Чёрная печать империи (СИ) - Разумовская Анастасия

– Я хочу к Лёше… я… можно я возьму немного сыворотки?

– Нельзя. Трубецкая… Если бы я Баеву не вколол её сразу, прямо там, на Карьере, он бы до реанимации не дожил. Вторую дозу нельзя.

– Вторую…

Она задохнулась от гнева, отстранилась. Вырвалась из его рук.

– Вы сволочь, Шаховской! Вы…

– Чудовище? – предположил он, распахивая крылья. – Честно: просто забыл. Спутанное сознание. Прощайте, Трубецкая.

Садящееся солнце облило его высокую фигуру алым светом. Чёрные глаза вспыхивали золотом. Даша замерла и невольно потянулась за ним. От век вниз её по щекам пролегли две грязные полосы, и сейчас, взъерошенная, потная, она совсем не была красива и знала об этом. Гал прищурился, в глазах его вспыхнуло что-то тягучее, заволакивающее, словно омут.

– Я вам нравлюсь, – внезапно хрипло произнёс он, делая шаг к ней.

– Да, – Даша укусила себя за губу и быстро протянула руку в товарищеском жесте. – Мы можем быть друзьями, князь.

Вскинула голову, сжав губы.

– Увольте, – Шаховской отступил. – Я не дружу с женщинами. Тем более с теми, кто мне нравится.

Отвернулся, разбежался и взлетел, поймал воздушный поток, устремился вверх, туда, где метались трассера, где воздушные корабли атаковали прорвавшихся насекомых. Аэрокар, висевший над кроной ближайшего дерева, устремился навстречу хозяину. Город горел. На крыши старинных домов падали сбитые жуки, и сбитые жуками ракеты, проламывая кровлю. Визжали сигналки: полиция, жандармы, пожарные – их машины бороздили «низкое» небо.

Даша опустилась, не глядя, на землю, почувствовала, как слякоть проникает через штаны. Закрыла глаза.

– Я всего лишь жандарм, – прошептала, и губы её задрожали.

– Это неправильный ответ, Дарья Романовна.

Трубецкая дико оглянулась. Но нет – показалось. Влада позади не было. И в то же время – он был. И будет. Всегда.

– Что же ты наделал, малёк… что же ты…

– Дарья Романовна? – прямо из приземляющейся огненно-рыжей «поморочки» слева от Трубецкой выпрыгнул опричник, с ног до головы одетый в чёрное. На груди топорщился бронежилет. – Тут приказик поступил… Вас на Боровую или сюда, поближе? Но лучше бы в бункер, ответственно заявляю.

– Сюда, поближе, – прошептала Даша.

Филарет подхватил её на руки. Забросил в дверь двухместного аэрокара, запрыгнул за штурвал. Рванул.

– Как скажете. Хоть к товарищу Свину.

И заржал. Видимо, шутка показалась ему удачной. Его правая бровь была рассечена, и с ней сочилась тёмная кровь, а нос был заклеен пожелтевшим пластырем.

– Свинельду? – угрюмо переспросила Даша.

– Ага… Кабаноголовый он. Монстрюк, не оборотень. Мы между собой его только Свином и зовём. На всю голову отмороженный. Но профи, факт. Обычно у Свина все на первом же допросе колются. А вы молодец. Респект. Конфетку хотите?

Эпилог

Лёха проснулся от аппетитного запаха. На минуту ему показалось, что он снова у мамы, ему лет шесть и мир полон приключений и красок.

– Дашка, – прошептал Баев, потёрся небритой щекой о подушку, приподнялся на локте, поставил волосатые ноги на коврик и зевнул.

А потом спустился на кухню, прислонился к дверному косяку и стал наблюдать, как его женщина в зелёном шёлковом халатике с аистами жарит гренки. И улыбаться, как дурной. Почувствовав этот взгляд, Даша обернулась. Лопатка выпала из её рук. Женщина быстро наклонилась, подобрала её и замерла, глядя на вошедшего как-то напугано.

– Ты чего? – удивился Лёша.

Подошёл, обнял, прижал к себе.

– Ничего. Я… Ты будешь гренки? Они с молоком и…

Она недоговорила: он поцеловал её жадно и нежно. Взъерошил мягкие волосы.

– Даш, ты чего нервная такая? – попытался заглянуть в её глаза, но она уткнулась в его шею. – Эй, всё позади. Я дома, я жив. И даже на удивление здоров. Микрохирургия в наше время – настоящее чудо. Да-ах? Дашенция?

Он всё же взял её лицо в ладони и, посмеиваясь, попытался заглянуть в её глаза. Даша отворачивалась.

