. И даже Дашин побег из Кронштадтской тюрьмы объяснялся: кто-то из высшего руководства Опричнины в курсе, что князь… неадекватен.

Трубецкая встала, прошла в душ. Сполоснулась и вышла в ангар.

Паша, очевидно, уже проснулся: его весёлый свист доносился откуда-то из-под яхты. Даша подошла и присела рядом:

– Можешь меня выпустить?

В темноте засветились зелёные глаза.

– Уже встала? Пятый час только, иди досыпай.

«Мы не переходили с вами на ты», – чуть было не осадила его Даша, но сдержалась. Ей не доводилось прежде общаться с монстрюками, разве что участвовать в задержании. Кто его знает, какие у них правила вежливости?

– Ты же не спишь уже, – миролюбиво заметила девушка.

– Не «уже», а «ещё», – мягко рассмеялся Паша и вылез из ямы. – Я ж из кошачьих, мы предпочитаем спать днём. Пошли, чаем напою.

Он вытер промасленные руки о штаны, сморщил морду, отчего усы встали торчком, и тряхнул ушами. Даша только сейчас увидела мохнатые кисточки на них.

– Вы рысь? – уточнила с любопытством.

– Каракал. Колбаса? Сыр? Сыр с колбасой? Есть ещё курица и суп, но…

– Сыр. То есть, режим дня монстрюков напрямую связан с животным, которое…

Даша запнулась. Паша зевнул, блеснув четырьмя длинными клыками.

– Тут я мог бы обидеться на «монстрюка». Так-то это оскорбление, барышня. Мы предпочитаем называть себя «зооморфной формой человека». Ну или зожниками. Есть ещё такой стёб: «чем люди отличаются от нелюдей? Люди Ж». Но я не буду обижаться. Да, конечно, зависим. Я вот сплю весь день. Мои заказчики знают об этой особенности. Звонок Ники меня разбудил.

– Ваш отец оборотень?

Они поднимались по деревянным ступенькам сварной лестницы, и Даша вдруг подумала, что никогда раньше даже не предполагала в монстрюках человеческий интеллект. Единственное, что она о них знала: они опасны, непредсказуемы, асоциальны. Значит, всё не так? Ну или, что-то не так?

– Очевидно, – рассмеялся Паша. – Достаточно посмотреть на меня, верно? Но не всё, что очевидно, является истиной. Мой отец… э-э-э… монстрюк. Прошу.

Он откинул пыльное байковое одеяло, приколоченное к двери, распахнул сбитый из досок щит, и оба оказались в небольшой кухне а-ля-рус: деревянный грубый стол, а скорее козлы, лавки, самовар… Всё было заставлено запчастями для лодок, ящиками с транзисторами и резисторами, с потолка свисала лампочка-груша (тоже пыльная), а в углу гудел холодильник. Даша аккуратно сняла с лавки пачку пожелтевших чертежей и села. Паша взял грязную чашку, понюхал, вылил содержимое в эмалированную раковину. Достал влажные салфетки, тщательно протёр чашку изнутри и снаружи и поставил на стол.

– На меня в баре напал один из ваших. Почему?

– Да ладно? На барышню? Не, ну всякая гопота случается… Но так-то мы – милые котики. Даже если не котики. Бьём исключительно жан-поля.

– Кого?

Даша вдруг вспомнила странное распоряжение князя: «привлечь Жан-Поля».

– Жандармов и полицию, – рассмеялся коточеловек и проделал со второй чашкой то же самое. Включил чайник.

– Почему?

– По первым слогам…

– Нет, почему вы бьёте именно… их?

– А кого ещё?

Чайник вскипел. Паша обернулся к девушке, и Даша поняла, что тот улыбается.

– Чай? Кофе? У меня только сублимированный.

– Чай. А никого не бить не вариант?

