Чёрная печать империи (СИ) - Разумовская Анастасия

– Никакой фантазии, – нервно рассмеялся Паша.

– Ты убила Шаховского, – уточнил Влад.

Даша обернулась, снова глотнула из фляжки.

– Это не было сложно. Шах слишком ослаб, чтобы оказывать сопротивление. А ещё я угнала его «поморочку». Так что давайте заканчивать тут и убирайтесь.

Паша чихнул, промурлыкал:

– Мы в зале. Большом. Аппараты…

Влад внезапно разозлился:

– Чушь! Насчёт света. Не все оборотни видят, а сыворотка нужна всем.

И включил фонарик. Вероника взвизгнула. Толстой посветил по сторонам. Квадратный бетонный зал. Какие-то баки, от краников которых идут прозрачные узкие шланги. Какие-то трубы. Вентили…

– Похоже на самогонную мастерскую, – рассмеялся курсант.

Вероника поёжилась. Паша, обычно настроенный на юмор, тоже явно чувствовал себя неуютно. А вот Трубецкая, привалившись к одному из пластиковых баков, в свете фонарика мерцающих синеватой жидкостью, просто хлебала своё пойло, как будто находилась в баре.

– Давай что ли, – проворчал монстрюк и протянул лапы. – Погнали. Снесём тут всё к чёртовой бабушке. Пусть братьяшки-оборотняшки порадуются после битвы.

– Да уж, – прошептала Вероника. – Валим отсюда побыстрее.

– Вы можете оставить взрывчатку мне и валить, – заметила Даша. – Мне нет смысла жить дальше. Жизнь – такое дерьмо, господа, если разобраться.

– С чего мы должны тебе верить? – прошипела Вероника.

Трубецкая криво улыбнулась.

– Не верьте. Похрен. Я всё равно отсюда не уйду. Это у вас – светлое будущее. А у меня только прошлое. К тому же на Шаховском точно обнаружат отпечатки моих пальцев, так что… далеко мне не уйти.

– Дарья Романовна, – раздражённо заметил Толстой, – кончайте надираться!

– Идите нахер, Влад Алексеевич. Я провела вас к вашей цели. Вы хотите уничтожить мир? Уничтожайте. Мой мир уже уничтожен. Но на вашем месте я бы набрала себе сыворотки. Я свидетель – на людей она тоже действует.

– Госпожа Трубецкая права, – заметила Вержбицкая.

Паша снова чихнул.

– Ты заболел? – забеспокоилась революционерка.

– Водка, – скривился монстрюк. – С лимоном и гвоздикой.

Его мордочка стала несчастной. Он поискал между баками и нашёл порожнюю канистру. Подставил под кран, открыл его, и присев, стал наблюдать за мерцающей струйкой.

– Зачем вы пришли, Дарья Романовна? – хмуро уточнил Влад.

– Умереть.

Даша закрыла глаза. Вероника покосилась на неё, достала телефон. Нахмурилась.

– Ловит… Странно.

– Это ж типа реанимация для оборотней, – рассмеялся Паша. – Смотрите, тут даже следы крови на бетоне остались.

– Здравствуйте, Василиса Максимовна, – защебетала Вероника по телефону. – Да, это Вероника Вержбицкая. У меня тут подруга переживает за героя Баева, всё спра… Что? Умер? Да… А когда? Ох, какая жалость!

Все трое уставились на бледную Дашу. Та открыто плакала, не замечая слёз. Паша встал, подошёл к настороженному Владу, положил лапу на пистолет, заставляя друга опустить оружие.

– Спасибо большое, Василиса Максимовна. Да-да, вечером я на дежурстве. Нет, не забуду. Сливовое, да. Как только атака закончится.

Вероника положила трубку. Посерьёзнела.

– Мне очень жаль. Дарья Романовна, и всё же… со смертью любимого мужчины жизнь не прекращается. Есть то, что выше любви. Свобода, например. Справедливость. Борьба с угнетателями. Вы знаете, что в Курске есть людская колония? Люди выживают в ужасных условиях, почти диких. И всё же, то, что все погибли, неправда. И в Курске, и в Иркутске, и в Одессе – роют подземные города. Без оборотней, понимаете? Без оргий на Карачун. Без пасхи с языческим императором в алтаре. Без всей этой дряни с девственницами для оборотней, без мира, в котором женщина – игрушка и… Без всей этой толстовщины, прости Влад. Идёмте с нами. Ваш опыт неоценим.

– Вероника, девочка, – Даша всхлипнула опустила руки. Хлюпнула носом и рукавом вытерла щёки от слёз. – Милая барышня, я… Я всегда шла к цели, боролась, барахталась, но… больше я не могу. Ты молода, тебе этого не понять. Жизнь без Лёши не имеет смысла.

