Дубль два. Книга вторая (СИ) - Дмитриев Олег

Открыв глаза, я понял, что план, с заботой и вниманием, со знанием дела и учётом всех факторов, включая неизвестные мне, так тщательно продуманный стариками-разбойниками во главе с Белым, полетел к чертям. После того, что поведала мне Ольха, я не мог просто сжечь её вместе с паразитом. Перед глазами стояло не великое доброе Древо, надёжа и почти ровесник Земли. Там была сжавшаяся в комочек маленькая девочка, никогда и никому не желавшая и не делавшая зла. Запрещавшая поступать так окружавшим её двуногим. Верившая в добро по той простой причине, что сама была им. И получившая чёрную прививку, лишившую её воли, чести и будущего, укравшую память и разум на долгие столетия. Убившую за это время почти всё светлое в памяти человечков на дни пути вокруг. И они забыли сами и заповедали потомкам дорогу на Белый остров у истоков Яренги.

Разболтав зубами узел на тыльной стороне запястья, я стянул повязку. Глубокая борозда почти затянулась — про регенерацию деды́ не обманули. Сжал кулак крепче, заставив лопнуть тонкую розовую кожицу, едва покрывшую рану. И протянул, подойдя, ладонь к дрожавшему прутику.

— Пойдём со мной, Ольха. Я отвезу тебя к друзьям.

— Мы оба погибнем, человечек. Спасайся, пока есть время, а его совсем мало. Он вот-вот проведает тебя, и тогда — смерть, — она гнала меня прочь. Снова спасая двуногих дурачков. Снова веря в добро. После всего неизмеримого зла, что выпало на её долю.

— Я не уйду без тебя. Или горим вместе — или залезай. Вы это умеете, я видел, — в лесу за ручьём истошно закаркали вороны. Мне было плевать на них. Я пытался заставить предвечную сущность сделать то, что хотел я, против её воли.

От места, где к тонкой веточке крепился ажурный тёмно-зелёный листочек, потянулся еле заметный глазу росток, чуть толще волоса. Я поднёс руку — и он втянулся в красную борозду на левой ладони. Разрывавшую надвое линии жизни и судьбы.

— Или горим вместе, — будто эхом отозвался внутри голос Ольхи. — Если сможешь — возьми моё тело.

Речь её звучала более внятно, чем несколько минут назад. Или секунд. Или часов — за временем не следил вовсе. И, кажется, в ней чувствовалась безысходность. И жалость. Ко мне. Она жалела не себя — меня! И от этого рассерженный ёж Яри внутри превратился в стаю осатаневших дикобразов. Белые иглы словно сдирали остатки мяса с рёбер внутри. Легкие, наверное, давно сгорели, и дышал я или нет — как-то не задумывался.

В несколько движений вырубил лопаткой ком земли с дрожавшим от каждого удара стволиком Ольхи. Получилось с два моих кулака примерно. За неимением тары, оттянул ворот футболки и осторожно, как смог, погрузил землю с ростком внутрь. Если повезёт — листья отрастут новые. А если нет — уже не важно.

— Яр, беги! — звякнуло в голове, когда я выпрямился над ямкой, откуда только что забрал Древо. Чувствуя кожей, внутренней её поверхностью, как что-то движется от левой ладони вверх, разветвляясь и пробивая путь к ногам и правой руке.

Что-то мелькнуло, едва различимо для глаз. По правой щеке и уху скользнули какие-то не то нити, не то волосы. И в ямку над ключицей, между шеей и плечом, будто кто-то вбил раскалённый гвоздь.

Глава 23

Больше никогда

Это было хуже, чем тогда, на Ведьмином озере. Гораздо хуже.

Боль рванула так, что я рухнул, как подрубленный, едва успев дёрнуть головой назад, чтобы не завалиться на прижатую к животу Ольху. Хотя, назвать это чувство болью — всё равно что Эверест — болотной кочкой или Мировой океан — паршивой лужицей. Слов таких в нашем языке не было, как и понятий в нашем мире. Я одновременно горел дотла и окоченевал от лютой стужи, разъедаемый солью и кислотой. Все рецепторы, тактильные, зрительные и вкусовые, посылали в мозг сигналы, которые он не мог интерпретировать иначе, чем невыносимые, не измеримые ничем страдания. В ушах, будто на фоне издевательски-торжествующего инфернального хохота, звучало:

— Безумец! Ты решил отнять добычу в Чёрного Древа? Теперь ты станешь служить нам вечно! И му́ки твои не прекратятся никогда, мерзкая мелкая двуногая тварь!

