Шар начал медленно, почти лениво плыть в нашу сторону. Он не излучал угрозы, как раньше. Теперь он был просто… голоден. И мы были ближайшим перекусом.
— Огонь! — крикнул Немиров.
Несколько человек, не раздумывая, выстрелили из ружей. Пули, достигнув чёрной сферы, не отскочили и не пробили её. Они вошли в неё, как в густой мёд, и бесследно исчезли. Сфера на миг ярко вспыхнула, и её размер увеличился на ладонь.
— Прекратить! — рявкнул я. — Оно поглощает кинетическую энергию! Не стрелять!
Сфера плыла к нам, неумолимо, как лавина. Она начала издавать новый звук — низкое, монотонное гудение, от которого закладывало уши и слезились глаза. Это был гул самой пустоты, зов небытия.
Отступать было некуда. Позади — узкий выход из карьера, мы бы не успели. Остановить это привычными методами было невозможно.
Оставался один вариант. Отчаянный, безумный, но другого не было.
— Немиров! Уводи людей! Бегите что есть сил и не оглядывайтесь!
— Но вы?..
— Я его задержу!
Я шагнул навстречу плывущему шару, сконцентрировав всю свою волю. Я не стал пытаться атаковать или поглотить его. Вместо этого я начал строить. Не барьер, не стену — они были бы мгновенно съедены. Я начал создавать лабиринт.
Пространство вокруг шара заколебалось. Воздух сгустился, стал вязким, непрозрачным. Я искажал реальность, закручивая её в бесконечную спираль, создавая ловушку без выхода, где каждый сантиметр пути был бы бесконечно длинным. Я вкладывал в эту конструкцию не грубую силу, которую оно могло съесть, а сложность, информацию, математическую бессмысленность.
Шар, достигнув границы искажения, замедлился. Его гудение изменило тональность, в нём появились ноты недоумения. Оно попыталось поглотить лабиринт, но не могло найти точку приложения — лабиринт не был энергией, он был идеей, насильно впечатанной в реальность. Чёрная сфера замерла на месте, её поверхность заструилась, пытаясь анализировать и переварить абстракцию.
Пот с ручьями стекал с моего лица. Держать эту конструкцию было невыносимо тяжело. Мои руки дрожали, из носа потекла кровь. Это была битва не на силу, а на выносливость. Я должен был продержаться, пока мои люди не уйдут, и надеяться, что существо либо устанет искать выход, либо… смирится.
Вдруг гудение прекратилось. Сфера на мгновение сжалась, а затем из неё вырвался тонкий, как игла, луч чёрного света. Он не стремился ко мне. Он ушёл вверх, в свинцовое небо, пронзив его, и исчез.
А следом, беззвучно, исчез и сам шар. Он не рассыпался, не схлопнулся. Он просто перестал существовать в этом месте.
Моё искажённое пространство рухнуло, не выдержав собственного веса. Сила отдачи швырнула меня на землю. Я лежал на мёрзлом гравии, тяжело дыша, и смотрел в небо. Туда, где оно ушло.
Оно не было уничтожено. Оно просто нашло другой путь. Более лёгкую добычу.
Над карьером, в разрыве туч, на секунду показалась одинокая птица. И тут же, без всякого звука, она превратилась в облачко пыли, которое тут же рассеялось в воздухе.
Оно было на свободе. И теперь ему не нужен был сосуд. Оно училось охотиться самому.
Немиров, не добежав до выхода, вернулся ко мне. Он молча помог мне подняться.
— Улетело? — хрипло спросил он.
— Улетело, — я вытерл кровь с губ. — И теперь мы все в большой жопе.
Опираясь на его плечо, я побрёл к выходу. Битва была выиграна. Враг повержен. Но война… война только начиналась. И враг в этой войне был не из тех, кого можно испугать силой или обмануть хитростью.
Он был голодом. И мир вокруг был для него накрытым столом.
Мы вышли из карьера. Мои люди стояли кучкой, испуганные и подавленные. Они видели финал. Они понимали.
— Никто не должен узнать, что здесь произошло, — тихо, но чётко сказал я, окидывая их взглядом. — Никто. Ни слова о чёрной сфере. О том, что случилось с Велеславским. Говорите, что он погиб в честном поединке. Понятно?
Они закивали, в их глазах читался страх, но и решимость.
— А что теперь будет, ваше сиятельство? — спросил молодой боец, почти мальчик.
Я посмотрел на него, потом на серое, низкое небо. Где-то там летела пустота, несущая гибель всему живому.
— Теперь, — сказал я, — мы готовимся. И мы ищем способ запереть эту дверь навсегда. Пока не поздно.
Мы двинулись в сторону усадьбы. Я шёл, чувствуя на себе тяжесть их взглядов. Тяжесть ответственности. И холодный, безжизненный след, оставленный в мире тем, что я сегодня выпустил.
Голод всегда возвращается. И следующая его трапеза будет куда масштабнее.
* * *
По возвращению в усадьбу меня первой встретила Маша, держа в руках какое-то письмо. И, судя по её растерянному виду, что-то или кто-то успел огорчить сестру.
Хотя, с другой стороны, она любила навести драмы на ровном месте, так что с выводами я не спешил и молча взял письмо из её рук.
Быстро пробежав по его содержимому глазами, я в голос рассмеялся. Кажется, Юлославские очень сильно обиделись на нас и наушничали кому-то, чтобы наш завод по очистке дурмана прикрыли. Но я знал, что так будет и перестраховался заранее.
Смех мой прозвучал резко и неуместно в тишине прихожей, отдаваясь эхом от высоких потолков. Маша смотрела на меня с испугом, не понимая, как можно смеяться над официальным предписанием о приостановке деятельности завода — основы нашего благополучия.
— Миша, да ты в своём уме? — выдохнула она, когда я откинул голову. — Они хотят закрыть наш завод! Это же катастрофа!
— Катастрофа? — я перестал смеяться, но усмешка так и осталась на моих губах. Я развернул листок и протянул его ей. — Внимательно посмотри, кто подписал этот шедевр бюрократического творчества.
Она взяла бумагу, её пальцы дрожали. «На основании предписания комитета по контролю за оборотом стратегических ресурсов, за номером 447-Б… Подпись: Вице-канцлер И. С. Воронцов».
— Воронцов? — Маша подняла на меня растерянный взгляд. — Но это же…
— Старый должник нашего отца, — кивнул я. — Человек, который в своё время не вернул папе крупную сумму, проиграв её в карты. Долг был оформлен распиской, которую отец, по своей наивности, не стал оглашать. А я… я её нашёл в его старых бумагах. И пару недель назад отправил копию господину Воронцову с очень тёплым, дружеским письмом, где напомнил о старой дружбе и о том, как важно в наше время поддерживать друг друга.
Маша медпенно опустила руку с письмом. Понимание загоралось в её глазах.
— И ты думаешь, он… передумает?
— Он уже передумал, — я повернулся и направился в кабинет, скидывая с плеч промёрзший плащ. — Это предписание — его последняя попытка сохранить лицо, показать, что он что-то решает. Оно пришло с обычным нарочным, а не с официальной почтой. Через час придёт второе письмо. Личное. С извинениями и разъяснением, что произошла «небольшая административная ошибка».
