Товарищ Йотунин (СИ) - Гельт Адель

Я почти расслабился: ничего плохого Дамир Тагирович про меня сказать не мог, а значит, и инвестиция в отношения с государевым человеком начала себя оправдывать — и делать это весьма лихо!

— У опричнины нет к тебе претензий, Йотунин, — совсем успокоил меня собеседник. — Пока нет. И, в твоих интересах, а главное, силах, сделать так, чтобы таковые и не возникли очень долго — к примеру, никогда. Ты ведь понимаешь, о чем это я?

Разумеется, я понимал.

— Тут такое дело, господин инспектор, — я решился заговорить. — Мне есть, что сказать, и даже прямо сейчас…

— Интересно, — подбодрил меня опричник. — Говори тогда, раз есть, что.

— Здесь, в морге, я тружусь меньше месяца, — начал я немного издалека. — Все отлично. Условия работы, задачи, отношение руководства — просто блеск, правда, — я вовремя вспомнил о необходимости придерживаться легенды и не выпадать из образа, — мне и сравнить особенно не с чем. Мне здесь нравится.

— Ближе к делу, — напрягся отчего-то собеседник.

Ну, к делу, так к делу.

Поведал — как мог — о странной истории с сектантами и их некомплектными жертвами. Изложил собственные соображения… Набрался наглости, и попросил — почти потребовал — указаний.

— Это хорошо, Йотунин, что ты — такой наблюдательный молодой тролль, — ответил инспектор. Однако, есть дела… Не про твой уровень. История эта нам хорошо знакома и даже понятна, что же до тебя… Сохраняй спокойствие, продолжай наблюдение. Мы с тобой свяжемся.

— Как скажете, господин инспектор, — я сделал вид совсем успокоенный. — Я тогда пойду?

— Конечно, Ваня, — согласился опричник. — Пойдешь. Только сначала…

На стол лег лист бумаги, следом — перо-самописка, наподобие авторучки.

— Сам понимаешь, бюрократия. На-ка вот, прочитай и подпиши.

Я вчитался — сразу же переводя убоищное латинское написание на нормальную советскую кириллицу — по крайней мере, у себя внутри головы.

«Я, долгий прочерк — видимо, нужно вписать имя и фамилию, — добровольно и без принуждения, выражаю желание сотрудничать…»

Так и день закончился, то есть не весь, а только рабочий.

Домой с работы — почти каждый день, кроме тех, когда не получается — я хожу пешком. Здание морга покидаю через парадный вход, он же выход. Нравится, да и идти так немногим, но ближе.

Поворачиваю направо, топаю по Сибирскому Тракту — наверх, то есть, в сторону центра сервитута, прохожу так несколько кварталов.

Потом — налево, на Примацкую улицу, она же — в устах местных жителей — Первонахская. Улица приметная: по левую, если идти с работы, руку — стихийный базар, на котором торгуют всем подряд, от несвежей еды до севших электрических батарей, по правую — пара обшарпанных жилых домов, до пяти этажей в высоту каждый, да еще — Центр Занятости Молодежи, занимающий, вместе с огороженной территорией, почти целый квартал.

Про Цэ-Зэ-Эм, явление, в условиях апокалиптического царизма, нетипичное, стоит рассказать отдельно.

Это четырехэтажное в высоту и очень солидное по площади здание, гранитно-красного цвета — мне даже иногда кажется, что и Центр, и крематорий, строили одни и те же лю… Разумные. Только немного в разное время.

Местные называют Центр Занятости не иначе, как «Второй Первонахский Рынок», намекая на то, что торгуют на приличной территории, попросту, рабами.

Не знаю, я бы не сказал, что это прямо рабство.

Долгосрочные контракты, слегка кабальные, рабочий день длинный, зато зарплата маленькая, прочие условия, плюс — я читал один такой, причем, еще полностью будучи Ваней, и как-то о том вспомнил — крайне сложно, как это говорят мои уличные товарищи, «соскочить»…

Хотя — кого я обманываю! Рабство и есть. Одна разница, что не пожизненное и почти добровольное.

Еще здесь же, у ворот Центра, трутся поденные рабочие — прямо отсюда их и увозят, кого — на работу, иных — прямо на тот свет, как уж повезет с заказчиком.

