Мой медвежонок с тихим, жалобным шлепком падает на пол. Его короткий полет окончен. Но это уже никого не интересует.
В зале стоит абсолютная, давящая тишина. Старейшины смотрят на трещину в священном полу с такими лицами, будто видят наступивший конец света.
Человек-ястреб, мой «любимчик», отшатнулся, его хищное спокойствие наконец-то сменяется животным, первобытным страхом.
И только император медленно и спокойно поднимает свою голову. Он смотрит не на Дмитрия, сотворившего это разрушение. Он смотрит прямо на меня. На «бездарного» Мирослава. В его глазах, холодных, как зимнее небо, нет разочарования. Там горит огонь. Огонь дикого, ненасытного интереса и пересчитанных возможностей.
— Три дара, — его голос звучит тихо, но ясно, разрезая оцепенение, как лезвие. — Один — тонкий, разумный. Другой… дикий, как сама земля. Сила Воли и Сила Плоти.
Его взгляд скользнул от меня к Дмитрию, и в нем читается холодный расчет селекционера, разглядывающего двух перспективных строптивых жеребцов.
— И третий дар…. — взгляд останавливается на Егорке, который уже вырубился от перенапряжения и испытанного ужаса. — Дар-капкан. Сила страха. Любопытно.
Ставки, как сказал бы Мстислав, только что взлетели до небес. И я, и мой брат-чудовище, вмиг из безобидных щенков превратились в опасных зверьков. Игра становится смертельной.
— Испытание окончено, — объявляет император, и его голос гремит под сводами. — Но принесло оно больше вопросов, чем ответов. Завтра, с восходом солнца, мы повторим его. — Он делает паузу, и в этой паузе висит обещание крови. — На этот раз игра будет на выбывание. Наследник должен остаться только один. Один из трех.
Глава 24
Имение графа Дамирова
Тишина в покоях Ангелины Петровны — обманчива. Она не пустая, а густая, тягучая, словно прокисшие сливки. Она таит в себе напряжение, сгущающееся с каждым днем, с каждым боем ходиков на камине, словно туча перед грозой, тяжелая от не пролившейся влаги.
Софья стоит у высокого окна, обхватив себя за локти, но уже не видит ни аллей, усыпанных гранатником, ни играющего на листве вечернего солнца. Перед её глазами стоит бледное, испуганное лицо матери, только что вернувшейся с полдника.
— Он что-то замышляет, дочка, — шепчет Ангелина Петровна, бессильно опускаясь на шелковый диван. Её тонкие пальцы нервно теребят батистовый платок с вышитыми незабудками. — Александр Сергеевич… Он получил какое-то известие с нарочным, и с тех пор смотрит на меня так, будто я не жена, а подсудимая на его прокурорском процессе.
— Что за известие? — тут же встрепенувшись, подходит к матери и садится рядом, вмиг забыв о вышивке, брошенной на столике. В её груди защемляет знакомое, леденящее чувство страха — не за себя, а за того, кого она оставила в магическом ясле-тернате. — Это связано с Мирославом?
— Не знаю… Не думаю, — медленно качает головой Ангелина Петровна. — Но после того, как граф Орлов так и не объявился, а его сестра, эта Настасья, будто с ума сошла от злости и страха, в доме стало невыносимо. Я чувствую, что мы с тобой на пороховой бочке, Софьюшка.
В этот миг в голове у Софьи что-то щёлкает. Словно пазл, собранный в её подсознании из обрывков разговоров, украдкой подслушанных новостей и тревожного, бегающего взгляда отца, складывается в чёткую, ужасающую картину.
«Граф Орлов исчез. Отец в панике. Он что-то скрывает… Что-то, что может его уничтожить».
— Мама, — тихо, но твёрдо произносит Софья. — Ты права. Мы не можем больше прятаться. Настасья и её брат что-то затеяли против тебя, а отец… Отец, похоже, замешан в исчезновении графа Орлова.
Ангелина Петровна бледнеет ещё больше, восковой рукой прижимая платок к губам.
— Что ты говоришь⁈ Александр… замешан… Как?
— И у стен есть уши, мама. А у меня подавно! Отец не знает, что я здесь. А я гуляла ночами по имению и кое-что слышала из открытой форточки его кабинета…
— Что, что ты слышала, дочь?
— Я думаю, отец убил графа….
— Нет-нет! Александр — прокурор, а не убийца. Это невозможно! Немыслимо!
— А разве возможно было представить, что он возьмёт в дом вторую жену, обвинив тебя в смерти сына? — жёстко спрашивает Софья. Впервые за долгие недели беспомощности и страха она чувствует, как в ней просыпается её врождённая, дамировская решимость. — Он способен на всё ради сохранения своей власти и репутации. А когда он боится ее потерять — он, готов на всё.
Она встает и начинает нервно шагать по персидскому ковру, её юбка шуршит по узорам. План, отчаянный и рискованный, начинает формироваться в её голове.
— Мне нужен союзник, мама. И он у меня есть. Ты.
Ангелина Петровна смотрит на дочь с восхищением и страхом.
— Я сделаю всё, что угодно, чтобы защитить тебя и внука.
— Тогда слушай… — Софья опускается на колени перед матерью, их головы почти соприкасаются, а голос становится едва слышным шёпотом, который тонет в потрескивании поленьев в камине. — Отец не должен узнать, что мы действуем сообща. Твоя задача — наблюдать за Настасьей. Узнай, что она скрывает в своих покоях. Я уверена, ключ к разгадке там.
— А ты? Что будешь делать ты?
Софья поднимает голову, и в её глазах вспыхивает стальной блеск.
— Я собираюсь поговорить с отцом. С глазу на глаз.
* * *
Кабинет графа Дамирова по-прежнему пахнет дорогим табаком, выдержанным коньяком и незыблемой властью. Александр Сергеевич сидит за своим массивным дубовым столом, уставленным бумагами с гербовыми печатями, но взгляд его пуст и устремлён в одну точку на резном каминном портале. Он вздрагивает, когда дверь открывается без стука.
В проёме стоит Софья. Безмолвная, бледная, но с прямой, как трость, спиной и высоко поднятой головой. Свет от канделябра золотит её волосы.
— Софья? — удивлённо поднимает брови граф, откладывая перо. — Ты откуда взялась случилось? Мать в курсе твоего визита?
— Мать ничего не знает, — чётко произносит Софья, притворяя за собой тяжёлую дубовую дверь. Раздаётся глухой щелчок. — И я бы хотела, чтобы этот разговор остался между нами. Как между отцом и дочерью.
Она делает несколько шагов вперёд, и Дамиров невольно откидывается на спинку кожаного кресла. Он впервые видит её такой — не покорной жертвой, а грозной, почти равной ему силой.
— О чём ты хочешь говорить? — пробурчал он, стараясь вернуть себе привычную уверенность и наливая себе коньяк дрогнувшей рукой.
— О графе Орлове. О том, что случилось на той охоте.
Воздух в кабинете становится густым и тяжёлым, как сироп от кашля. Граф Дамиров медленно поднимается из-за стола, его холёное лицо искажает гримаса гнева.
