Дальний Рубеж (СИ) - Ступников Виктор

Поднялся гул одобрения. Чаши застучали, заблестели на свету очага. Люди пили за здоровье стражников, даже не подозревая, что тост — не просто дань уважения, а приказ, отданный у них на глазах. Приказ быть начеку.

Байрак поймал взгляд своей старшей жены, Айши, сидевшей среди женщин. Она одна заметила едва дрогнувшую бровь, едва сжавшиеся на мгновение кулаки. Её тёмные, бездонные глаза спросили его без слов: «Беда?» Он ответил ей едва заметным кивком, таким коротким, что это можно было принять за движение в такт музыке. Этого было достаточно. Она тут же что-то весело сказала женщинам рядом, и они засмеялись, но её плечи напряглись чуть больше обычного.

Пир продолжался. Шум снова набрал силу, но теперь в нём появилась нотка тревоги, которую посеял тост хана. Смех стал громче, но менее естественным. Люди чувствовали, как воздух сгустился, хотя и не понимали почему.

А Байрак сидел и чувствовал тиканье времени в висках. Каждая минута, каждый вздох, каждый взрыв смеха — всё это было частью ожидания. Он мысленно считал шаги своих нукеров, представлял, как лучники бесшумно карабкаются на сосны, как всадники замирают в тени у частокола.

Он оторвал ещё кусок мяса, но не стал его есть. Просто повертел в пальцах, глядя на огонь в очаге.

И тогда снаружи, сквозь гул голосов, донёсся первый звук, не вписывающийся в гармонию пира. Короткий, отрывистый птичий крик. Не совы, не филина. Сойки. Один раз. Два. И после ещё раз. Так работала его сеть шпионов, когда надо было сообщить нечто срочное, но конфиденциально.

Маска на лице хана Байрака не дрогнула. Но его глаза, эти обсидиановые лезвия, встретились со взглядом Айши. В них вспыхнул жёсткий, холодный огонёк.

Он медленно, с наслаждением выпил свою чашу до дна. Поставил её на стол с таким же чётким, как и раньше, стуком.

— Что-то моё мясо совсем застыло, — громко сказал он, вставая. — Пойду, возьму на огне горяченького. Продолжайте пир!

На этот раз, выходя, он никому не кивал и не трепал детей по щеке. Его тень, отбрасываемая на выходе, была огромной и абсолютно чёрной. Она на минуту поглотила весь свет очага.

Хан вышел на улицу. К нему мгновенно подбежал слуга с рацией, усиленной магией, чтобы та могла бить на большие расстояния.

— Докладывай, — с холодной невозмутимостью отчеканил он в трубку.

Голос в трубке был шипастым от статики и напряжения, но слова резали чётко, как клинок:

— Дозор у Пытовки докладывает. Шакалы сдвинулись с места. Двумя группами. Половина идёт к деревне, вторая… рассеивается по лесу. Огибают. Цель — усадьба и завод.

Статичный треск на мгновение поглотил эфир.

— Ждут команды, хан.

Байрак стоял недвижимо. Лунный свет лизал суровые плоскости его лица, не в силах смягчить их. Воздух вокруг застыл, стал густым и колким, как предгрозовое марево.

«Умно, — холодной искрой промелькнуло у него в сознании. — Не лобовая атака. Диверсия. Отвлечь, зашуметь у ворот, пока основные силы подберутся к логову зверя с тыла. Князь — их приманка и их цель. Значит, знают, что он важен. Знают слишком много».

Он поднёс рацию к губам. Голос его был низким, ровным и не оставляющим места для сомнений.

— Лучникам: группу у деревни не трогать. Пропустить до первой линии домов.

Пусть почувствуют вкус добычи. Как только завяжется там шум — отрезать путь к отступлению. Ни одной мыши назад в лес. — Всадникам Арслана: снять тех, что идут к усадьбе. Тихо. Чтобы даже ворона не спугнули. Явных не оставлять.

— Слушаюсь, — тут же отозвался голос в трубке, и связь прервалась.

Хан бросил взгляд на слугу. Тот был бледен, но рука, державшая запасную рацию, не дрожала.

Из шатра по-прежнему лился поток голосов, смеха и музыки. Один, спотыкающийся голос затянул новую песню. Кто-то громко спорил о чём-то. Они пировали в своём ковчеге тепла и света, не подозревая, что глубина вокруг кишит акулами.

