— Готовьте моих сыновей к показу, а также пухляка, — тем временем приказывает грозно император. — Да прибудет с ними сила, ведь в конце останется лишь один из них.
Он уже это говорил⁈ Или мне так только кажется. В любом случае напутствие такое себе, не слишком бодрящее. А я даже не успел сегодня выпить молочка, не говоря уже о кофе. И что же, мне из люльки сразу прыгать в петлю? Я хочу для начала свой утренний кофе! Или на худой конец молочко.
Я открываю рот и начинаю орать. Император морщится. И тут же спешно покидает покои.
— Дайте ему что-нибудь на перекус, — бросает он, поравнявшись с выходом.
Я удовлетворенно замолкаю. Так-то лучше.
Тут же вбегает нянечка. Моя хорошая, Марфуша с бутылочкой наперевес.
— Кушай-кушай, Мирославушка! — с этими словами бутылочка точно попадает в цель — в мой открытый от нетерпения ротик.
Я быстро осушаю бутылку. И вскакиваю на ножки. Все, я готов! Берите меня на ручки и несите, куда там следует!
Но мои неокрепшие ножки дрожат и я плюхаюсь на попу. Благо мягонький подгузник смягчает падение.
И вскоре я оказываюсь в дворцовом коридоре.
Меня не несут. Я иду. Сам. Каждый шаг моих коротких, ещё неуверенных ног — это вызов. Вызов им всем. Я чувствую, как напрягаются мышцы, как дрожит пол под босыми пятками, но я не останавливаюсь. Стражник теперь движется чуть сзади, его тень скользит по стене, будто плеть, готовая хлестнуть. Но его рука не тянется ко мне. Он наблюдает. Как и все.
А Дмитрия несут впереди, в золоченых, уставленных бархатом носилках. Он не плачет. Он смотрит вперед тем своим старым, водянистым взглядом, и воздух вокруг его носилок колышется все той же зловещей дымкой.
Мы продвигаемся по длинным, холодным коридорам, куда мне еще не доводилось попадать. Стражники молчат. Слышался лишь мерный топот их сапог по полированному мрамору и тихое поскрипывание шелков моей распашонки.
Двери распахнулись, и мы попадаем в огромный, круглый зал. Под высоким куполом, расписанным звездами, горят факелы, отбрасывая пляшущие тени на стены.
В центре, на низких ложах, сидят старые люди в темных, строгих одеждах. Их лица похожи на высохшие яблоки, а глаза — на черные бусины, сверлящие меня и Дмитрия. Тайный совет. Те, кто дергает за ниточки, когда император «спит».
Меня подхватывают подмышки и вместе с Дмитрием нас одновременно ставят на пол, на огромный, инкрустированный золотом круг. Я едва держусь на ногах, мир качается. Дмитрия посадили напротив. Его взгляд скользит по старикам с тем же холодным безразличием. Скорее даже с пустотой.
Но сегодня его аура… она не просто колышется. Она клокочет. Тёмная, маслянистая субстанция, будто кипящий дёготь. Он чувствует мою уверенность. И ненавидит её.
Воздух в Круглом зале густой, пропитанный запахом старческой немощи, воска и чего-то острого, металлического — страха и возбуждения. Сморщенные старики сверлят меня с нового, непривычного ракурса — снизу вверх. Я — диковинка. Зверёк, вставший на задние лапки.
Егорку внесли в носилках. Хотя он давно умеет ходить. Но уловив его взгляд, я сразу понимаю в чем дело. Глаза расширены от ужаса, кожа бледнее мороженого. Похоже Егорку подвели ноги от страха и неопределенности. Он что-то шепчет одними губами, а я считываю текст:
— Хочу к маме… К маме хочу….
Мне становится жаль парнишку. Надо же во что его жизнерадостного пухляша превратила эта аристократическая жизнь во дворце. Жуть да и только! Мне кажется, он даже успел схуднуть.
В то время, как я смотрю на Егорку, пока его сажают в наш круг, все остальные разглядывают меня с животным любопытством. Подумаешь, стою на ногах. И что? Хотите, могу ещё чечетку сплясать⁈
Император на троне — единственный, кто не смотрит на меня, как на зверушку. Его взгляд — взгляд оружейника, оценивающего новый, незнакомый тип стали. Холодный, весомый, лишённый отцовства.
— Начнём, — его голос рубит гулкую тишину, не оставляя места для церемоний. — Вы видите перед собой трёх сыновей моих. Кровь мою. Но трон может унаследовать лишь один. Тот, в ком горит искра. Искра, что укрепит державу. Сегодня мы узнаем, кто он.
Император, говоря это, поднимается с трона на возвышении. Его тон, громовый и властный, прокатывается под сводами.
Никто отчего-то не спрашивает, хотим ли мы этого. Мы тут всего лишь щеночки, которых выставили на ринг.
Все взгляды устремляются к Дмитрию. Никто об этом не смел говорить, но все это знают. Он — законный наследник, он настоящая кровь, он должен быть первым.
Один из старейшин, с бородой до пояса, поднимает дрожащую руку. В воздухе запахло озоном, затрещало.
Над головой Дмитрия возникает светящийся шар, переливающийся всеми цветами радуги. Я понимаю, что происходит. Они пытаются так вызвать его дар, прощупать его силу.
Дмитрий смотрит на шар, не мигая. Его аура, та самая дымка, сжимается, становится гуще, почти черной. Но ничего не происходит.
Шар повисел, потрескивая, и растаял.
На лицах старейшин появляется разочарование. Император сжимает рукоять своего кинжала, его пальцы белеют.
— Он мал, — произносит кто-то. — Сила дремлет.
— Или ее нет, — холодно парирует другой.
Тогда взгляд императора падает на Егорку, который сидит, съёжившись, и тихо хнычет.
— Ну а этого, — говорит император с лёгкой насмешкой, — раз уж он здесь, тоже проверьте. Чтобы потом не было претензий, что мы кого-то обделили.
Старейшина с бородой вздыхает, явно считая это пустой тратой времени. Он устало поднимает руку, и над Егоркой возникает маленький, тусклый шарик света — жалкая пародия на те, что были над Дмитрием.
Егорка зажмуривается от страха, сжимается в комочек. Он явно ждёт боли, чего-то ужасного. Но ничего не происходит. Шарик просто висит. На лицах старейшин — скука и раздражение.
И тут Егорка, видимо, не выдержав напряжения, дёргается — просто неудачно пытается отодвинуться. Его пухлая ножка шлёпает по мраморному полу.
И происходит нечто.
Не грохот, не взрыв. Глухой, тяжёлый удар, будто по залу ударили гигантским молотом.
Пол под ногой Егорки не трескается — он проваливается. Образуется не щель, а яма размером с таз, края мрамора зазубрены, будто их изорвало изнутри. Оттуда пахнет влажной глиной и холодом глубоких недр.
Шарик над Егоркой гаснет. В зале воцаряется абсолютная тишина, нарушаемая лишь его всхлипываниями. Он сам в шоке, смотрит на свою ногу, потом на дыру в полу, и ревёт ещё громче — теперь от испуга.
Старейшины замирают. Их брови ползут вверх. Человек-ястреб перестаёт щёлкать чётками и устремляет взгляд на Егорку, в полном оцепенении.