– А вы представьте, что вы… э-э… монстрюк. Вот вы родились обычным ребёнком, затем с каждым месяцем, с каждым годом ваше лицо и конечности меняются, а вместе с ними и отношение окружающих. Отец разводится с матерью…

– Разводится? Разве развод не…

– Запрещён. Для всех, кроме оборотней. Но если человек, скажем, может развестись по причине измены супруги, то оборотень обязан убить изменившую ему супругу. По закону обязан.

– Я не знаю такого закона.

– Его нет в сводах Российской империи, если вы об этом. Законы для оборотней не издают для простых граждан. Это внутренние дела клана Рюриковичей. Так вот, если жена изменила, оборотень вправе её убить. Сам или через опричнину.

– А если муж?

– Сахару?

– Нет, спасибо.

Паша протянул ей кружку, взял себе то же и сел напротив. Протянул Даше булку, нож и сыр на пластиковой доске. Зажмурил глаза, принюхиваясь.

– Гадость, конечно, эти пакетики. Так о чём мы? А. О разводах. Если у жены появляется монстрюк, то оборотень может… нет, не может – обязан развестись. Значит, что-то напортачили с генной совместимостью. А она либо есть, либо её нет. Священный же долг любого оборотня перед империей – родить другого оборотня.

– А если появляется человек?

Котик посмотрел на девушку поверх чашки.

– Так а все оборотни рождаются людьми, Даш. Ты считала, что они вот прям так и появляются на свет сразу оборотнями? Не. Никакого врождённого дара не существует, если ты об этом. Просто человеку, когда он достигает физической зрелости, вкалывают специальный раствор, и он становится оборотнем. И магом. А монстрюк остаётся монстрюком. На нас это средство не влияет. Поэтому мы – отбросы общества. Поэтому мы ненавидим Рюриковичей, и поэтому мы бьём жан-поля, который поддерживает весь этот ненавистный миропорядок. Мир, в котором нам нет места.

Глава XVIII

Расставшись с Лёшей, Даша долго брела по Зверинской улице, засунув руки в карманы просторной куртки электрика. Она злилась. На Лёшу, так легко предложившего расстаться, отправив её к какой-то старухе за полтысячи вёрст от себя. Он так просто решил вычеркнуть её из своей жизни! «Компаньонкой, горничной…» Прислугой. И этим разом разрушил баррикаду гордости, годами выстроенную Дашей. «Мне плевать, что скажут окружающие», «кому какое дело до моей жизни?», «я люблю, меня любят, на остальное – плевать» и всё в этом роде.

Сейчас Даша чувствовала себя униженной. Плотина рухнула, и вонючая река реальности затопила сознание.

Любовница женатого жениха. С которой можно в любой момент расстаться. Которую не будешь защищать, а… спрячешь куда-нибудь подальше.

Ей казалось, что окна окружающих домов смотрят на неё, словно старухи на скамеечках у парадной. С брезгливым недоумением, с презрительным превосходством. И это было бы ещё ничего, если бы не: «можно сиделкой, горничной, компаньонкой». Даша задыхалась от боли.

Больная собака, ставшая ненужной хозяевам…

«Я десять лет служила империи… Не щадя себя. Почти без выходных. Я… но всем насрать. Мавр сделал своё дело, мавр может уйти». Она была уверена: Николай Николаевич не вступится. Никто в отделе даже не подумает принять её сторону, бороться за неё. Она там чужая. Всегда была чужой. Так долго билась, чтобы стать своей, чтобы доказать: она может не хуже, чем они. Доказала. Может. И всё равно осталась чужой. «Жандармерия – это не работа, это – семья». Семья, в которой Даша – изгой. Наверняка, будь на её месте Тимыч, или пьянчуга Сергеич – за них бы выступили, их бы попытались отбить у Опричнины.

«Ваша задача – выйти замуж, – проник в её сознание мерный голос Анастасии Михайловны. – Высший смысл женщины – родить детей, продолжить род. Для этого боги вас и создали».

Даша остановилась, съёжилась под курткой.