Байрак сделал глубокий вдох. Холодный воздух обжёг лёгкие, прочистил разум, вытравив последние остатки гнева. Осталась только ясная, ледяная решимость. Он повернулся и снова вошёл в шатёр.

Его возвращение было чуть более стремительным, чем уход. Маска гостеприимства была на месте, но в уголках губ затаилась не улыбка, а лёгкая, едва читаемая суровость. Он не пошёл к своему месту, а остановился у очага, в центре всеобщего внимания.

— Гости дорогие! — его голос, на этот раз без грома, но с металлической властностью, прорезал гул. — Пир наш крепок, а мир — хрупок. Я слышал, будто в лесу завыли волки. Но мои овцы — под надёжной защитой.

Он обвёл взглядом замерзающих гостей. Его глаза, эти самые «обсидиановые лезвия», скользили по лицам, выискивая не преданность, а малейший намёк на испуг, на вину, на осведомлённость. «Кто-то новый. Сильный и наглый». Возможно, тот, кто послал наёмников, сейчас сидит за этим столом и пьёт его мёд.

— Давайте же пить не только за стражу, но и за бдительность каждого из нас! — провозгласил он, поднимая найденную на ближайшем столе чужую чашу. — За зоркий глаз и твёрдую руку! Чтобы ни один враг, ни явный, ни тайный, не посмел нарушить наш покой!

Это был уже не просто тост. Это был вызов. Брошенный в лицо неизвестному предателю и всем, кто даже помыслил бы о предательстве.

***

— Я тебе говорю, — сидя перед костром и ножом очищая от кожуры яблоко, сокрушался Ворон, наёмник, с наполовину огрубевшей чёрной кожей на правой руке, — снег в августе – плохая примета...

Он отрезал тонкую дольку яблока и насадил её на кончик ножа.

— Сам видел, как однажды, в году, когда умер прежний император. Тогда тоже выпал снег. Вымерли отары, вымерзли посевы. Голод, мор... а потом и меч.

Он бросил взгляд на свою почерневшую руку, сжатую в рукояти ножа. Кожа на ней была не просто грубой – она напоминала высохшую, потрескавшуюся глину, усеянную причудливыми тёмными прожилками.

— Это не снег, — с сомнением произнёс низкий, спокойный голос высокого парня, закутанного в потертый плащ, он снял перчатку и протянул ладонь к теплу. — Это все проделки местного князя. Я убежден в этом. Помнишь, что нам говорили при найме? Что дело рискованное, что князь, хоть и хреновый, но маг.

Ворон замер с куском яблока у рта.

— Тоже верно. Но мне все как-то на душе неспокойно, Рыба.

Рыба помолчал, глядя на языки пламени.

— И что предлагаешь? — вдруг выпалил он.

Ворон встал, и его тень, огромная и уродливая, заплясала на соснах, превращаясь в подобие пророческой птицы, давшей ему прозвище.

— Князь со своими фокусами... — Ворон хмыкнул. — Мне моя правая рука дороже всей его магии. Она чует подвох за версту. А сейчас она ноет, будто перед грозой.

Рыба мрачно кивнул, снова натягивая перчатку.

— И что предлагаешь? Свалить? А если узнают, что мы дезертировали и не убили князя, как нам приказано? Где ты после этого работу собрался искать? Трусов-наемников нигде не жалуют.

Ворон мрачно хмыкнул, разглядывая яблочную дольку на кончике ножа.

— Где искать? Да хоть на краю света. Моя кожа ещё ни разу меня не подводила. Она чешется не к богатству, а к беде. А сейчас она поёт так, будто по ней ударили наточенной сталью.

Он резким движением отправил яблоко в рот и встал, встряхнув правой рукой, будто сбрасывая невидимые оковы.

— Мы не трусы. Мы – осмотрительны. Нас наняли зарезать одного хилого князька-колдуна, а не воевать с самой зимой. Посмотри вокруг, Рыба! Это не наш клиент так постарался. Это что-то... большее.

Тень Ворона на соснах сжалась, превратилась в угрожающий коготь.

— Я говорю: уходим. Прямо сейчас. Пока не стало слишком поздно...

Он замолк,застыв с поднятой рукой. Его почерневшие пальцы судорожно сжались, а потом распахнулись, будто ловя невидимые нити воздуха. Его глаза расширились.

— Поздно.

Рыба мгновенно сорвался на ноги, автомат уже был в его руках. Он не спросил «что». Он просто посмотрел в ту же сторону, куда уставился Ворон – в кромешную тьму леса.