Дальний Рубеж (СИ) - Ступников Виктор

— Хорошо. Теперь другой приказ. Собери лучших стрелков. Не тех, кто метко стреляет в тире. А тех, кто хладнокровен. Кто может часами ждать и сделать один единственный, но точный выстрел.

Немиров нахмурился:

—Снайперов? Для чего? Против этих тварей…

— Не только против них, — прервал я его. — Советник твоего брата уехал, но он оставил здесь глаза и уши. Уверен, кто-то наблюдает за нами из леса. Найди их. И убедись, что они больше ничего никому не расскажут.

Понимание мелькнуло в его глазах, а затем — ледяная готовность.

— Слушаюсь. Будет исполнено! — он развернулся и зашагал прочь, его фигура сразу приобрела цепкую, хищную осанку охотника.

Я остался один у свежих могил. Пять холмов. Пять имен. Цена нашей минуты передышки. Но этой минуты хватило, чтобы переломить ход битвы. Хватило, чтобы люди поверили.

Мой взгляд упал на дальний край леса, туда, где скрылся советник. Велеславский получил мой ответ. Теперь его реакция была делом времени. Он мог прислать армию. Мог задушить нас блокадой.

Но у меня было несколько козырей, о которых он не знал. Петр с его безумными инженерными идеями. Я со своей странной магией, растущей с каждой ночью. И самое главное — эти люди. Их воля, закаленная в огне и отчаянии.

Я повернулся спиной к могилам и лицом к стене. К грохоту, огню и кипящей работе. Мы не просто выживали. Мы готовились к войне. И мы бы сделали эту землю неприступной крепостью. Или легли бы костьми в ее основании.

Внезапно нарастающий шум у главных ворот заставил меня обернуться. Грохот котлов смолк, сменившись возбужденными криками. Я увидел, как люди расступаются, пропуская группу оборванных, исцарапанных людей с пустыми телегами. Это были те самые рабочие из карьера, которых мы считали погибшими.

Я ринулся к ним. Во главе группы шел старший, его лицо было в ссадинах, а взгляд — пустым и отрешенным, но в нем теплилась искра жизни.

— Ваше сиятельство… — его голос был хриплым шепотом. — Мы… мы вернулись…

— Как? Что случилось? — я схватил его за плечи, боясь, что он рухнет.

— Они напали на карьер… но не так, как здесь… — он сглотнул, с трудом подбирая слова. — Они не просто убивали… Они кого-то слушались. Там был… другой. Человек? Нет, не человек… Он был одет в черное, и твари ползли за ним, как псы на сворке. Он смотрел на нас… и мы замерзали на месте, не в силах пошевелиться. Он приказал им не убивать всех. Он… отобрал несколько человек и увел с собой. В лес. А остальных… просто отбросил, как мусор. Сказал… «Пусть расскажут. Пусть знают, с кем имеют дело».

— Он что-то еще сказал? — спросил я. — Сказал… — рабочий закашлялся. — Сказал: «Скажи тому, кто здесь главный. Скоро я приду лично, если он не отдаст мне ключ."

Я мгновенно вспомнил ту встречу с тёмным в образе мальчика. И тот тоже просил какой-то ключ, о котором я не имел никакого понятия.

И, хотя нам сейчас грозила смертельная опасность, нам нельзя было зацикливаться исключительно на войне.

Голод — вот кто был действительно нашим первым врагом без всяких сражений. Нас в поселении стало больше, а вопрос с заводом так и не был решен до конца. Нам надо было восстанавливать остальные станки и искать пути закупки дешевого дурмана на обработку, пока своих мощностей по его добыче было недостаточно.

Поэтому я направился в здание завода, куда сегодня утром Пётр должен был послать Геннадия — одного из немногих техников, работавшего когда-то на этом заводе.

Здание завода встретило меня гробовой тишиной, резко контрастирующей с оглушительным грохотом у стен. Воздух внутри был спертым, пахлым олифой, металлической стружкой и чем-то кислым. Казалось, сама душа механизма была вырвана, оставив лишь холодную железную оболочку.

Я прошел мимо безмолвных, застывших станков-великанов, к самому сердцу комплекса — к печам и химическим чанам. Здесь, в полумраке, под скудный свет пробивающихся сквозь запыленные окна лучей, копошилась горстка людей. Старый механик Геннадий, с лицом, изрезанным морщинами и угольной пылью, что-то яростно колотил молотком по заклинившему клапану. Рядом его юный подмастерье, Сашка, с перекошенным от усилия лицом, пытался сдвинуть с места маховик вентиля.

