Демон Жадности. Книга 5 (СИ) - Розин Юрий

Не как две капли воды, вылитые под копирку, но как два дерева, выросшие из одного корня. Многие жесты, повороты головы, интонации в голосе, манера замирать на мгновение, обдумывая ответ, — все это было до боли знакомо, будто я смотрел на самого себя из другого измерения.

Моему телу не приходилось переучиваться, ломать себя — ему нужно было лишь вспомнить, раскопать то, что уже было в нем глубоко заложено. К тому же в моем арсенале были те полтора года, что я провел в золотой клетке дворца Амалиса, под пристальными, жаждущими взорами королевской семьи, желавшей видеть во мне своего погибшего Гильома.

Став пиратом, я задавил это в себе, но аристократическая выправка, сдержанная, чуть медлительная манера речи, слегка надменный, оценивающий взгляд — все это дремало во мне. Теперь же этот пласт личности поднимался на поверхность, и он ложился на меня как влитой, как хорошо сшитый костюм.

Параллельно с этим я вел тихую, безнадежную войну с раной в плече. Однако никакие мои попытки исцелить ее — ни концентрация маны, направленная в поврежденные ткани, ни редкие целебные артефакты, что нашлись в аптечке яхты, — не помогали.

Холодная, ноющая, пульсирующая боль стала моим постоянным спутником, неизменным фоном существования. В конце концов, я перестал тратить на нее силы, смирившись и приняв как данность, как часть цены за победу над короной. Благо, в повседневной жизни рана не слишком мешала, а скованность руки можно было скрыть ношением декоративной трости.

Когда яхта наконец плавно пришвартовалась в столице маркизата, я сошел с трапа, чувствуя себя почти что завершенным, отполированным произведением искусства. Плавная, уверенная, неспешная походка, прямой, но не напряженный стан, легкая, чуть отстраненная, вежливая улыбка, застывшая на губах, — сойдя на причал, я был для любого постороннего наблюдателя, от лодочника до придворного, живым воплощением Гильома фон Шейларона.

Тем не менее внутренне я вздрогнул, увидев у подножия трапа не мажордома и не почетный караул, а самого маркиза Шейларон. Высокий, седовласый, с лицом, испещренным морщинами, говорившими не столько о возрасте, сколько о грузе мудрости и неоспоримой власти, он смотрел на меня своим пронзительным, изучающим взглядом, будто видел насквозь.

— Сын, — произнес он, и его голос, низкий и властный, прозвучал без всякойтеплоты или нежности, лишь как констатация факта и начало диалога. — Пройдем. Нам нужно поговорить. С глазу на глаз.

Холодная тяжесть моего нового положения обрушилась на меня в тот самый момент, когда за спиной с мягким щелчком закрылась дверь в кабинет маркиза. Мы остались одни в просторном помещении, утопавшем в темном дереве и кожаных переплетах книг. Воздух был густым и неподвижным, пахнущим старым пергаментом и дорогим полировочным воском.

Маркиз Шейларон, не предлагая сесть, прошел за свой массивный письменный стол, оперся о столешницу костяшками пальцев, и его взгляд, тяжелый и пронзительный, впился в меня теперь уже с недовольством и презрением.

— Я знаю, — произнес он. — Знаю, кто ты. И знаю об этой… авантюре моего приемного сына. Мне это не нравится. Не нравится категорически.

Я почувствовал, как мышцы спины непроизвольно напряглись. Внутри все сжалось в ледяной ком. Инстинктом пирата я просчитал варианты: блефовать, отрицать, попытаться сыграть роль дальше?

Но взгляд этого человека не оставлял пространства для маневра. Он не спрашивал. Он констатировал.

Я медленно выдохнул, позволяя маске Гильома на мгновение сползти с моего истинного «я». Плечи расправились, осанка сменилась на более привычную, чуть более расслабленную.

Маркиз продолжил.

— Гильом одержим целью стать «высшим потенциалом» и я поддерживаю его в этом стремлении. Ради того, чтобы его признали национальным достоянием Империи, я готов терпеть. Даже нечто подобное.

Он оттолкнулся от стола и сделал несколько шагов в сторону, его взгляд скользнул по корешкам книг в большом платяном шкафу, будто ища в них ответа.

