Архитектор Душ V (СИ) - Вольт Александр

— Он… он ведь был таким дураком, — всхлипнула она, вытирая лицо салфеткой. — Поехал доказывать отцу, что он мужик. Идиот…

— Да, — согласился я. — Но теперь мы имеем то что имеем. Отец в больнице, Дмитрий мертв. И я здесь потому что больше некому разгребать это дерьмо.

Она подняла на меня заплаканные глаза.

— Ты останешься? В смысле… насовсем?

— Нет, — качнул я головой. — У меня работа в Феодосии. Обязательства. Я побуду здесь, пока отец не встанет на ноги, разберусь с этой Алиной и ее покровителями, и уеду.

— Покровителями?

— Долгая история. Но, я думаю, отца хотят убрать, чтобы отжать бизнес, но это уже не твои заботы, — я махнул рукой, давая понять, что не хочу углубляться в детали. — Лучше расскажи о себе. Как ты?

Настасья глубоко вздохнула, успокаиваясь. Она сделала глоток остывшего чая.

— Как я? — она обвела рукой кухню, словно этот жест объяснял все. — Живу, как видишь, в достатке. Александр… — она пожевала губы, — он хороший.

— Я заметил, — усмехнулся я. — Бросился на меня как цепной пес. Едва горло не перегрыз.

— Он просто… — она замялась, подбирая слова. — Собственник. И он очень за меня боится. Когда отец меня… отдал, — она произнесла это слово с горечью, — я думала, жизнь кончена. Я его ненавидела. Первые полгода даже не разговаривала с ним.

Я внимательно смотрел на нее, анализируя не только слова, но и интонацию, мимику.

— А потом?

— А потом… привыкла, — просто сказала она. В ее голосе звучала усталая мудрость. — Знаешь, говорят: стерпится-слюбится. Не слюбилось, врать не буду. Той самой безумной любви, о которой пишут в романах, у нас нет. Но есть уважение. Есть забота. Он пылинки с меня сдувает. Любой каприз. Я за ним как за каменной стеной.

Настасья посмотрела в окно, где в темноте качались ветки сосен.

— Он надежный, Виктор. Простой, может быть, грубоватый, но надежный. Я знаю, что он никогда меня не предаст и не бросит. В нашем кругу это редкость.

Я сделал глоток чая, стараясь не выдать своей задумчивости. Мой взгляд скользнул по лицу Настасьи, по ее рукам, лежащим на столе. Профессиональная привычка коронера сработала автоматически.

Тогда по телефону, услышав его грубый окрик, мозг сам нарисовал отнюдь не радужную картину. Но то, что я видел сейчас, напрочь расходилось с воображением.

Кожа на лице сестры была чистой, без малейших следов гематом или отеков. Никаких подозрительных пятен на шее. Запястья, выглядывающие из-под манжет шелковой блузки, были тонкими и безупречными — ни следов пальцев, ни царапин. Движения Настасьи были плавными и свободными, она не вздрагивала от резких звуков, не жалась в угол. В ее взгляде, когда она смотрела на мужа, не было страха. Раздражение? Да. Усталость? Возможно. Но никакой зашуганности или затравленности, которую я иногда видел у побитых женщин в больнице.

Да и сам Александр… Его агрессия была направлена на меня, на якобы «любовника», вторгшегося на его территорию. Но когда он говорил с женой, его голос, хоть и грубый, был лишен угрозы. Скорее в нем слышалась собственническая забота медведя, охраняющего свою берлогу.

Значит, не бьет. Орет, ревнует, бесится, но рук не распускает. Уже неплохо.

Этот вывод меня успокоил. Одно дело — защищать сестру от монстра, и совсем другое — вмешиваться в сложные отношения двух взрослых людей, где все не так однозначно, как кажется на первый взгляд.

— Ты выглядишь… смирившейся, — заметил я.

Настасья грустно улыбнулась.

— Может быть. А какой у меня был выбор? Бежать? Куда? К кому? У меня не было ни денег, ни профессии, ничего. Отец все перекрыл. Я была просто красивой куклой, которую передали из одних рук в другие. Мне повезло, что эти руки оказались… добрыми.

— Значит, ты несчастлива?

Она пожала плечами.

— Счастье — понятие относительное. Я сыта, одета, живу в комфорте. Муж меня боготворит. У многих и этого нет. Просто… это не та жизнь, которую я бы выбрала сама. Но я научилась в ней жить и находить свои радости.

