Лекарь Империи 6 (СИ) - Лиманский Александр

Это не хирургия, не терапия в чистом виде. Это эндокринология. А они пытаются лечить его топором.

— Максим, — я резко повернулся к Фролову. — Его осматривали полностью? Кожу, слизистые, все?

— Ну да, дежурный хирург смотрел. Стандартный осмотр. Бледность кожных покровов, язык обложен белым налетом, живот вздут. Обычная картина для «острого живота».

— А десны? Слизистую рта внимательно смотрели?

— Десны? — Фролов удивился. — При чем тут десны? У него же не стоматологическая проблема!

— Просто ответь — смотрели или нет?

— Нет, конечно. Зачем при остром животе десны разглядывать?

Затем, что иногда диагноз написан не в животе, а во рту. И тот, кто ищет только там, где болит, никогда его не найдет.

— Быстрее веди меня к нему! — я практически побежал. — И по дороге скажи — он что-нибудь странное говорил? Может, жаловался на необычные симптомы, не связанные с животом?

— Да вроде нет… — Фролов догнал меня, задыхаясь. — Медсестра говорила, что он постоянно просит соленого. Соленые огурцы, селедку, даже рассол из-под огурцов просил принести. Но мы решили, что это при рвоте нормально — организм теряет соли, вот и требует…

Нет, Максим, это не нормально. Это патогномоничный симптом, описанный еще в девятнадцатом веке.

Тяга к соленому на фоне гиперкалиемии и потери натрия. Это последний гвоздь в крышку гроба всех остальных диагнозов. Пазл сложился.

Я был абсолютно спокоен.

У меня есть все. Клиника, биохимия, анамнез. Теперь осталось только одно — найти визуальное подтверждение, которое я смогу предъявить всем этим скептикам. И я знаю, где его искать.

Я посмотрел на Фролова.

— Максим, сейчас ты увидишь то, чего, возможно, больше никогда не увидишь за всю свою практику. Смотри внимательно.

— Вот эта палата, — Фролов открыл дверь. — Он там. Хирурги уже второй консилиум собирают, спорят — резать или наблюдать. Может, ты что-то увидишь.

Я вошел в палату.

На функциональной кровати лежал мужчина средних лет. Дорогой шелковый халат поверх больничной пижамы — явно принесли из дома. Лицо осунувшееся, глаза запали, но самое главное — кожа.

Она была не просто бледной, а имела странный, землистый, почти бронзовый оттенок. Первый признак есть. Гиперпигментация.

Хирурги искали покраснение и воспаление, признаки раздражения брюшины, а нужно было искать потемнение кожи. Но одного этого мало. Нужно больше доказательств, которые я смогу предъявить.

— Добрый день, Кирилл Степанович, — я подошел к кровати. — Я лекарь Разумовский. Хочу вас осмотреть, если позволите.

— Осматривайте, — простонал он. — Мне уже все равно. Только боль эту уберите. Живот как будто разрывается.

— Сейчас посмотрим. Откройте рот, пожалуйста.

Он послушно открыл рот. Фролов за моей спиной удивленно хмыкнул — он ожидал, что я начну щупать живот. Я достал из кармана маленький диагностический фонарик, посветил внутрь.

И увидел то, что искал.

На слизистой оболочке щек и на деснах, особенно в месте их перехода в губу, виднелись темные, аспидно-синие пятна. Меланиновая пигментация слизистых. Патогномоничный симптом, который невозможно спутать ни с чем другим.

Диагноз не просто вероятен, он практически очевиден. Но для Шаповалова и остальных скептиков нужно еще пару подтверждений из анамнеза.

— Скажите, а соленого вам в последнее время сильно хочется? — спросил я, убирая фонарик.

— Ужасно хочется! — он неожиданно оживился. — Прямо убил бы за соленый огурец! Или селедку! Медсестры говорят — нельзя уже столько есть, а я готов за рассол душу продать!

— Понятно. А слабость давно беспокоит?

— Месяца три уже. Навалилась как-то сразу. Думал — переработался. Бизнес, стресс, все дела. К лекарям некогда было ходить.

— А вес теряли?

— Килограмм десять за последние два месяца. Но я даже радовался — думал, это хорошо. Пивной живот уменьшился.

Все. Картина полная.

Гиперпигментация кожи и слизистых, тяга к соленому, астения, потеря веса.