– Ты злишься? – догадался Баев.

Её лицо стало несчастным. Даша потянулась и принялась быстро-быстро целовать его щёки, глаза, губы.

– Боги… Даш…

Капитан растерялся. Никогда прежде она не была такой. Сломленной. Он снова прижал её к себе, чувствуя, как бешено колотится её сердце.

– У тебя гренки горят, – шепнул на ухо.

Даша вздрогнула всем телом, словно подстреленная птичка, вырвалась, перевернула. Обожглась маслом. На глазах её выступили слёзы, и совершенно потрясённому Баеву ничего не оставалось делать, как забрать из её рук сковородку, отставить в сторону – на всякий случай, а женщину прижать к себе и, баюкая, попытаться утешить бурные всхлипывания.

«Ни хрена себе», – ошарашенно подумал он.

В участок они поехали вместе, и Дашину «тайгу» на этот раз вёл Лёша. Капитан, уже гладковыбритый, при мундире, хмурился и косился на спутницу.

– Даш, у нас всё хорошо? – спросил, когда они вошли в густую пробку на Васильевском.

Пожарных каров уже не было: за три дня всё потушили. А вот скорые ещё появлялись, и виднелось много бригад добровольцев: разбирали завалы, наспех заливали пластикобетоном повреждённые стены и кровли.

– Да. Я люблю тебя.

Он покосился на неё.

– И я тебя. Дарён, я начинаю волноваться. Ты, случаем, не беременна?

– Баев! – она гневно обернулась, сдвинув брови. – Какого чёрта? Всё! Хорошо!

– Ну и хорошо.

Он замолчал, глядя на дорогу. Почти из-под капота выскочил аэросамокат и умчался куда-то к крышам. Лёша выматерился, но как-то без энтузиазма. Даша положила ладонь на его колено.

– Лёш… Я просто волновалась. Ты чуть не умер. Ты…

– Как будто в первый раз.

Она судорожно вздохнула, откинулась на спинку кресла.

– Я не знаю, – произнесла дрожащим голосом. – Лёш, я ничего не знаю. Раньше мне так страшно не было. Я всегда была как гончая собака: взяла след, значит, уже не упустит. И плевать, кто след зайца или медведя. А сейчас мне страшно. В этот раз я действительно поверила, что ты можешь умереть. И мне не нравятся такие мужские игры! Я не хочу, чтобы за меня дрались, я не хочу, чтобы за меня умирали.

– Даш. Нет никаких мужских игр. И не было. Просто моей женщине угрожала опасность.

Они замолчали и до самого Особого ехали молча. И только уже паркуясь, Баев вдруг обернулся и тепло посмотрел на Дашу:

– Слушай, а давай пошлём всё к чёрту? Питер, жандармов, империю? Давай махнём… на юг? К морю куда-нибудь? В Сочи? Где нас никто не знает. Я заявлю тебя, как жену. Может и правда: хрен с ним, с сыском? Ну или там… в Самару? У меня вроде там какой-то кусочек земли есть. Навоевались, хватит уже.

– Ты не сможешь без службы, Баев, – прошептала она, растеряно посмотрев на него.

– Была б собака, а служба найдётся, – рассмеялся тот.

Они вышли на ступеньки, и Даша обняла капитана, прижалась к его щеке щекой. Он стиснул тонкие плечи. Чмокнул в макушку.

– Ну что? Выйдешь за меня? И плевать, что нас не повенчают. Ну и хрен с ними.

– Уедем, – прошептала она. – Ты прав. Уедем в твой Саратов, и всё забудем. И будем жить, и…

– Трубецкая, Баев, отставить прохлаждаться!

Оба обернулись. К ним шёл Николаич. Лицо генерал-майора было серо, а глаза словно потухли, и нижние веки набрякли мешками.

– Николай Николаевич, – Лёша отпустил «невесту», козырнул командиру, – разрешите подать рапорт об увольнении?

Тот нахмурился. Пожевал губами.

– Вы, Трубецкая, тоже желаете увольняться?

– Мы…

– Баев, я сейчас Дарью Романовну спрашиваю.

Даша посмотрела на Лёшу, перевела взгляд на генерал-майора:

– Так точно, Ваше превосходительство.

– Тогда спрошу иначе: капитан Трубецкая, желаете уйти на покой или желаете продолжить служить Отечеству?

Даша вздрогнула, в её глазах плеснуло непонимание, а затем они расширились, губы чуть приоткрылись. Миг, второй… Девушка бросила отчаянный взгляд на Баева, а затем вытянулась, отдала честь и хрипло отчеканила: