Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

Стёпой, например. Уж он-то ни одной юбки не пропустил.

— Так что ты там хотела сказать про метку?

— Запомнил, значит?

— У нас не настолько насыщенная информацией беседа, чтобы что-то забыть.

Она помолчала, всё ещё лукаво и задорно (удивительно, как некоторым девушкам удаётся «лукаво и задорно» просто молчать). Затем, позволив себе опустить взгляд на чужую грудь, ещё раз изучила «икс», как если бы сомневалась, настоящий ли знак перед ней. И только потом, уже серьёзно, описала в воздухе размытый круг ладонью.

— Господин магистр редко кого награждает честью носить на себе свои печати. Или запреты. Обычно раздражающие его люди просто… исчезают.

— Ты на какую-то конкретную интерпретацию слова «исчезновение» намекаешь?

— Да нет. Просто как факт.

Облачность больше не спасала. Кожа лица пульсировала горячей кровью, по шее катился пот: дабы проверить теорию незнакомки, Макс коснулся ладонью темечка — оно пылало подобно раскалённой сковороде. Соображал он туго и способность слушать объяснения, чего она там имела и что не имела в виду, терял катастрофически быстро.

— Я, похоже, последние мозги сейчас расплавлю, — заметил он безрадостно. — Нет у вас какого-нибудь средства от перегрева?

— Ты ко мне сразу на «вы», как что-то понадобилось?

— Я про студентов академии этой твоей говорю, — фыркнул парень. — С ровесницей по имени-отчеству — много чести.

Девица сделала вид, что задумалась, даже не стараясь притвориться — поведение было нацелено, без всякого сомнения, на то, чтобы Путник принялся упрашивать.

— Может, и есть, — наконец ответила она. — Только бесплатно не помогу.

— Смеёшься? — заявление и самого-то Макса рассмешило. — У меня ни копейки местных денег.

— А мне твои деньги не нужны.

— И чего ты тогда хочешь от нищего, пахнущего бродягой человека?

— Скажи, зачем господина магистра караулишь, — на светлом лице заиграла победоносная улыбка. — И почему в тень не отойдёшь.

— В таком случае, придётся мне тут помереть, — вздохнул Макс. — Потому что ответа на этот вопрос у меня нет.

С секунду, наверное, студентка глядела на него с нескрываемым изумлением. Затем открыла рот, хватанула воздуха как рыба, закрыла, моргнула и снова открыла. Да так и замерла.

Если бы хоть крупица лукавства мелькнула на лице этого немытого бродяги, называющего себя Путником, остроумного и этим самым остроумием отталкивающего, она тот час бы развернулась и ушла по-настоящему. Играть в подобные игры она давно отучилась — не первый в практике молодой человек пытался расположить к себе очередную красавицу довольно скверно изображённой таинственностью. Вот только ни лукавства, ни напряжения в чертах его лица студентка не обнаружила, хотя обычно вскрывала чужие маски как орехи.

Этот полоумный говорит правду. Как открытая книга, всё на поверхности — вот только поверхность странная сама по себе.

— Тебе, кажется, уже расплавило мозги, — не вкладывая в предположение ни толики насмешки, серьёзно и несколько встревоженно заключила она.

— Да не в этом дело, — Максим отмахнулся от студентки как от мухи. — Просто я реально не знаю, чего тут торчу. Вернее, знаю, что мне нужно, но понятия не имею, как это получить. Вот и пробую разные варианты.

— И что тебе нужно?

— К Захарии в ученики попасть. Не шибко хитрая задача, казалось бы. Но… как видишь, вот он я. Сушусь на солнышке, как помидор. Мне кажется, он каких-то… Знаешь, радикальных действий ждёт.

— Подсказка, — широко и искренне улыбнулась студентка. — Он от тебя вообще ничего не ждёт, кроме того, чтобы ты отсюда убрался. Ему учеников не надо.

— Откуда знаешь? Сама пробовала?

— Нет, конечно. Я не дура. А вот товарищи мои по учёбе — да, пробовали. И много раз. Даже Академия наша отправляла ему официальные запросы, чтобы у будущих чародеев преподавал. Но магистр не желает у себя дома чужих людей видеть, равно как не желает и тратить на них своё время. Так что твои попытки… как бы это сказать… — она лукаво прищурилась. — Бессмысленны.

