Лекарь Империи 2 (СИ) - Лиманский Александр

Кажется, лед тронулся.

Фырк осторожно слетел со шкафа, но все еще держался на безопасном расстоянии. Морковка следила за каждым его движением, но уже не шипела.

— Ну вот, — я с облегчением вздохнул. — Надеюсь, вы друг друга не поубиваете, пока я буду спать.

— Посмотрим, двуногий, посмотрим, — проворчал Фырк. — Но если эта рыжая крыса хотя бы одну шерстинку с моего драгоценного хвоста выдернет, я ей устрою такой астральный «кусь», что она на всю оставшуюся жизнь заикаться будет!

Раннее утро.

В просторном кабинете Главного Целителя Центральной Муромской Больницы, Анны Витальевны Кобрук, за длинным столом для совещаний собралась вся верхушка местной медицины.

Атмосфера была напряженной.

Во главе стола, с непроницаемым выражением лица, сидела сама Кобрук. По обе стороны от нее расположились заведующие ключевыми отделениями: спокойный и рассудительный Игнат Семенович Киселев, хмурый и немного нервный Игорь Степанович Шаповалов, уставший после ночного дежурства, но явно воодушевленный Георгий Давидович Гогиберидзе, и молчаливый, как всегда, Вениамин Петрович Преображенский.

Немного поодаль, с кислым выражением лица, сидел Старший врач смены скорой помощи Федор Максимович Волков. Присутствовал и заведующий неврологическим отделением, не так давно переведенный из Владимира, — лощеный, с хитрыми глазами и вежливой улыбкой, Мастер-Целитель Сердюков Аркадий Львович.

— Итак, коллеги, — Кобрук обвела всех своим стальным взглядом. — Продолжаем нашу утреннюю планерку. Георгий Давидович, доложите, пожалуйста, о ситуации в вашем отделении… Что с экстренной пациенткой Аракелян? До меня дошли весьма… интригующие слухи.

Гогиберидзе, который, кажется, только и ждал этого момента, тут же оживился.

— Анна Витальевна, коллеги, то, что произошло вчера ночью, — это не просто «интригующий слух»! Это самое настоящее чудо! — в его голосе звучал неподдельный восторг. — Пациентка Аракелян, которая поступала к нам в критическом состоянии со «Стеклянной лихорадкой», которая переросла в фульминантную печеночную недостаточность, сейчас стабильна! Ее показатели улучшаются с каждым часом! И все это — благодаря гениальной догадке адепта Разумовского!

Он вкратце, но очень эмоционально, рассказал о том, как Илья, основываясь на каких-то своих, совершенно непонятных умозаключениях, поставил точный диагноз — вено-окклюзионная болезнь печени, вызванная токсическим действием травяного сбора.

Как он настоял на проведении плазмафереза, который, собственно, и спас ей жизнь.

— Я, Мастер-Целитель с тридцатилетним стажем, был в полном тупике! — Гогиберидзе развел руками. — А он, простой адепт, вчерашний студент, распутал этот клубок за десять минут! Это не просто талант!

В кабинете повисла тишина. Шаповалов сидел с кривой усмешкой на лице, явно наслаждаясь произведенным эффектом.

— Ну, я же говорил, что парень не промах, — он не упустил случая вставить свои пять копеек. — Голова у него варит что надо. Не то что у некоторых.

Киселев только молча и одобрительно кивнул. Преображенский оставался, как всегда, невозмутимым.

А вот Волков, наоборот, не выдержал.

— Это, конечно, все замечательно, — он постарался, чтобы его голос звучал как можно более скептически. — Но не стоит забывать, что ваш «гений», адепт Разумовский, все еще находится под прицелом у Гильдии. И его методы, как мы все уже успели убедиться, весьма… спорные. И очень рискованны. Сегодня ему повезло. А что будет завтра?

— Федор Максимович, — Кобрук резко оборвала его. — Мы прекрасно помним о статусе адепта Разумовского. С него уже сняты все обвинения. Да и факт остается фактом: он спас пациентку, от которой вы, уважаемые Мастера, практически отказались. И это, я думаю, тоже будет учтено на его… разбирательстве.

Она сделала небольшую паузу, потом обвела всех присутствующих своим властным взглядом.