— Яр, не умирай! Держись! — валяясь на спине, воя, извиваясь и одновременно дрожа от лютой боли, я с удивлением различил, кажется, голоса Белого, Оси и Дуба. Как это могло быть⁈

— Ты и вправду знаешь моих родных? — Речь Ольхи звучала с изумлением и восторгом. Кажется, она начинала мне верить. Только вот толку в этом не было уже никакого. Я не чувствовал правой руки, и вся та сторона, от уха до колена, онемела и странно пульсировала, будто планируя оторваться от меня и отползти подальше. Непередаваемо неприятное чувство.

— Ярью, чудила! Бей Ярью! — это, вроде бы, забесновались в моей голове старики-разбойники, Раж с епископом. Этих-то каким ветром надуло?

— Бей Ярью, Аспид! Нет времени тупить! — это, кажется, сообщили все и каждый, кого я хоть раз слышал в жизни. Кроме мерзкого чёрного ростка, что, видимо, был занят расчленением дурачка-Странника, поэтому в беседу не лез. Зато во все органы и ткани, кости, связки и мышцы — лез. Очень больно и очень настойчиво. Эдак он и вправду пополам меня порвёт…

— Дядя Аспид! Бей! За нас с Линой бей! — и снова в себя меня привёл Павлик. Чудо-ребёнок включал мозги взрослому мне с завидным постоянством.

И я ударил.

Кажется, в прошлый раз Ося сказал: «Ого, как полыхнуло!». Или Раж ахнул: «чуть всю Землю наизнанку не вывернул». На этот раз комментариев не было. Возможно, из-за того, что уши у меня заложило будто бы и снаружи, и изнутри.

Волна, а точнее волны Яри, прокатившиеся по телу от стаи дикобразов, что скакали внутри как стадо кенгуру, словно насытили Ольху, и парализовали чёрного. Я чувствовал, лёжа во мху, как во мне копошились ростки, выстраивая внутри тела какую-то другую, новую систему, в параллель к имевшимся опорно-двигательной, нервной, кровеносной и прочим, какие они там вообще бывают. Это ощущение описать невозможно. Но мать сыру Землю, кажется, я стал слышать ещё лучше. И понимать. В части того, как это неприятно и отвлекает, когда мелкие существа забираются под кожу и начинают там что-то копать, строить и добывать. Из меня добывать можно было, наверное, только Ярь. Зато в промышленных масштабах.

— Я пробую запереть его, Яр, но он сильнее нас обоих. Хорошо, что в тебе оказалось так много силы. Я успею выстроить каналы, они помогут передавать и выпускать её быстрее и не так опасно для твоего тела, — Ольха будто давала промежуточный доклад. Непрошенный, но необыкновенно воодушевляющий. Кроме слов «сильнее нас обоих».

— Собери побольше силы и направь прямо в ствол, в этот нарост. Попробуем запереть его!

Два раза просить меня не нужно было. Я был давно готов чёрную тварь парализовать, а потом на куски разорвать. А после даже обсудить с Ольхой некоторые постулаты толстовства и особенности непротивления злу насилием в современных реалиях. Поэтому с радостью выпустил дикобразов, прижав руки к бывшей ольхе. А теперь — саркофагу, внутри которого бесновался чёрный. Тот же самый, что, кажется, замер в правой половине моего туловища.

Полыхнуло сильнее. Значительно сильнее. Меня от шершавой тёмной коры откинуло так, будто слон лягнул. Стадо слонов. Из удачного было только то, что, скользя спиной по островку, я через пару метров нагрёб приличную подушку из мха под головой. И то, что до шелестящих чуть дальше острых лент рогоза не доехал. Потом, когда вернулось зрение, выяснилось, что удача на этом не закончилась.

Колоду-гроб, в которую превратился ствол Древа, когда оно сбежало ко мне за пазуху, развалило пополам, вдоль, от самого корня. Левая часть, поуже, на которой осталось больше ветвей, рухнула на землю. Правая пока держалась вертикально, но, кажется, без всякой уверенности и надежды. Я видел, как поднимались корни, будто вырываясь вместе с частью устланной мхом площадки у подножия. Которую я изрыл ямами, как последний сурок. Светлая древесина ствола на глазах наливалась красно-бурым по всей длине. Кроме пугающей черноты, что зияла на месте сердцевины. Чёрный будто выжег её давным-давно. Древо стояло без стержня, без основы. И стояло бы ещё Бог знает сколько, не притащи сюда меня.