Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

Правда, у него «детокс», поди, подольше длился, чем восемь часов. Но тем не менее.

Не привыкшему к информационному голоду парню казалось, будто время во Вселенной остановилось. Будто не только на миг всё разом померкло и умерло, но и никогда больше не запустится вновь. Словно он сел на смолу и теперь безнадёжно застревал в ней, пока пространство каменеет и замирает, и этот процесс гибели невозможно предотвратить. Ничто больше не воскреснет, ничто не запустится, и он бесконечным циклом будет переживать один и тот же день — день, когда Буц и Нейк протащили его мимо чародейского логова и уволокли в застенки. Диафрагма медленно скукоживалась и забивалась мятым комком под желудок, пропитанный пылью дорог воздух оседал на лёгких и душил словно петля, пальцы сжались и впились в ладони нестриженными ногтями, отрезвляя болью, и всё сжималось и ссыхалось внутри, как в мумифицированном теле…

И повторится всё, как встарь: колдун, темница и фонарь.

— Не-не-не, это какой-то бред, — шепнул себе под нос Максим, запрокинув голову и закрыв глаза. — Надо успокоиться. У тебя просто живое воображение, чел, вот и возвращайся к реальности. Изобретёшь здесь что-нибудь вроде электричества, смастеришь розетку, зарядишь телефон — и отпустит.

Однако от разговоров с самим собой только хуже стало.

Впервые он увидел своего брата в состоянии, именуемом в простонародье «приход», когда Стёпе было шестнадцать. Мама не ночевала дома — работала в ночную смену и скрепя сердце велела старшему сыну присмотреть за младшим. Проследить, чтобы поел, чтобы уроки сделал (началась средняя школа, необходимо было ответственно подходить к подготовке к занятиям), чтобы ничего не разбил и сам не покалечился — словом, стандартный набор обязанностей более взрослого. И, как надеялась мать, ответственного. Стёпа контролировать подопечного взялся со всей серьёзностью, а чтобы точно уж ничего не проморгать, позвал друзей — вчетвером же гораздо проще следить, верно?

Друзья, в свою очередь, предложили взбудоражить мозг, чтобы спать не хотелось и можно было хоть всю ночь за братиком поглядывать — притащили этого их бодрящего порошка, который ласково звали «мяу», и на кухне все вместе и накачались под завязку. Сколько там было и что это была за гадость, Максу, разумеется, не сообщили и приближаться к «зелью эффективности» категорически запретили — хорошо, что не додумались дать попробовать немного волшебства ребёнку. Проболтали тогда юноши, практически не затыкаясь, до самого утра, гремели бутылками из-под водички (от мысли попить всех дружно воротило, но выступавший в роли главного Стёпа вынужден был напоминать о необходимости ликвидировать последствия обезвоживания) и рассосались по домам, когда за окном уже светало.

Только старшему Вороновскому спать не хотелось — возможно, он вынюхал больше остальных своих товарищей на правах «лидера». Сидел он на кухне, отупевшим взглядом наблюдая за тем, как миллиметр за миллиметром над крышами соседних пятиэтажек поднимается солнце… и разговаривал. Интересные вещи говорил, к слову: о теории кротовых нор, о сингулярности, о бесконечном космосе, который пока что расширяется, а затем, может, и схлопываться начнёт — не дурак был Стёпа, совсем не дурак. Вещал красиво, красочно, изобилуя эпитетами и метафорами… Вот только перед ним никого давно не было. Максим застал его в этом состоянии, когда вышел в туалетную комнату, да так и остался в дверном проёме кухни, наблюдая за братом с ужасом. С кем разговаривал Стёпа — и говорил ли он с кем-либо вообще, а не просто сам с собой, — осталось за кадром, это не играло и не могло играть роли. Но образ человека, болтающего с пустотой о жизни, лицо которого посерело и осунулось всего за какую-то ночь до неузнаваемости, его впавшие в череп глаза и совершенно незнакомый взгляд врезался в память мальчика на долгие годы.