— Адепт Разумовский в очередной раз доказал свою исключительную ценность для нашей больницы. Но, как вы все прекрасно понимаете, такие ценные кадры нужно держать под строгим контролем. Иначе они могут натворить не только чудес, но и больших бед.

Тут в разговор неожиданно вмешался заведующий неврологией, Сердюков.

— Простите, Анна Витальевна, коллеги, что вмешиваюсь, — его голос был мягким и вкрадчивым, как у опытного дипломата. — Но раз уж мы заговорили о талантах нашего юного дарования, Разумовского, и о необходимости контроля… У меня в отделении уже вторую неделю лежит один очень интересный пациент. Шевченко. Поступил с невнятными неврологическими симптомами. Мы его уже вдоль и поперек обследовали. Никто не может понять, что с ним. Диагнозы меняются каждый день, а состояние его только ухудшается. Может, дадим нашему юному таланту шанс проявить себя? Так сказать, в контролируемых условиях. Под моим личным присмотром, разумеется.

Волков тут же попытался возразить:

— Аркадий Львович, но это же слишком ответственно для простого адепта! А вдруг он…

— А вдруг он снова окажется прав, Федор Максимович? — Кобрук испепеляющим взглядом посмотрела на него. — И спасет еще одну жизнь? Или вы предлагаете просто сидеть и ждать, пока пациент Шевченко окончательно не загнется?

Волков сник и замолчал. Кобрук снова повернулась к Шаповалову.

— Игорь Степанович. Ваше «наказание» для адепта Разумовского в «первичке», я так понимаю закончено. С сегодняшнего дня он возвращается к вам в хирургическое отделение. Но его основной задачей, помимо вашей текущей работы, будет пациент Шевченко из неврологии. Вы, как его непосредственный руководитель, будете нести за него полную и безоговорочную ответственность. И проследите, пожалуйста, чтобы на этот раз он не натворил никаких глупостей. По крайней мере, без вашего ведома.

Она обвела всех своим тяжелым взглядом.

— А мы все будем с большим, очень большим интересом наблюдать за этим… экспериментом. Собрание окончено. Все свободны.

Утро было прекрасным.

Я проснулся в своей новой, светлой и просторной квартире, в настоящей кровати с удобным матрасом, а не на скрипучем матрасе. Рядом сладко сопела Вероника. Кажется, впервые за долгое время я чувствовал себя не просто выживающим, а по-настоящему живущим.

Быстро позавтракав, я отправился на работу. Дорога на которую тоже доставила мне удовольствие.

Я шел пешком, наслаждаясь утренней прохладой и предвкушая свой рабочий день. Перспектива провести целый день, в душном кабинете «первички», выслушивая бесконечные жалобы на кашель и насморк, совершенно не радовала.

Но что поделать. Наказание нужно отбывать с достоинством.

— Ну что, двуногий, на каторгу? — Фырк, который материализовался у меня на плече, едва я вышел из подъезда, был, наоборот, в самом благодушном настроении. — Готов к подвигам? Будешь сегодня бабушкам давление мерить и больничные выписывать! Великий хирург в изгнании! Прямо сюжет для трагедии!

— Уж постарайся, Фырк, — я усмехнулся. — Разбавь мою тоску своими ценными указаниями, а то я там совсем скисну.

Он болтал без умолку всю дорогу, комментируя каждого прохожего, каждую проезжающую машину, каждую ворону, неосторожно каркнувшую у нас над головой. Я слушал его вполуха и с тоской думал о том, что было бы здорово, если бы у него все-таки была кнопка «выключить звук». Или хотя бы «режим пониженной болтливости».

В холле больницы нас, как всегда, встретили восторженными улыбками Леночка и Машенька.

— Доброе утро, Илья Григорьевич! — они пропели это почти хором, и в их голосах звучало такое неподдельное уважение, что я даже немного опешил.

— Ого! Твои верные фанатки на посту! — тут же съязвил Фырк. — Уже и по отчеству величают! Смотри, двуногий, скоро цветы к твоим ногам бросать начнут! Или еще чего поинтереснее!

Я только усмехнулся и, кивнув девчонкам, направился к лифтам.

В ординаторской уже были все наши хомяки. Атмосфера была на удивление тихой и какой-то… напряженной. Борисова и Фролов сидели, уткнувшись в свои бумаги, и делали вид, что меня не замечают.