— Вы в Эпиркерке умеете поддержать.

— Я говорю как есть, Путник, а не то, что ты хочешь услышать. Охранная метка должна была всё доступным языком объяснить.

— Раз ты такая уверенная и вообще жизнь прохавала, — Макс скрестил на груди руки, припомнив беседу с Эльмой, а задним числом поразился, с чего вдруг в его речи проступил ярославский лексикон. — Скажи-ка мне вот что: сколько человек из тех, кто к нему ходил, приходили ещё раз?

— Много. Два или три десятка, точно не помню, но очередную неудачную попытку одного из них ты, я так думаю, наблюдал вчера — Давида, рыжего такого, высокого. Он у нас на курсе первый красавчик.

— А сколько из этих «двух-трёх десятков» до Захарии всеми правдами и неправдами пытались достучаться? — не отставал парень. — Сколько из них караулили перед домом, спали на улице, молотили в дверь? Сколько готовы сюда каждый день приходить и каждый день тут стоять — в жару, в ливень, в грозу, в холод, в какую угодно погоду? Жопу, прости за выражение, морозить, на жаре потеть, спину об камни отбивать…

Девушка быстро смекнула, к чему клонится вся эта бравада, и слушала немного нетерпеливо и вполуха. Очевидно, она от восторга слюной не захлёбывалась, когда парни бахвалиться начинали, а Максима вдруг понесло от гордости за самого себя… Но, и студентке совсем не понравилось это признавать, его сложно было упрекнуть в неоправданном самодовольстве.

— Сколько из твоих друзей не мылись неделю, воняли как скунсы, дрались со стражниками города, ночевали в камере, где даже одеяла нет, не ели толком днями, потому что денег нет банально хлеба купить, скольких крысы кусали во сне? Кто-нибудь от дома отказался, чтобы не пропустить момент, когда этот индюк на улицу выйдет? Кто-нибудь в чужом мире оказался без семьи и друзей, кто-нибудь оставил мать горевать по умершему сыну? Кто-нибудь готов тут за дверью следить, как псина дворовая, глаз не смыкая, потому что боится упустить момент? Кто-нибудь готов на одни подачки небезразличных людей прожить? Кого-нибудь обругивали просто за то, что они на дороге сидят?

— Да, я уловила суть, — кивнула слушательница. — Ты настойчивый.

— Я не настойчивый, — с неожиданной для самого себя горечью возразил Макс. — Я в отчаянии.

Какое-то время они молчали.

— Хоть ты пойми, безымянная студентка: у меня не осталось опций, — признался Путник и одними губами улыбнулся. — Не могу я сдаться. Каглспар сказал, что Захария может между мирами путешествовать, что знает, как это делается, может свои перемещения контролировать, может сам выбирать, куда ему отправляться. А мне надо домой. Мама одна осталась, у неё вообще больше никого нет, ни брата моего, ни отца. Она там с ума сходит… Я же даже не предупредил её, что уйду куда-нибудь, чтобы время выиграть.

Девушка продолжала молчать.

— Короче. Как есть говорю: ты можешь меня сколько угодно вонючим бродягой обзывать, правда, — Путник обессиленно опустил взгляд. Не было ни желания, ни энергии что-то кому-то объяснять: запал, как говорится, пропал. — В этом мало приятного, спорить не буду, и я не мазохист, чтобы ловить какой-то там кайф от пребывания в обществе, которое меня унижает и презирает. Но это сейчас настолько второстепенная вещь, что я просто закрою глаза. Я с этим столбом срастусь, если потребуется, и с места не сдвинусь, пока этот козёл не сдастся. И когда он согласится, я всему научусь. И свалю из этого грёбанного города, из этого сраного средневековья, где даже электричества нет. Наконец-то.

Студентка не шелохнулась. Она теперь смотрела на Макса с неподдельным сочувствием, и пускай это не было реакцией, на которую он внутренне рассчитывал, невидимая пропасть из презрения между ними стала чуточку уже. Потом молча опустила руку в сумку, ремень которой перекинула через плечо, и вытащила какую-то булочку.

— Возьми-ка, — протянула она угощение. — Как ты правильно сказал, у меня есть дом. Меня там накормят.