— Дерни сильнее, мальчик! — рявкнул Геннадий, не отрываясь от работы. — Он не кусок барского пирога, его рвать надо! Сашка рванул, маховик с скрежетом поддался, и пар с шипением вырвался из трубы. Механик удовлетворенно хмыкнул.

Только тогда они заметили мое присутствие. Геннадий выпрямился, с трудом разгибая спину, и кивнул мне, вместо поклона, который ему было не под силу совершить.

— Ваше сиятельство. Видите, наводим марафет. Эти твари, пардон за выражение, не только людей поубивали, но и механизм весь расстроили.

— Как дела, Геннадий? — спросил я, окидывая взглядом мрачное царство ржавых труб и застывших механизмов. — Что осталось? Что работает?

Старик мрачно вытер лицо засаленной тряпицей.

— Работает… громко сказано. Дышит — и на том спасибо. Две печи из пяти можно растопить, но угля — кот наплакал. Химические чаны целы, но дурмана для очистки — вот столько, — он показал сложенные щепотью пальцы. — На день едва ли хватит, если вполсилы работать. А работать вполсилы сейчас — себя обманывать.

Самое страшное было не в его словах, а в его глазах. В них читалась не просто усталость, а глубокая, профессиональная тоска. Он смотрел на свой мёртвый завод как на раненого зверя, которого уже не спасти.

— Разреши, — я отодвинул старого мастера в сторону и сам заглянул внутрь.

Я неплохо понимал принцип работы всех этих шестеренок, и сейчас им нужен был небольшой импульс для более верного хода.

Металл под моими пальцами был мёртвым и холодным. Я закрыл глаза, отогнав шум стройки за стенами, и сосредоточился на пустоте внутри — той самой, что осталась после ритуала и теперь наполнялась новой, холодной силой. Я представил её не огнём и не светом, а густой, тягучей субстанцией, похожей на чистейшую олифу. Я позволил ей медленно сочиться из кончиков пальцев, впитываться в застывшее железо.

Сначала ничего не происходило. Лишь собственное натужное дыхание и скептический взгляд Геннадия, тяжело лежавший на мне. А потом... послышался едва уловимый щелчок. Тихий, еле слышный скрежет. Маховик, с которым только что боролся Сашка, дрогнул и с легким, почти ласковым шипением провернулся на четверть оборота. За ним слаженно, без прежнего надрывного скрипа, сдвинулись шестерни в открытом механизме привода. Они будто вздохнули, сбросив с себя оковы ржавчины и многовековой усталости.

Сашка ахнул и отпрянул. Геннадий вытаращил глаза, его сморщенное лицо выражало чистейшее недоумение, граничащее с суеверным страхом.

— Как вы... — он начал и запнулся, не в силах подобрать слова. Он потянулся к механизму, дотронулся до шестерни, будто проверяя, не померещилось ли ему. Металл был чуть теплее и, главное, гладкий, отполированный тысячью циклов работы, а не ободранный и шершавый.

Геннадий смотрел на меня уже не как на барина, а как на колдуна или святого. В его взгляде страх смешался с проблеском надежды.

— Ваше сиятельство... Этому... можно научиться?

— Нет, — ответил я честно. — Но этому, — я указал на оживший агрегат. — можно найти замену. Ты сказал, угля мало. А дров? Лес вокруг нас, его хватит на десятки зим.

— Хмм... — старый механик задумчиво почесал затылок. — А ведь и то верно, ваше сиятельство. Вот пустая башка, — он с силой ладошкой ударил себя в лоб.

— Насчет дурмана не переживай, — успокоил я его. — Это дело я беру на себя.

И про себя задумчиво добавил:

— Есть у меня одна мадам, обязаная мне жизнью.

Глава 17

Когда я отвозил Анну де Нотель домой, она по дороге мне рассказала, что у её семьи есть несколько наёмных убийц, профессионально защищающих близлежащие окрестности от оживших. Вот только не из благородных целей, а вполне меркантильных — ради дурмана. Вот только за очистку семейство Юлославских с них дерет три шкуры, поскольку являлись монополистами в нашем регионе. А вести в соседний дурман на переработку было и дорого, и большая часть добытого в дороге гибла. Этим я и планировал воспользоваться, предложив свои услуги.