Лекарь Империи 4 (СИ) - Лиманский Александр

Делали они это как бы невзначай, делая вид, что просто идут за очередной папкой.

— Вот, смотри. Полный мониторинг всех витальных показателей, — Артем указал пальцем на длинный, расчерченный графиками лист. — Синим — давление, красным — пульс, зеленым — сатурация. Все в идеальном порядке, как по учебнику, до восьми часов тридцати двух минут. А потом, — он провел пальцем по листу, где синяя линия резко устремлялась вниз, — вот здесь. Обвал. Резкий, почти отвесный, и, на первый взгляд, совершенно беспричинный.

Я склонился над распечаткой, вглядываясь в цифры.

Артем был прав. Это не было похоже на стандартное осложнение. Давление не просто падало, оно рухнуло за полторы минуты, почти до нуля, и только его экстренные действия смогли вытащить пациента из этого пике.

Пульс, наоборот, взлетел до запредельных значений, пытаясь компенсировать падение.

— Что ты вводил ему непосредственно перед этим? — спросил я.

— Ничего, — Артем покачал головой и постучал пальцем по другой графе протокола. — Последний препарат был введен за десять минут до кризиса, стандартный миорелаксант. На него не могло быть такой отсроченной реакции. Я первым делом подумал на анафилактическую реакцию, — продолжил он, задумчиво изучая свой же протокол, — но клиника не та. Сыпи на коже не было, бронхоспазм я бы точно услышал. Да и, повторюсь, триггера не было, я ничего нового ему в тот момент не вводил.

— А скрытая аллергия на латекс? — я потер подбородок. — Иногда бывает. Хотя, перчатки самые стандартные, гипоаллергенные. Вряд ли.

— Может, это был острый инфаркт миокарда? — робко, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, подала голос Алина Борисова из-за соседнего стола.

Я, не говоря ни слова, развернул к ней монитор, на котором была открыта запись ЭКГ, снятая уже в реанимации.

— Синусовый ритм, ЧСС сто десять, правильный. Сегмент ST на изолинии, зубец T без малейшей патологии. Нет ни одного, даже самого косвенного признака ишемии. Исключено.

— Тромбоэмболия легочной артерии? — предположил Величко, который тоже подошел к нам и теперь с интересом заглядывал в бумаги.

— Сатурация кислорода не падала до самого конца, — отрезал я. — При массивной ТЭЛА она рухнула бы первой.

— Воздушная эмболия при повреждении крупной вены? — не сдавался он.

— Мы не вскрывали ни одной крупной вены до того, как начался этот кризис, — я методично, шаг за шагом, отсекал все тупиковые версии.

— Может… может, какой-то яд? — Семен явно уже хватался за самые экзотические соломинки. — Помните, был же случай с медсестрой в столице, которая…

— Кулагин поступил из дома, после полной предоперационной подготовки, — я отмел и эту детективную версию. — Все препараты, которые мы использовали, были стандартными, вскрывались при нас. Отравление исключено.

В ординаторской снова повисла тишина. Мы зашли в полный, абсолютный тупик.

— Ох, ну и тупые же вы все, двуногие! — Фырк, который с интересом наблюдал за нашим консилиумом, не выдержал и буквально запрыгнул на монитор. — Яд, аллергия, тромбоэмболия! Перебрали все диагнозы из своего дурацкого справочника! Да они хоть бы просто на цифры посмотрели внимательно, а не строили из себя гениев!

Что-то в словах Фырка щелкнуло у меня в голове.

К черту сложные теории. Иногда ответ лежит в самых простых, базовых данных, на которые в суматохе перестаешь обращать внимание. Я отбросил все гипотезы и снова взял в руки анестезиологический протокол Артема.

— Так, давайте еще раз. С самого начала. Хронологически, — я начал водить пальцем по строчкам, проговаривая все вслух. — Восемь часов ноль-ноль — начало операции, интубация, все стабильно. Восемь пятнадцать — вскрытие брюшной полости. Давление в норме, пульс тоже. Восемь тридцать две — я начинаю выделять язву в области головки поджелудочной железы…

И тут я увидел.

Одна-единственная, почти незаметная строчка, сделанная ассистентом, который автоматически снимал показания с лабораторного экспресс-анализатора.

— Стоп. Артем, глянь сюда. Быстро.

Он наклонился над протоколом, вглядываясь в цифры.

— Что там?

