Лекарь Империи 2 (СИ) - Лиманский Александр

— Тридцать, — Волков подмигнул. — Неплохо, да?

Он поднял свой стакан. Сычев, повеселев, тоже поднял свой.

— За благие дела!

— За доступную медицину!

Стаканы со стуком чокнулись. В полумраке кабинета два лекаря, два санитара системы, праздновали свою очередную победу над несправедливостью этого мира. И свою маленькую, честно заработанную прибыль.

В коридоре было тихо.

Похоже, новость о публичной диагностике разлетелась по отделению со скоростью света. Даже Фролов, который до этого смотрел на меня как на личного врага, теперь старательно отводил глаза. Семен же, наоборот, проводил меня взглядом, полным щенячьего восторга. Кажется, я не просто приобрел союзника. Я приобрел фаната. Это было и лестно, и немного обременительно.

— Ну что, двуногий? — Фырк, который все это время тихо сидел у меня на плече, наконец-то подал голос. — Показал хомякам, кто в доме хозяин? Теперь они будут ходить на цыпочках и приносить тебе по утрам свежие орешки!

— Я пришел сюда не для того, чтобы выигрывать конкурс популярности, Фырк, — мысленно ответил я, направляясь в сторону неврологии. — Я пришел сюда лечить людей.

— Скукота, — фыркнул он. — Но признай, это было эффектно!

Это было эффектно, спорить не буду. Но сейчас меня волновало другое. Результаты анализов Шевченко поставили меня в тупик. Аутоиммунная теория, такая красивая и логичная, рассыпалась в прах.

А это значило, что я снова у начальной точки. У постели больного, у которого не было диагноза, но было стремительно утекающее время.

Нужно было снова с ним поговорить. Не как лекарь с пациентом, а как человек с человеком.

Иногда самый важный симптом скрывается не в анализах крови, а в рассказе о том, как человек живет. В его привычках, в его радостях, в его печалях. В той самой «мелочи», на которую никто не обращает внимания.

Я вошел в палату. Сергей Петрович сидел в кресле у окна. Он выглядел еще более уставшим, чем вчера. Рядом на столике стоял нетронутый обед.

— Снова вы, Илья, — он слабо улыбнулся. — Пришли с хорошими новостями?

— Пока пришел просто с новостями, Сергей Петрович, — ответил я, присаживаясь на стул напротив. — Ваши анализы из Владимира пришли. Они исключили целый ряд серьезных заболеваний. Это уже хорошо.

Это была стандартная врачебная уловка. Когда не можешь сказать ничего хорошего, скажи, что нет ничего совсем уж плохого.

— Исключили… — он горько усмехнулся. — Знаете, я уже чувствую себя ребусом, из которого вы по очереди вычеркиваете неправильные буквы. А правильного слова все нет и нет.

— Значит, будем искать дальше, — сказал я твердо. — Расскажите мне о себе. Не о болезни. О жизни. Какой она была до того, как все это началось?

Он посмотрел на меня с удивлением. Обычно лекари спрашивали про симптомы, про боли, про то, что и когда он ел. Про жизнь его еще никто не спрашивал.

— Жизнь… — он надолго задумался, глядя в окно. — Обычная жизнь пенсионера. Интеллигента на пенсии, как я люблю шутить. Я ведь всю жизнь преподавал историю. Книги, архивы, студенты…

Он говорил медленно, с паузами, но в его голосе появилась теплая нотка. Он рассказывал про свои увлечения. Про то, как любил играть в шахматы с соседом, старым отставным военным. Про то, как каждое утро, пока были силы, гулял в парке, кормил белок.

— А еще у меня кошка, Мурка, — он улыбнулся. — Черная, очень добрая. Сейчас у дочери живет, пока я тут… отдыхаю. Очень по ней скучаю. Ну и аквариум, конечно. Моя тихая радость. Маленькие, молчаливые друзья.

— Кошка и рыбки в одном доме? — усмехнулся я. — Она не пытается их поймать?

— Что вы! — он даже немного оживился. — Мурка к аквариуму даже не подходит. Она его боится, кажется. А рыбки… они успокаивают. Смотришь на них, и все проблемы уходят.

Я внимательно слушал, запоминая каждую деталь.

Шахматы, прогулки, кошка, рыбки… Пока это были просто штрихи к портрету, элементы общей картины. Они рассказывали мне о человеке, но пока не говорили ничего о его болезни.

Мой мозг складывал их в отдельную папку с пометкой «общая информация», продолжая основной поиск в направлении системных катастроф — ядов, генетических сбоев, скрытых опухолей.

Хобби пациента, каким бы милым оно ни было, пока не вписывалось в медицинскую картину.

Я вернул разговор в профессиональное русло.

— Сергей Петрович, вы говорили, что всю жизнь преподавали историю, — начал я, присаживаясь на стул. — Ваша работа была только в аудиториях и архивах? Или, может быть, были какие-то специфические условия? Экспедиции, работа со старыми артефактами, которые могли быть обработаны чем-то… необычным?

Он слабо улыбнулся.

— Нет, что вы, Илья. Все очень прозаично. Книжная пыль — вот и вся экзотика. Я был сугубо кабинетным ученым.

— Понятно. А за границу ездили? В какие-нибудь экзотические страны?

— Всю жизнь прожил в Муроме. Дальше Владимира и не выезжал.

Я задавал вопросы еще минут двадцать. О диете, о воде, которую он пил, о старых травмах.

Все было чисто. Ни одной зацепки. Ничего, что могло бы навести на мысль.

Я видел, что он устал. Говорить ему было тяжело.

— Ладно, на сегодня хватит, — я встал. — Вам нужно отдыхать.

— Илья, — он посмотрел на меня с отчаянием и надеждой. — Вы ведь… вы не сдадитесь?

— Я не умею сдаваться, Сергей Петрович, — ответил я так уверенно, как только мог. — Мы найдем причину. Обещаю.

Я вышел из палаты с тяжелым сердцем. Я обещал, но у меня не было ничего. Пустота. Белая стена.

Вернулся в ординаторскую. В голове был полный штиль. Тупик.

Хорошо.

Если прямой штурм — диагностика — не дал результатов, пора переходить к плану «Б». К терапевтической диагностике. Нужно назначить лечение для наиболее вероятной, пусть и не подтвержденной, причины и посмотреть на ответ организма.

Это тоже своего рода тест. Самый рискованный, но и самый показательный.

Я снова открыл историю болезни Шевченко. Если отбросить все «но», клиника все равно больше всего походила на какой-то атипичный, скрытый системный воспалительный процесс. А значит, нужно было ударить по нему из самого мощного оружия, которое было в арсенале лекарей.

Я быстро набросал лист назначений. Высокодозная пульс-терапия магическими кортикостероидами. Это был мощный удар по иммунной системе. Если в организме Шевченко действительно прятался какой-то вялотекущий, невидимый для анализов враг, этот удар либо оглушит его, и мы увидим улучшение, либо… либо не произойдет ничего. И тогда мы сможем с уверенностью вычеркнуть еще одну огромную группу заболеваний.

Одновременно с этим нужно было запустить последнюю, самую отчаянную проверку.

Я снова направился в палату к Шевченко.

— Сергей Петрович, простите, что снова беспокою. Нужен еще один, последний анализ.

Он только устало кивнул.

Я взял у него кровь. На этот раз — на расширенный токсикологический скрининг. Тяжелые металлы, фосфорорганические соединения, редкие яды. Это было похоже на стрельбу из пушки по воробьям, но я должен был исключить все.

Отправив пробирки в лабораторию и передав лист назначений на пост, я вернулся на свое место.

Все.

Я сделал все, что мог. Запустил два процесса одновременно. Теперь оставалось только ждать. И это было хуже всего.

— Ну что, двуногий? — Фырк осторожно уселся мне на плечо. В его голосе не было обычной язвительности. Только сочувствие. — Закинул все удочки?

— Все, — ответил я, уставившись в стену. — Теперь это как искать черную кошку в темной комнате.

— Особенно когда ее там нет, — закончил он мою мысль. — Может, он и правда… просто старый? И все ломается само по себе?

— Не бывает так, Фырк, — я покачал головой. — У всего есть причина. У каждой болезни есть имя. И я должен его найти.

Я снова открыл историю болезни Шевченко. Нужно было перечитать ее еще раз. Десятый. Двадцатый. Сотый. Пока какая-нибудь незначительная деталь не бросится в глаза.