Император Пограничья 14 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Мы продолжали. Мещёрское капище, где впервые столкнулись со Жнецом. Объединение деревень в единый острог — сопротивление, споры, недоверие. Рейды на секретные лаборатории князя Терехова, где проводили чудовищные эксперименты.

— Фонд Добродетели, — пробормотала Раиса, сжав стакан. — Эти ублюдки калечили людей.

— Но мы их уничтожили, — напомнил я.

Борис вспомнил, как острог превратился в настоящую крепость. Как отражали Гон. Как мы втроём с Ярославой и Матвеем убили Кощея. Как спасли Сергиев Посад, за что я получил орден и признание своей Марки.

— А потом к нам пришла война с Владимиром… — проскрипел Захар.

— И вот теперь ты князь, — закончила Василиса.

Я посмотрел на каждого.

— Без вас этого бы не было. Спасибо.

— Просто мы все немного безумны, раз согласились за тобой в Пограничье ехать, — протянула Голицына.

— Немного? — хмыкнула Полина. — Ты бросила дворец ради шахты в лесу. Это диагноз.

— Зато здесь интересно, — парировала княжна.

— В этом ты права, — согласилась Белозёрова. — Лучше, чем салоны и сплетни.

Обе засмеялись. Лёгкая перепалка разрядила атмосферу.

— Кстати о празднике, — заметил Борис. — Мне тут доложили, что в Угрюме сейчас гуляют так, что слышно в соседних деревнях. Солдаты в казармах открыли все запасы пива. Крылов пытается поддерживать порядок, но сам уже навеселе. Они пьют за князя. За нас. За победу.

Я представил эту картину — моя дружина, простые мужики, которые стали воинами, празднуют в далёком Угрюме. Они тоже были частью этого пути.

— Спасибо вам, — повторил я. — Каждый из вас сделал то, что другой не смог бы. Без этого меня бы здесь не было. Это не забывается

Они переглянулись. Некоторые кивнули. Захар смахнул слезу.

— Хватит сопли распускать, — буркнул Борис, хотя сам тяжело сглотнул. — Вино стынет.

Все рассмеялись. Напряжение спало.

Они постепенно расходились. Василиса ушла первой, Полина за ней. Ярослава поцеловала меня в щёку и скрылась за дверью.

Остался только отец.

Игнатий Платонов стоял у окна, глядя на ночной город. Седая голова, усталые плечи. Он постарел за последний год, слишком много испытаний. Но держался с достоинством.

— Никогда не думал, что доживу до такого дня, — произнёс он тихо. — Мой сын стал князем.

Я подошёл, встал рядом. Огни Владимира мерцали, как россыпь звёзд.

— Когда тебя увезли в Угрюмиху, я боялся, — продолжал отец. — Боялся, что не вернёшься. Что Бездушные разорвут. Или голод доконает. Или люди. А ты не просто выжил. Ты стал… — Игнатий обвёл рукой зал, дворец, город за окном, — … совсем другим человеком. Сильнее. Решительнее. Иногда я смотрю на тебя и вижу черты деда. Манеру держаться. Взгляд. Будто кто-то из предков вернулся.

Я напрягся, но он продолжал спокойно:

— Твоя мать гордилась бы тобой, — добавил он, и голос дрогнул. — Она всегда верила в тебя. Говорила: наш Прохор особенный. Я не понимал тогда, что она имела в виду. Теперь понимаю.

Пауза. Игнатий смотрел на огни города.

— Смерть меняет человека, — произнёс он задумчиво. — Ты прошёл через петлю. Почувствовал, как жизнь уходит. Мало кто после такого остаётся прежним.

Я молчал. Слова застряли в горле. Этот человек дал жизнь телу, в котором я живу. Воспитывал мальчика, которого я заменил. Любил сына, которого больше нет, но он не знал правды.

Я был не его отпрыском, а пережитком прошлого, застрявшим в чужом теле. Но Игнатий заслуживал уважения. Заботы. Благодарности за то, что сделал для Прохора Платонова — настоящего.

— Мальчик, которого я воспитывал, был добрым, но слабым, — продолжил отец Прохора тихо. — Он бы не выжил в Пограничье. Не смог бы сплотить людей. Но ты смог…

Или знал?..

Трудно сказать. Игнатий Платонов был проницательным человеком. Возможно, он замечал слишком многое. Но если и замечал — молчал, списывая на память предков.

— Спасибо, — сказал я просто.

Игнатий обнял меня. Крепко, по-отцовски. Я ответил на объятие, вспоминая своего собственного отца и чувствуя сложную смесь вины и благодарности.