Я слушал ее и понимал, о чем она говорит. Прагматизм. Выживание. Приспособляемость. Качества, которые, видимо, были в крови у всех Громовых, даже если они носили другие фамилии.

— Знаешь, — сказал я задумчиво, вращая чашку в руках. — У меня в Феодосии есть сотрудница. У нее была похожая история, только с другим финалом.

Настасья вопросительно подняла бровь.

— Она тоже из благородных, и тоже поссорилась с отцом. Только она выбрала «любовь». Ушла из дома, вышла замуж за простолюдина, который работал у меня ассистентом.

— И что? — с надеждой спросила сестра. — Они, как в сказке, живут счастливо и, надеюсь, долго?

— Нет, — покачал я головой. — Он погиб. Несчастный случай… или что-то в этом роде, — не стал я рассказывать о грехах ее брата. — И она осталась одна. С деньгами, но без поддержки семьи и с разбитым сердцем.

Я немного приукрасил и изменил детали истории Лидии, чтобы не вдаваться в подробности магической связи и наших с ней отношений, но суть осталась верной.

— К тому, что у каждой медали две стороны, — ответил я. — Ты жалеешь о том, что у тебя не было выбора. А она выбрала сама и заплатила за это страшную цену. Сейчас она одна, в пустой квартире, смотрит на фотографию мертвого мужа. А у тебя есть живой здоровый мужик, который готов ради тебя кинуться на незнакомца с кулаками, — закончил я мысль. — Это тоже чего-то стоит, Насть.

Помолчав, я добавил, чтобы история не звучала так мрачно:

— Но есть у этой истории и немного хорошего: моя сотрудница в итоге помирилась с отцом.

Она долго молчала, глядя на дно своей пустой чашки, словно пыталась найти там ответ.

— Наверное, ты прав, — наконец произнесла она. — Я… попробую посмотреть на это с другой стороны.

Мы еще немного посидели, допивая остывший чай. Разговор перетек в более мирное русло. Я рассказывал ей забавные случаи из своей работы, разумеется, опуская все, что касалось магии и трупов, она делилась сплетнями о соседях по поселку. Это был обычный разговор брата и сестры, которые не виделись много лет, но вдруг обнаружили, что у них все еще есть о чем поговорить.

А у старого Виктора и Настасьи в детстве действительно было много общего. Старший брат не сильно любил возиться с сестрой, а средний Громов, напротив уделял ей много внимания.

Когда часы в гостиной пробили одиннадцать, я поднялся.

— Ладно, в гостях хорошо, сестра, но мне пора.

— Куда ты? В особняк? — спросила Настасья, тоже вставая.

— Да. Там сейчас Григорий один, а учитывая ситуацию с любовницей отца, я бы не хотел оставлять дом без присмотра. Мало ли какие еще сюрпризы могут нарисоваться.

— Григорий… — она улыбнулась теплой ностальгической улыбкой. — Старый ворчун. Как он там? Все такой же чопорный?

— Еще как. Фрак, белые перчатки, «молодой господин». Будто и не было этих десяти лет и моего изгнания.

— Передавай ему привет, — сказала она, продолжая лучисто улыбаться.

Я улыбнулся в ответ.

— Обязательно.

Мы вышли в прихожую. Александр, услышав шум, выглянул из кабинета. Он все еще прихрамывал, но выглядел уже вполне бодрым.

— Уезжаешь? — спросил он.

— Да. Поздно уже.

— Ну, бывай, — он протянул руку. — Заезжай, если что. Драться больше не буду, обещаю.

— Ловлю на слове, — я пожал его руку. — Береги ее.

— Это я умею, — серьезно ответил он, глядя на жену, и тут же расплылся в добродушной лыбе, словно смотрел на самое ценное сокровище в своей жизни.

На крыльце Настасья вдруг придержала меня за рукав.

— Вить, — сказала она тихо. — Если… если отцу станет хуже… или если нужна будет помощь… ты позвонишь?

Я посмотрел на нее. В свете фонаря ее глаза блестели.

— Позвоню, — пообещал я. — Обязательно.

Я сел в машину, завел двигатель. Обернувшись, увидел, как они стоят на крыльце — хрупкая фигурка сестры и массивная фигура ее мужа, обнимающего ее за плечи. В этом простом жесте было столько спокойной уверенности и защиты, что я окончательно успокоился.