– Что-то такое из уроков Романовской истории… Революционер? Что-то из нечаевщины? Фамилия вроде русская.
Шаховской хмыкнул.
– Калмык. Теоретик революции. Интересные мысли высказывал.
– Их что, публикуют?
– Разумеется, нет. Так вот, цитирую его слова: «для революции недостаточно того, чтобы низы не хотели жить, как прежде. Для неё требуется ещё, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде». Низы не хотят. А мы не можем. Нас только твари и спасают.
– Нас?! Твари? Ты под сывороткой, что ли?
– Парадокс, согласен. Пока народ их боится, он в нас нуждается. Ненавидит, жаждет расправиться, но нуждается. Наша трагедия в том, что, став оборотнями, мы перестали быть людьми. Слишком глубока сейчас пропасть. А, значит, – он ткнул когтём в фотографии, – снова и снова будут появляться вот такие ребята. И однажды они одержат вверх. И тебя не спасёт ни древле-славянская церковь с её вакханалиями и романтизацией стихий, ни православные продажные церковники. Мы прогнули церковь, мы заставили её стать тенью престола, одобряя всё, что делает власть. И тем самым мы лишили её силы. Чем ниже склоняется перед тобой патриарх, тем меньше ему верят прихожане. Лучшие из них давно ушли в катакомбы. Самые сильные и смелые.
– И что ты предлагаешь? Гладить их по головке? Сделать оборотнями всех, от разночинца до боярина? Уравнять классы? Женское равноправие, свобода слова, конституция – вот это всё? Ну, гладил ты Пашу по головке, и что? Это как-то ему помешало пытаться тебя убить? Он – твой племянник, его отец – твой почти брат, в нём – кровь твоего отца. И что, Гал? Паша убит, его отец чёрт знает где. И мне остаётся только надеяться, что ты найдёшь Игоря, прежде чем тот завербует новых жертвенных агнцев.
– Игоря я найду. И если понадобится, пристрелю лично. Но дело не в нём. Монстрюков, равно как и тварей, создали мы сами. И это символично, Изяслав. Потому что и революционеров из юных идеалистов мы делаем тоже сами. И мы же творим из них мучеников революции, народных героев.
Император вскочил, раздражённо дёрнул плечом. Кадык заходил по его широкому горлу.
– Ну и что ты предлагаешь? Чтобы переломить революционную ситуацию? Ты как будто не понимаешь: да стоит мне только попытаться уравнять своих с теми, кто сейчас под ними… Чёрт, да будет то же, что и с Романовыми! Пока было крепостное право, царь опирался на дворян. Рухнуло право, дворяне обнищали. И что, вот эти вчерашние крестьяне сказали спасибо? А опричники скажут спасибо, если я попытаюсь лишить их привилегий? Что ты конкретно мне посоветуешь?
– Ничего, – Шаховской пожал плечами. – Я лишь опричник, Изяслав. Моё дело – грызть глотку твоим врагам. Реформы, политика, экономика – это не моё дело.
– Понятно. И я не знаю. Сколько ни дай народу прав, ему будет мало. Ты говоришь: боги. Ну и что теперь? Может, полковник Александр и ошибся, приняв решение использовать сверх-энергию, чтобы спасти империю. Может быть. Вот только теперь это так просто не решить. Твари уже есть, биология атмосферы изменилась. Если мы все перестанем рожать, уподобясь тебе, если я через год не вколю сыворотку наследнику, это не изменит ничего! Не будет оборотней – твари захватят землю. Знаю, что это путь в никуда. Только другого у меня нет.
– Разрешите откланяться, государь?
Изяслав Святополкович раздосадованно махнул рукой:
– Ступайте, Шаховской. Размотай мне весь этот клубок. Полномочия прежние: ты волен пристрелить любого виновного, какие бы родственные связи его со мной не связывали. И да… ставь своих людей, где пожелаешь. Хоть в Академию наук. Может, они изобретут способ сделать всех богатыми и счастливыми?