И теперь, даже не осознавая последствий отпечатавшегося на мозгах впечатления, пытаясь себя успокоить, Макс вспомнил этот эпизод, как если бы никогда о нём не забывал. Вспомнил это страшное утро среды, спокойное и пустое, звон тишины которого разносился над городом и нарушался мерным тоном старшего брата, потерявшегося в хитросплетениях собственных рассуждений, прерывавшего самого себя на середине предложения и забывавшего через секунду, о чём, собственно, вёл речь. Эта прострация, лишившая Стёпу индивидуальности, лишившая его памяти, внимательности и способности спать, была страшнее всего. Страшнее его приступов ярости, страшнее летевших во все стороны фарфоровых чайных чашек, страшнее слёз матери, страшнее визитов милиции — потому что нет ничего чудовищнее, чем видеть близкого человека, лучшего друга, превратившего себя в пустой сосуд для озвучивания слов, обмякшего за кухонным столом и…

Тихо тихо спокойно всё в порядке ты не сходишь с ума просто здесь чертовски жарко и нечем заняться тут нечем дышать воздух тяжёлый всё будет в порядке ты справишься просто дыши постарайся не думать ни о чём всё будет

Стоять становилось невмоготу. Он проторчал у фонаря несколько часов, то окунаясь, то выныривая собственными усилиями из череды панических атак, и однообразная реальность, однообразные реплики проходивших мимо жителей средневековой столицы вращались в бесконечном цикле, умерщвляя Вселенную и превращая Максимово бытие в день сурка, погружая его в безрадостный, мрачный и безвыходный транс. Стон застрял в глотке каменной пломбой, руки дрожали как после жесточайшей попойки, голова уже не могла ровно держаться на шее, её мотало из стороны в сторону, как воздушный шарик мотает ветром. Ещё немного, и…

— Ты снова здесь?

Путник разлепил глаза. Голос, не похожий на гул городских обывателей, стал глотком ледяной воды в жаркий день. Молодой, звонкий, слегка раздражённый и нетерпеливый — этот голос нёс в себе разнообразие, которого Эпиркерку, по мнению нового его обитателя, очень не хватало. Юноша, ставший городским сумасшедшим и сплетней-номер-один всего за ночь, повернулся в сторону прозвучавшего голоса, со второй попытки сфокусировался на светлом девичьем лице и тут же отогнал от себя подозрение на галлюцинацию. Девушка в уже знакомой ему униформе стояла метрах в полутора, скрестив руки на груди, и глядела на него слегка надменно — но не излишне, а именно так, как обычно смотрят на незнакомых парней незнакомые девушки. Светло-синий плащ из лёгкой ткани покачивался в такт постукивания тонкой ножки по брусчатке.

Кажется, её он здесь раньше не видел.

— Ась?

— Я говорю, ты снова здесь, — повторила девушка, поджимая губы. — Глупо было заявляться сюда. Или тебе нравится быть посмешищем?

— Ага, — Макс снова откинул голову и прижал её затылком к фонарному столбу. Похоже, надежда услышать что-то интересное не оправдается. — Просто в экстазе, когда надо мной смеётся весь город.

Незнакомка, к счастью, оказалась на проверку достаточно бодрой и сообразительной, чтобы уловить в голосе бродяги сарказм. Слабо, впрочем-то, скрываемый, так что очко за интеллект парень решил ей пока всё-таки не приписывать. Видимо, в столице не только идиоты обитают. По крайней мере, не только клинические.

— Занятно, — прокомментировала она. — Ты не похож на нищего. Хотя пахнешь, безусловно, как бродяга.

— А то я не в курсе, — фыркнул Максим. — Сама попробуй поспать сначала на улице, а потом в камере — я на тебя посмотрю.

— Вот ещё, — в тон ему фыркнула девушка. — У меня, в отличие от некоторых, есть дом.

— Ну так и шла бы ты… домой.

— Хам, — скривилась она.

Однако уходить незнакомка в униформе явно не планировала. Что-то не давало девице покоя, что-то держало её возле фонаря в полутора метрах от скверно пахнущего и жалко выглядевшего бродяги, и… Макс бросил на неё недовольный взгляд, всем видом демонстрируя нежелание с кем-либо разговаривать — копаться в чужой мотивации он не планировал, со своей ещё толком не разобрался. Однако в вопросах намёков женщинам не было равных ни в одном из миров: они могли как давать их, так и ловко игнорировать, если им это становилось выгодно. Вот и студентка с места не сдвинулась, хотя её светлое лицо и перекосилось от нетерпения.