Постоянно трутся, с раннего утра до самого позднего вечера: многие — не в ожидании честной работы, но, скажем, альтернативного заработка…

Эту компашку я приметил давно.

Парни в нее входили разные — от мрачных, неразговорчивых, крепышей до вихлястых доходяг — последние были еще и постоянно подшофе.

Ребята эти не обращала на меня особого внимания — разве что, провожали долгими нехорошими взглядами, сразу же теряя видимый интерес, стоило мне окончательно пройти мимо.

Все когда-нибудь случается впервые.

— Стоять, пассажир, таможенный контроль! — изобретательно пошутил самый тощий и вихлястый из компашки, человеческого вида шнырь, загораживая мне дорогу. — Есть чо?

— Тебе и того, что есть, хватит, — решил я разойтись на словах. — С утра выпил, день свободен?

— Опа, — удивился застрельщик. — Да мы борзые? Слышь, пацан, ты с какого раёна будешь? Лазиешь?

— Не при делах, — ответил я с достоинством. — Со среднего Губкина я.

— Кого знаешь по Губе? — настаивал шнырь.

— Сам-то ты кто по жизни? — я перешел в контрнаступление. Ситуация закручивалась неприятнейшим образом, и стоило слегка обострить — может, разойдемся с этим, остальные не полезут…

Ну-ну. Надежды юношей питают. Или Ломоносов так говорил про науки?

Помните, я упомянул о мрачных крепышах? Так вот, сразу двое из четверых выдвинулись вперед.

— Сам-то ты, — начал один из них, — Кто?

— Слышь, — не дал мне ответить второй. — Живешь у нас на раёне, в общак не заносишь, пацанов не уважаешь… Решено тебя поучить, чтоб жизнь понял!

— А, и учителя, конечно, передо мной? — я уже понял, что драки не избежать, а раз так… Меня всегда учили: дай противнику выступить первым! — Прямо целый педсовет!

— Педшто? — первый собеседник зацепился куцым разумением за знакомый корень. — Пацаны, нас, походу, на петушню определили… Верно сказано, наглый, борзый, да говорят, еще и на лавэ…

— Пацаны, мокасы — мне, — потребовал шнырь-закоперщик. — Козырные шузы!

— Решим, — согласился второй крепыш. В руке его, будто из воздуха, возник блестящий балисонг, и принялся, будто сам по себе вертеться — туда, сюда — отвлекая мое внимание. Решалы, блин…

Когда-то очень давно — еще когда Грузинская Советская Социалистическая Республика называлась не иначе, как Тифлисской Губернией канувшей в Лету Империи, меня, молодого да раннего, учили драться.

Было мне это почти ни к чему — с моими-то оригинальными габаритами да физической силой… Однако, учил человек умный, опытный, знания были признаны полезными, и кое-что из той теории я извлек и практического тоже.

В числе прочего — «если на свет появилось белое оружие, считаем драку боем и валим наглушняк».

Канон Поющих Ветвей мне знаком… Наизусть. Похвастаюсь: я, по мнению моего эльфийского наставника из прошлого мира, дошел в том до степени Владетеля, Раскрывшего Бутон. По нашему, по-простому, это будет примерно черный пояс, шестой дан, ну или заслуженный мастер спорта, если еще и по-советски. Могу прибавить: таков дошедший я оказался единственный — если учитывать только тех, в ком совсем не текло эльфийской крови.

Тогда, с дальнобойщиками, я дрался даже не вполсилы — может, в шестую часть, может, в пятую — если так вообще можно сказать, но то и драка-то была шутейная, с массой ограничений и чтобы никого случайно не убить.

Теперь было дело другое: я был один против многих, в своем праве и вооружен. Эльфийский посох, построенный строго по канону, даже украшенный черепом — оружие куда более опасное, чем меч, топор, булава или копье… Если в умелых руках. Мои, как раз, оказались умелыми.

Я стряхнул долой чехол, прикрывавший череп.

— О, палка! — непонятно чему обрадовался гопник, уже доставший из сумки опасного вида кистень. — Ща мы тебе ее засу… — договорить супостату я не дал.

Прием самый простой, ожидаемый, удобный — «Шаг древня».

Опорная нога — вперед на половину ширины плеч, тычок подтоком в ближнее колено.

Владелец кистеня хрустнул псевдоподией, заорал громко… Такой удар — это больно, да и ходить ему теперь с костылем или на железной ноге.