Князь отдал честь, развернулся и вышел. Император снова бросил сумрачный взгляд на фотографии.
– Чёрт вас подери! – выругался от души.
***
Баев спал, широко раскинув руки и ноги и глубоко дыша. Даша всмотрелась в его лицо, провела ладонью по горячей щеке. Девушке не спалось: было жарко и душно. Она поднялась, стараясь не разбудить, накинула сорочку, взяла с тумбочки телефон, подключила наушники, вставила капельки в уши и прошла на балкон.
Декабрь в Санкт-Петербурге – месяц не определившийся. По календарю – зима, но природа не смотрит в календари. Днём потеплело, снег растаял, дороги развезло. Вечером отдел гулял, отмечая Дашино повышение. Женщина-капитан, ну надо же! Но в воздухе витало напряжение: арест Выхина настораживал. Выхина, на место которого поставили Дашу. Никто не осмелился бы даже намекнуть на нечистые подозрения, ведь о дуэли Баева уже знали все. Если уж Лёха самого князя вызвал… Делали вид, что не знают, но определённо официальная версия в отделе не прижилась.
– Я это давно заслужила, – упрямо повторила Даша.
Закрыла глаза и подняла лицо к небу.
Из розово-сиреневатых туч падали крупные ледяные хлопья.
Она – просто жандарм. Не политик, не философ, не министр. И не воспитатель всех этих маленьких. Она просто выполняет свою работу. Шаховской прав: не её дело судить, кто достоин жизни, а кто – нет.
В наушниках заиграла нежная мелодия. Проникновенная, трепетная. Даша вздрогнула, широко распахнув глаза. Сглотнула. Помедлила, колеблясь, а затем открыла беседу в сообщениях.
«Жду». Это были последние слова переписки.
Но ей необходимо знать… Неважно для чего. Просто знать…
«Добрый вечер», – написала она и нажала «отослать». И почувствовала с досадой, как краснеют щёки. Выделила, нажала «удалить». «Удалить у всех?» – спросила программа. Даша поставила галочку «да», но не успела: просигналил ответ.
«Добрый».
«Извините, что…». Девушка закусила губу и стёрла. Раз ответил, значит, не спит. Раз не спит – незачем извиняться. Она не девочка-подросток, она – капитан жандармерии. И вопрос у неё по делу.
«Mariage d'Amour. Откуда вы узнали?».
«Не понял».
«В книжной лавке вы настукивали мелодию. Откуда вы узнали, что она для меня значит?»
И замерла, кусая губу. Князь ответил не сразу.
«Не всё в жизни, Дарья Романовна, имеет смысл. Я просто люблю Поля де Сенневиля».
Ну да… не самая редкая мелодия. Даша усмехнулась. На сердце стало беспокойно и темно. Она оглянулась в комнату. Облокотилась о перила. А ведь чего только не передумала! Телефон тренькнул.
«Что-то ещё?»
«Нет. Спасибо. Доброй ночи».
«Доброй ночи, Дарья Романовна».
Даша убрала мобильник. Запустила мелодию на повтор. Закрыла глаза. В тот день она была счастлива. В тот день, пять лет назад. На несколько часов Даша почти верила, что станет мамой, что у неё будет дочка в голубом платьице. Светленькая, ведь папа и мама оба были светловолосы. Даша мысленно почти держала её в руках, смотрела на две полоски и слушала мелодию о непростом счастье…
Ждала Лёшу.
Всё оборвалось тем же вечером: ей позвонили из реанимации. В тот день, преследуя кого-то – Даша уже не помнила кого – Баев получил ранение и впервые оказался на пороге жизни и смерти.
Она никогда не упрекала своего мужчину за несостоявшееся счастье. Да он и не был виноват. И мучить его запоздалыми сожалениями тоже было бы нечестно. И сейчас впервые за пять лет Даша снова слушала французскую мелодию, лгущую, что счастье в этом мире возможно.
КОНЕЦ