— Восемь тридцать две — я начинаю механический контакт с поджелудочной. А вот тут, — я ткнул пальцем в цифру, — восемь тридцать четыре. Результат планового экспресс-анализа. Уровень глюкозы в крови — одна целая две десятых миллимоля на литр!

Артем побледнел как полотно.

— Черт… Я… я видел эту цифру, — прошептал он. — Но я был уверен, что это глюкометр барахлит или лаборант ошибся! Времени не было перепроверять, у него уже давление летело в пропасть, я сразу рефлекторно влил ему глюкозу и дальше боролся с коллапсом…

— Это не ошибка аппарата, Артем. Это — почти гипогликемическая кома, — я откинулся на спинку стула. В голове, как вспышки, начали выстраиваться недостающие звенья цепочки. — Теперь думайте все. Что может дать такое резкое, почти мгновенное падение сахара в крови именно при физическом воздействии на поджелудочную железу?

Я медленно закрыл глаза. В голове, как вспышки молнии в грозу, начали выстраиваться недостающие звенья какой-то невероятной, безумной цепочки. Я отключился от внешнего мира, полностью погрузившись в анализ.

— Гипогликемия? — удивленно переспросил Артем. — Но откуда⁈ Он же не диабетик, сахара у него всегда были в норме!

— Может… может, это демпинг-синдром после старых операций на желудке⁈ — робко предположил Величко.

— У него не было операций, я историю заглянул! — тут же встрял Фролов. — Может, это… почечная недостаточность? Она тоже может сахар ронять!

— Анализы почек в норме, — отрезал Артем.

Они начали накидывать варианты, один абсурднее другого, но я их почти не слышал. Мой мозг работал на пределе, сопоставляя факты: резкое падение сахара… только при манипуляциях на поджелудочной… никак не связано с лекарствами… что, что, черт возьми, может дать такую реакцию⁈

В ординаторской повисла тишина. Все смотрели на меня, замершего с закрытыми глазами. Я чувствовал их взгляды, но не мог прервать этот лихорадочный мыслительный процесс.

Должен же быть ответ!

И тут у меня в голове раздался ехидный голос.

— Ну, двуногий, ты чего завис? — Фырк, которому, видимо, надоело это молчание, подпрыгнул у меня в мыслях. — С этой поджелудочной всегда так! Это же как наступить на очень злую, ядовитую лягушку! Из нее сразу все дерьмо и полезет!

Лягушка… Выброс… Точно!

Я резко открыл глаза.

— Инсулинома, — произнес я вслух. — Гормонально-активная опухоль из бета-клеток поджелудочной. Она сидела тихо, но когда я ее задел инструментами во время выделения язвы, она отреагировала — и выбросила в кровь убойную, абсолютно не контролируемую дозу инсулина. Отсюда и коллапс.

— Но… но причем здесь тогда его гигантская язва? — Артем явно пытался связать концы с концами.

— А вот теперь думаем дальше, — я снова склонился над столом. — Что может вызвать такую огромную, агрессивную, незаживающую язву, которая не поддается никакой консервативной терапии?

— Повышенная кислотность? — неуверенно предположил Величко.

— Точнее, постоянная, дикая гиперсекреция гормона гастрина. Которую дает… — я посмотрел на него, — гастринома. Еще одна опухоль, вероятнее всего, в той же поджелудочной.

Я обвел взглядом ошеломленную аудиторию: Величко, Фролова, пораженного Артема и даже Борисову, которая слушала наш разбор с нескрываемым интересом.

— Итак, коллеги. Инсулинома плюс гастринома. Что это нам дает?

В наступившей тишине раздался тихий, почти неуверенный голос.

— Синдром МЭН-1, — выдохнула Борисова, глядя куда-то в пустоту. — Множественная эндокринная неоплазия первого типа.

— Бинго, — я кивнул. — Генетическое, наследственное заболевание. Множественные гормон-продуцирующие опухоли в разных органах. Мы искали одну проблему — язву, а их там оказался целый смертельно опасный букет. И именно это чуть не убило его на столе.

— Ого! Значит, я был прав⁈ — удивленно и в то же время удовлетворенно прокомментировал у меня в голове Фырк. — Моя ядовитая лягушка все-таки оказалась к месту! Я, если честно, сам не понял, что именно сказал, но раз это помогло тебе разгадать головоломку, двуногий, — значит, я гений! Запиши себе где-нибудь: всегда слушать мудрого Фырка!