— Максим, мне нужен уровень кортизола и АКТГ. Срочно! Это — наше доказательство. Отнеси в лабораторию с пометкой CITO. Скажешь, что от этого зависит жизнь. Пациент умирает.

Глава 18

Мои слова не возымели эффекта. Ну или он был слишком сильным. Фролов стоял посреди палаты, хлопая глазами как сова на солнце. Его рот открывался и закрывался, но слова не выходили.

У него в голове точно не сходятся дебет с кредитом. Он все-таки хирург. Для него острый живот — это скальпель, дренаж, ушивание. А я ему говорю про какие-то анализы.

— Фырк, ныряй в пациента. Смотри надпочечники, — мысленно скомандовал я.

— Да, капитан, — тут же отозвался фамильяр, пулей устремляясь внутрь пациента.

— У него не острый живот, — пояснил я для Фролова. Терпеливо, как учитель нерадивому ученику. — У него острая надпочечниковая недостаточность. Аддисонический криз.

— Что за диагноз такой? — наконец выдавил Суслик. — Я даже названия такого не слышал! Это что, новая болезнь?

Не новая. Совсем не новая.

Магия, с ее способностью быстро снимать симптомы, стала панацеей. Зачем изучать биохимию гормонов, если можно влить в пациента «Искру»? Поэтому редкие, тихие эндокринные заболевания остались в тени. Темным лесом для целителей.

— Это редчайшее заболевание надпочечников, — начал я объяснять, но тут же махнул рукой. — Некогда рассказывать! Максим, быстро беги в лабораторию! Нужны срочные анализы!

— Какие анализы? — Фролов инстинктивно достал блокнот, готовый записывать. — Повтори еще раз, пожалуйста.

— Кортизол сыворотки крови, АКТГ, электролиты — натрий и калий обязательно! — я диктовал четко, как по пунктам. — И скажи лаборантам — это CITO! Экстренно! От этого зависит жизнь!

Фролов кивнул и помчался к двери, но я его остановил:

— Максим!

Стоп! Черт, чуть не забыл!

АКТГ. Пептидный гормон, очень нестабильный. В обычной пробирке он разрушится за десять минут, и мы получим ложно низкий результат. Нужна специальная среда.

— И возьми в лаборатории пробирку с ЭДТА для АКТГ! Обязательно на льду! Обычная не подойдет, ферменты его сожрут!

— Понял! — крикнул он уже из коридора.

Его шаги затихли вдали. Я остался один с пациентом, который стонал и корчился от боли.

Теперь ждать.

Самое мучительное в нашей работе. Ты знаешь диагноз, ты знаешь, как лечить, но тебе нужны бумажки с цифрами, чтобы убедить остальных. А пациент в это время горит. И каждая минута ожидания — это еще один шаг в пропасть.

Я взял его за руку. Кожа была холодной и липкой.

— Потерпите, Кирилл Степанович, — сказал я тихо. — Я знаю, что с вами. Скоро станет легче. Обещаю.

Я смотрел на стонущего Бельского.

Уверен в диагнозе на девяносто девять процентов. Все симптомы, от цвета кожи до тяги к соленому, просто кричат об Аддисоне. Но этот один процент… этот один процент — может стать не просто статистическая погрешность, а пропастью, в которую может упасть пациент, если я ошибаюсь.

Посмотрим, что скажет Фырк.

Если я сейчас начну вливать в него гормоны, а у него на самом деле скрытая перфорация, я просто ускорю развитие сепсиса и убью его.

А еще этот один процент — это глухая стена, о которую разобьются все мои аргументы перед Журавлевым. Мне нужны цифры. Пока он здесь нужно действовать максимально осторожно, когда ситуация это позволяет.

Неопровержимые, выжженные на бумаге лабораторные доказательства. Но пока Фролов бегает за пробирками… нужно всё подготовить. Времени нет.

Фырк выскочил из пациента.

— Двуногий, ты уверен в диагнозе? Может это все-таки аппендицит? Он тоже какой-то надутый. Или та самая перфорация? Гильдийцы тебя съедят, если ошибешься! С потрохами!

— Не ошибусь, — мысленно сказал я. — Ты видел его надпочечники? Сморщенные, атрофированные, почти мертвые?

— Да, все так. Видел. Но мало ли! Вдруг у него и Аддисон, и аппендицит? Двойной джекпот несчастья! Такое бывает!