Вероника подошла и обняла её.

– Имеет, – прошептала, гладя по коротким светлым волосам. – Имеет, честно. Вам сейчас сложно понять: горе, но… Есть высшая любовь. Ради Алексея Ивановича, ради его памяти вы должны жить. Вы должны любить… не мужчин, нет. Глупости. Правду, свободу, справедливость. Вы должны бороться. За другой мир, за иное, более справедливое будущее..

Даша всхлипнула в её плечо. Вероника расплакалась. Отвернулась. Паша сгрёб обеих девчонок в объятья.

– Даша… идём с нами, – проворчал, подрагивая ушами. – Ты мне уже как сестра, честно.

Влад отпустил пистолет.

– Толстой, отдайте мне рюкзак, – устало заметила Даша. – Канистра набралась. Берите и бегите. Вы должны жить. А я… смерть станет избавлением. Поздно мне меняться.

– Она права, – Вероника обернулась и глаза её вдохновенно просияли.

– Нет, – процедил Влад. – Я сам всё сделаю.

Даша пожала плечами:

– Я отсюда никуда больше не уйду. Держите мой телефон. Он законтачен с «поморочкой». Паша разберётся. Пока вы в нём, оборотни вас точно не перехватят.

Она бросила Владу мобильник. И прыгнула на парня, когда тот вскинул руки. Пашу отшвырнуло в стенку. Он зарычал. Даша вцепилась в рюкзак, обхватив его руками и ногами и, почти мягко приземлившись на пол, влетела в бак. Влад выстрелил наугад в темноту. Вероника завизжала.

– Не стреля… – крикнула Даша, но свистнул новый выстрел, и Толстой рухнул тотчас, с пулей во лбу. Пистолет выпал из его руки и глухо ударился о бетон.

– Нет! – закричала Даша, поднимаясь. – Шах…

Она положила рюкзак и бросилась к мальку в какой-то странной надежде. Вероника замерла, дрожа всем телом.

– Лицом на пол, руки за голову. Живо. Ноги на ширине плеч.

Из тёмного угла выступил Шаховской, целясь в девушку. Вержбицкая уставилась на его пистолет. Побелела.

– Вот и живи с этим, сука, – прошипела и бросилась к рюкзаку, попыталась схватить, но упала и задёргалась в конвульсиях смерти, а белая блузка обагрилась кровью.

– Ты их убил. Всех, – прошептала Трубецкая. – Ты их убил, но мы же… мы договаривались…

– И я нарушил договор, – согласился оборотень, подходя к ней.

Нагнулся, осторожно поднял рюкзак.

– Если бы всё пошло по плану, Трубецкая, если бы они оставили тебя со взрывчаткой, а сами бежали наверх, они бы остались живы.

– Они дети.

– А взрывчатка – это взрывчатка. Обыщи Толсто́го.

Даша послушно принялась обшаривать ещё мёртвое тело.

– Ты мог стрелять по ногам… ты мог…

– Не мог. Слишком велик риск. Кстати, а на самом деле вы знаете, кто ваш отец?

– Точно не Рюрикович, – скривилась Даша. – Не знаю. Никогда не искала, да и пофиг.

– Вы были убедительны. Я почти поверил, что вы – дочь Романа. Я даже почти поверил, что у меня был брат Роман...

Даша нервно рассмеялась. Всхлипнула. Нашла силиконовый кубик и выключила его, протянула Шаховскому. Закрыла лицо руками.

– Уходите. Город вас ждёт. Я потом.

Оборотень поставил рюкзак на пол, сел рядом, прижал девушку к себе и взъерошил её волосы, слипшиеся стрелками.

– Порой я не знаю, – вырвалось у Даши, захлёбывающейся в наступающих всхлипываниях, – не знаю, на чьей я стороне… Я…

– Я тоже, – тихо ответил князь. – Иногда невозможно отличить добро от зла. Но сегодня, Трубецкая, вы спасли город. И десять миллионов жизней. Ценой трёх.

– Может быть, эти три были ценнее миллионов…

– Об этом не нам судить.

Он подхватил её на руки, и Даша безвольно обняла его шею, уткнулась в неё носом, содрогаясь от слёз. Шаховской молча вышел, захлопнул дверь. Нажал на звонок.

– Филарет. Ко мне. Знаю. Всё равно.

Хромая, поднялся на поляну перед башней, туда, где до сих пор лежали убитые оборотни. Остановился, запрокинул лицо в небо, вгляделся в зияющую огненную дыру: твари прорывались.

– У вас есть успокоительное? Филарет отвезёт вас домой. Мы справимся. Мальки ошиблись: Опричнина будет работать, даже если меня с ними не будет. И всё равно, мне лучше быть там.