Мы постояли так минуту. Затем он отстранился, похлопал меня по плечу и прошептал:

— Главное — чтишь память нашего рода. Защищаешь его. И этого мне достаточно. Остальное… неважно.

И вышел.

Я остался один, обуреваемый самыми разными мыслями. Через несколько минут покинул зал и пошёл по коридорам дворца. С рассеянной улыбкой на губах наблюдал за празднующими.

В одном зале пировали бояре. Германн Белозёров сидел с Полиной в углу. Они о чём-то тихо разговаривали. Граф держал руку дочери в своей, и на лице его была мягкая улыбка. Полина явно соскучилась по нему.

В другом конце того же зала Дмитрий Голицын беседовал с Василисой. Князь что-то объяснял, жестикулируя, девушка внимательно слушала. Отец и дочь, наконец нашедшие общий язык.

В другом зале купцы обсуждали новые возможности. Гордей Маклаков увидел меня, поднял бокал:

— За князя! За процветание!

Остальные подхватили. Я кивнул в ответ.

На кухне повара и слуги тоже праздновали. Кто-то пел, кто-то танцевал. Перемены коснулись всех. Даже простых людей. Они чувствовали: началась новая эпоха.

Я вышел на балкон, смотрящий на площадь. Внизу собралась толпа. Тысячи людей. Простой народ. Они пили, смеялись, кричали здравицы:

— Да здравствует князь Прохор!

— Слава князю!

— Победитель Бездушных!

Я смотрел на них и думал: это только начало. Впереди была долгая дорога. Гильдия, Бездушные, враги, интриги, войны… Но сейчас, в эту морозную ночь, я позволил себе просто насладиться моментом.

Победа была сладкой, словно губы девушки, которую я полюбил.

На следующий день состоялось первое заседание Боярской думы под моим предводительством. Я вошёл в Большой зал и увидел знакомые лица. Но теперь среди заседающих было много новых — военнопленных, отпущенных прошлой ночью. Курагины, Шаховские, Мещерские, Селиверстовы. Они смотрели на меня со смесью облегчения и осторожного любопытства.

Обсуждали административные вопросы. Создание новых Приказов, выделение средств на поддержание дорог, ремонт укреплений, распределение зерна из княжеских закромов. Скучная, рутинная работа управления, но необходимая.

Под конец заседания я поднялся.

— Остался один последний вопрос, — произнёс я спокойно.

Председатель Боярской думы, боярин Курагин Фёдор Петрович, пожилой мужчина с длинными седыми усами, лишь ночью вернувшийся из плена во Владимир, вопросительно поднял бровь:

— Какой вопрос, Ваша Светлость?

— Вопрос государственной измены Харитона Климентьевича Воронцова.

Зал замер.

Глава 14

Тишина в зале стала гулкой. Харитон Климентьевич Воронцов, сидевший в среднем ряду, медленно поднялся. Широкие плечи его напряглись под чёрным костюмом, холодные серые глаза метнулись к выходу, словно глава рода оценивал возможность покинуть помещение. Но этот человек не из тех, кто бежит. Он выпрямился, сжав челюсти, и встретил мой взгляд с нескрываемым вызовом.

Бояре замерли в ожидании. Кто-то переглядывался с соседями, кто-то судорожно сглатывал. Боярин Курагин, председательствующий на заседании, нервно теребил седые усы.

— Вы обвиняете меня в государственной измене? — медленно, будто пробуя каждое слово на вкус, произнёс Воронцов. В голосе его звучало возмущение, но я уловил в нём и нотки расчёта. — Это абсурд. Месть политическому противнику, не более. Я баллотировался на престол, и вот — едва выборы завершились, как новый князь решает избавиться от соперника под благовидным предлогом.

Несколько бояр неуверенно закивали. Харитон всегда умел играть на публику.

— Где доказательства? — продолжил он, обводя зал взглядом. — Голословные обвинения? Или у вас есть нечто большее, чем слова?

Я дал ему договорить. Пусть выговорится. Пусть думает, что может выкрутиться.

— Доказательства, — спокойно ответил я, доставая из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги, — есть. Протокол допроса Павла Сухова, куратора агентурной сети Гильдии Целителей. Человека, который координировал действия Дмитрия Корсакова — агента, отравившего кандидатов на престол. Корсаков признал, что именно Сухов передал ему задание. Сухов, в свою очередь, раскрыл, кто из владимирского боярства обеспечил проникновение Корсакова во дворец.