— Ты не в своём уме, девочка! Не смей даже заикаться об этом!
— Он мёртв, не так ли? — не отступает Софья, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Но она не отводит взгляда от его побелевших глаз. — И ты замешан в этом. Ты собственноручно скрыл его тело.
Дамиров бледнеет, как полотно. Он видит, что его дочь не блефует. Она знает. Но как? Откуда?
— Молчи! — шипит он, с силой ударяя сжатым кулаком по столу, отчего хрустальная чернильница подпрыгивает с глухим стуком. — Одно моё слово, и тебя вместе с твоим выродком не станет!
Это — ошибка. Роковая ошибка. Упоминание о Мирославе становится той последней каплей, которая переполняет чашу её терпения. В её глазах вспыхивает холодный, безжалостный огонь.
— Ты прав, отец. Одно твоё слово может многое изменить. Но и моё слово кое-что значит, — её голос звучит тихо, но каждое слово падает, как отточенная сталь. — Например, слово «Орлов». Или «охота». Или… «убийца». Или то место, где закопан его труп!
Она видит, как он содрогается, услышав это имя, будто от удара бича.
— Что ты хочешь, дочь? — хрипло спрашивает граф, и в его тоне впервые прорывается не злоба, а животный страх.
— Откуда ты знаешь про Мирослава?
— Из новостей, — говорит он быстро. И тут же добавляет: — Твоя мать рассказала мне, что ты разродилась сыном.
— Не ври мне, отец, — произносит Софья шепотом, сама дивясь своей отваге. — Ты сам учил меня, что те, кто называют два источника информации одновременно — лгут, скрывая настоящий. Мне надо повторять мой вопрос?
— Ладно, твоя взяла. Твой муж, Андрей приезжал, искал тебе и своего выродка. Хотел убить вас обоих.
— А ты?
— А что я?
— Ты что ему ответил?
— Я понятия не имел, где вы есть. И мне плевать на это, если быть откровенным.
— Ты выдал бы меня, знай, что я все это время скрывалась с ним под крышей твоего имения?
Глаза Александра Сергеевича округлились как две чеканные монеты.
— Ты? С сыном? Под моей крышей?
— Да. И вот, мое условие. Я хочу, чтобы ты оставил меня и моего сына в покое. Чтобы ты использовал все свои ресурсы, всё своё влияние, чтобы защитить нас от князя Андрея. Чтобы твои теневики работали на нас, а не против нас.
— Ты шутишь? Я не стану идти против князя!
— Тогда я пойду прямиком к императору, — холодно заявляет Софья. — И расскажу ему всё, что знаю об охоте, о тайном погребении в старом лесу и о том, как Прокурор Империи скрывает улики. Как ты думаешь, что для тебя будет страшнее — гнев князя Рублевского или гнев Императора?
Она видит, как её слова бьют в самую цель. Граф Дамиров тяжело опускается в кресло, его могучее тело вдруг ссутуливается, словно с него сняли невидимый каркас. Он сломлен. И он это понимает.
— Хорошо, — говорит он тихо, отводя взгляд в потухший камин. — Я… я сделаю, что смогу.
— Не «что смогу», — поправляет его Софья, и в её голосе звучит сталь. — Ты сделаешь всё. Начинай сегодня же. А теперь, если позволишь, я пойду. У меня есть дела.
Она разворачивается и выходит из кабинета, не оглядываясь, оставив отца наедине с его страхом и поражением. Сердце её бешено колотится, но на душе — непривычно спокойно. Первый шаг сделан.
Дворец Императора
Я сижу на полу своей детской комнаты императорского величия, прислонившись спиной к холодной стене, и пытаюсь дышать ровно. А что ещё делать малышу моего возраста после прогулки, дневного сна и горшка?
Дышать ровно не получается. Каждый вдох — это предчувствие. Завтра. Завтра — тот самый день, когда из трех младенцев сделают фарш для императорских котлет. А я иду на эту мясорубку с пустыми руками. Вернее, с руками, которые после утренней порции «Малютки» связаны по локоть этим проклятым молоком, блокирующим все на свете. Интересно, они его только для меня заколдовывают или достается ещё и моему другу Егорке? Как бы там не было, рецепт прост: молоко, манная крупа и щепотка антимагии от манны младенцев.
Я закрываю глаза и пытаюсь медитировать. Оммммммммм…… Ноги никак не хотят сгибаться в позу йоги, но это меня не останавливает. Медитирую себе дальше.
Оммммммм….агу….Омммм….
Тишина внутри меня не умиротворяющая, а мертвая. Та самая, за которую меня так любят мои недруги. Эй, королевская знать, я не пустой! У меня внутри полно… э-э-э… детского возмущения!
— Мстислав? — бросаю я мысленный клич в пустоту. Старина, ты где?
Тишина. Глубокая, как карман у нищего. Обычно призрак появляется почти сразу, его саркастический шепот возникает в сознании: «Что, княжич, опять подгузник протекает?» Сейчас — ничего. Лишь звенящая пустота, которая пугает больше, чем лицо Тайного совета в полном составе.
— Мстислав, призрак дома на холме, где ты пропал? — снова посылаю я импульс, вкладывая в него всю свою нарастающую панику.
И тут до меня доносится отзвук. Слабый, прерывистый, словно кто-то ловит связь в метро. Я чувствую… Боль… Страх… у призрака есть такие чувства? Обалдеть не встать с асаны.
Не… зови… сейчас… — его мысленный голос обрывается. Опасно… Идиот…
«Опасно» — это мое второе имя! Ну, после «Мирослав». Я уже не могу остановиться. Мой страх, отточенный и закаленный, как шпага д’Артаньяна, тянется к нему по невидимой Wi-Fi сети, и вдруг мое сознание вырывается из тела. Картина вспыхивает у меня в мозгу — чужая, но до жути отчетливая, как утренние новости.
Я вижу коридор. Длинный-предлинный, бесконечный, как очередь в кассу «Вкусно и Точка» в обеденный перерыв. Стены здесь не из светлого дворцового камня, а из черного, отполированного до зеркального блеска дерева. Я вижу свое отражение — пухлого младенца с серьезным лицом. Смешно.
На стенах нет факелов. Свет исходит от синих, холодных огоньков, пляшущих внутри хрустальных шаров. Они не греют. От них исходит стужа, ползущая по коже ледяными иглами.
«Кондиционер включили на полную, экономят на отоплении», — мелькает у меня дурацкая мысль. Это библиотека. Но не та, где хранят сказки на ночь. Я чувствую это костями. Здесь живут не книги, а тени. Тени забытых заклинаний и запретных, кровавых рецептов зелий. На полках должно быть полно инструкций «Как продать душу Дьяволу и не остаться в дураках».
Мстислав здесь. Его призрачное тело, обычно такое уверенное и плотное, сейчас полупрозрачное, дрожащее, как студень на тарелке. Он плывет по коридору, и синие огни меркнут, когда он проходит, будто пожирают его суть. Ему больно. Невыносимо. Каждый сантиметр этого пути отнимает у него частичку.
— Агу! Вернись! — кричу я мысленно. Вернись! Это ловушка! Там нет даже бесплатного Wi-Fi!