— Однако забудь о тех договоренностях, что были у вас с ним. Праздная жизнь в резиденции для тебя — недопустимая роскошь. Ты думал, что сможешь отсиживаться в моих покоях, пользуясь именем и положением моего сына?

Он повернулся ко мне, и теперь в его взгляде горел уже открытый, холодный огонь.

— За эту привилегию, за каждую кроху обеспечения, которую ты будешь получать от моего дома, ты заплатишь. Ты будешь работать. Твое участие потребуется мне — всестороннее и безоговорочное.

Внутри меня все закипело. Гневная, ядовитая волна поднялась от самого сердца. Эта самоуверенность, этот тон, не терпящий возражений… Он видел во мне инструмент. Пешку.

Мысленно я уже прикидывал, как быстрого и эффектного способа послать этого надменного аристократа куда подальше. Но трезвый, циничный расчет мгновенно остудил пыл.

Разорвать этот договор сейчас — значит сделать врагом одного из самых влиятельных людей во всей фракции Щита. Гильом будет скомпрометирован, мое собственное положение в Коалиции — под угрозой, а планы рассыпятся в прах.

Я подавил вспышку ярости, заставив лицо остаться почти бесстрастным. Любая демонстрация несогласия сейчас лишь ухудшит и без того хрупкое положение. Лучше сохранить видимость сотрудничества, оставив за собой право на саботаж или, на худой конец, на невыполнение самых идиотских приказов в будущем.

— Хорошо, — сказал я, и мой голос вновь обрел ровность, хотя и лишенную почтительной интонации Гильома. — Что конкретно от меня потребуется?

Маркиз медленно, с достоинством прошелся вдоль массивного дубового стола, проводя кончиками пальцев по идеально полированной поверхности, как бы проверяя ее на отсутствие малейшей пылинки.

— Гильом, — начал он, — был вынужден вести жизнь затворника, почти отшельника в последние пару лет. Слишком много глаз, от императорского двора до наших ближайших соседей, жаждало узнать его истинную стадию, слишком многие влиятельные дома видели в нем угрозу, которую нужно было устранить, пока она не стала неконтролируемой. Он практически не появлялся на публике. Не открывал новые предприятия, не представлял наш дом на значимых собраниях. Эта роль публичного наследника… оказалась вакантной.

Он остановился прямо напротив меня.

— И эту вакансию с радостью и предвкушением заняли мои родные детки. Все одиннадцать. — Он произнес это слово с таким леденящим, безразличным презрением, что стало ясно — для него они были не детьми, а досадной помехой, неизбежным политическим багажом, обузой. — Тунеядцы. Бездельники, погрязшие в роскоши и интригах. Дармоеды, чья величайшая заслуга перед родом — удачно подобранная мать. У двух за спиной стоят графские рода, у одной — маркизский, почти равный мне по статусу. И все они обладают ровно одним талантом — тянуть из семей своих матерей ресурсы и нашептывать им, что благосклонность, которую я оказываю Гильому, вызвана не его выдающимися способностями, а моим скупердяйством и нежеланием делиться наследством. Они, как стая стервятников, кружат над этим домом, ожидая моей смерти или слабости, чтобы разорвать его на клочки и растащить по своим углам.

Уголок его тонкого рта дернулся в коротком, безрадостном подобии усмешки.

— Что, стоит признать, отчасти это является правдой. Я действительно не горю желанием делить накопленное веками могущество между толпой бездарностей лишь потому, что в молодости был чуть более любвеобилен, чем следовало бы. Но это далеко не вся правда. Главная причина в том, что Гильом — единственный, кто обладает подлинным потенциалом, умом и волей. Единственный, кто может не просто сохранить, но и приумножить наследие нашего дома. Теперь же, — он резко указал на меня прямым, костлявым пальцем, жестким и не допускающим возражений, как удар кинжала, — эту роль предстоит играть тебе, его двойнику. Ты станешь новым, ярким, публичным лицом моего дома. Ты будешь посещать все значимые светские мероприятия, рауты, приемы и политические собрания. Ты будешь выступать с речами от моего и его имени, произносить тосты и принимать почести.