Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим

— Ну, ты же имеешь право оскорблять незнакомых тебе людей. Чем я хуже?

— Ты…

И вот тогда-то ботаник по-настоящему побелел от злости. Розовые пятна побагровели, нехорошо заблестели большие светлые глаза. Максим не сразу догадался, что пересёк какую-то черту, которую ему, вообще-то, правда не следовало пересекать. Спросил и спросил — что с того? Откуда же гостю из другого мира знать, насколько вопиющим, отвратительным оскорблением было сравнить дворянина и бродягу, да ещё и поинтересоваться вслух, чем это первый лучше второго?

— Ещё слово, — прошипел студент серьёзно и холодно, сунув руку за пазуху. Теперь, когда напускной пафос стёрся истинными эмоциями, он впервые по-настоящему начал восприниматься как внушительная угроза. — И ты пожалеешь, что родился на свет, клянусь честью своей семьи. Я милосерден к глупости и даю тебе шанс: пади на колени и моли о прощении.

— Жан, пожалуйста, — Лейм обратилась к нему как раз в тот момент, когда несколько из присутствующих студентов скопировали этот жест. — Давайте успокоимся и откажемся от насилия, мы же благородные люди!

— Этот нищий заслужил то, что с ним сделают, — без тени нахальства или иронии, так же серьёзно и ровно произнёс другой студент, черноволосый, с узкими плечами и крупным орлиным носом. — Если Жан сейчас спустит это оскорбление с рук, он потеряет моё расположение раз и навсегда.

Опа, — Максим вынужден был подобраться, собирая в кучу последние свои ресурсы. Ему категорически не нравилось русло, в которое зашла их беседа. — Да у ботаника, походу, и выбора-то теперь нет.

— С бродягами вопросы надо решать так, как они привыкли, — Жан плотно стиснул зубы, и Путнику вдруг даже стало его несколько жалко. Иррациональное и обходящее стороной его собственное уязвлённое самолюбие, это чувство подсказывало: может, не окажись тут товарищей по учёбе, ботаник предпочёл бы до последнего идти к мирному разрешению конфликта. — При помощи грубой силы.

Да что я такого сказал-то?!

Студент извлёк из нагрудного кармана нечто маленькое и блестящее. При ближайшем рассмотрении предмет оказался двойным кольцом из голубоватого серебра, с мелким узором из символов, похожих на скандинавские руны. Надев кольцо на указательный и средний пальцы, парень взглянул на Максима так, словно тот моментально должен был всё осознать, упасть на колени и раскаяться во всех смертных грехах, молить о пощаде и целовать ему ноги. Не исключено, что этот взгляд был ещё и своеобразным намёком — предупреждением, мол, лучше сейчас не спорь и делай что велено. Но ничего из этого списка закономерно не произошло — Путник ещё толком не дошёл до причины, по которой его едва ли не линчевать собираются, а уж что касалось кольца, то просто искренне не понимал, с чего вдруг появление на арене данного атрибута должно его напугать. Или хотя бы впечатлить.

Да, от украшения исходила определённого рода сила — кажется, кольца выступали в качестве аккумулятора и усилителя магической энергии на подобии волшебных палочек в «Гарри Поттере», — но Максу даже в голову не могло прийти, что люди с неоконченным высшим образованием, пусть и магическим, способны применить нечто серьёзное по отношению к живому человеку просто на почве уличной перебранки. В его представлении все, кто после школы решился продолжать обучение, обладали достаточным интеллектом, чтобы так не поступать.

— Последний шанс, смерд, — прищурившись скорее сосредоточенно, нежели злобно, сказал Жан, поднимая руку с кольцом и направляя её в живот Максима. Ощущение, что и ему самому уже просто некуда деваться, усиливалось. — Встань на колени и проси прощение у леди, с которой имел неосторожность заговорить, а потом раз и навсегда покинь эту площадь и этот город…

Только теперь он увидел сверкающий на груди противника «икс».

— Мне из вашего мира идти некуда, — Макс, воспользовавшись его заминкой, поймал себя на мысли, что планирует дать заднюю. — И пока я не попаду к магистру в ученики, я просто физически не могу вернуться в свой. Так что-либо делай то, что задумал, либо отстань. Но не думай, что я встану столбом и позволю себя побить.

Уверен, — подумал он, наблюдая, как меняется выражение чужого лица, — ему сейчас очень некомфортно. Путники в городе в почёте. И уж точно не относятся к нищим.

Очевидно, так и было. Жан долго рассматривал мерцающую метку у чужого сердца, не опуская руки, и соображал не менее быстро, чем минуту назад соображала Мири.

Обстоятельства менялись чересчур стремительно: буквально только что они с Лейм обсуждали стиральные машины и колдовство, а теперь какой-то незнакомец со слишком тонкой душевной организацией и ранимым эго собирается превратить его в соляной столп. Причём, даже не абсурдность причины этого поступка напрягала Макса, а группа поддержки, прямым текстом сказавшая: насилие или позор.

— Это ничего не меняет, — предсказуемо насупился Жан и поднял окольцованные пальцы на уровень его головы. Разумеется, он не мог позволить себе отступить. Не сейчас, когда смотрят товарищи. — Твоя охранная метка ничего не меняет. Даже напротив… Если у тебя хватило наглости тревожить покой нашего магистра и глупости решить, что он когда-нибудь возьмёт в свои подмастерья оборванца вроде тебя, полагаю, ты совершенно запутался в том, что тебе позволено, а что — нет. Но не беспокойся, я доступно объясню.

— Ты серьёзно станешь атаковать Путника? — негодующе уставилась на него Лейм, очевидно, не Макса планировавшая защитить, а возмутившаяся самому факту нарушения одного из непреложных правил: «Путники неприкосновенны».

— Кем бы он ни был, он посмел дерзить студенту Магической Академии Эпиркерка.

— Он же наш гость!

— Он хам, не уважающий наших традиций! — рявкнул Жан, сделав полшага к Максиму: двойное кольцо на его руке заискрилось синими всполохами, засияли символы. — Он оскорбил честь всего магического мира!

— Я только над тобой смеялся, — Путник опустил вдоль тела руки, готовясь к драке: серьёзность конфликта, в котором он оказался эпицентром, до него дошла достаточно давно, чтобы придумать тактику. Его не отпустят, заднюю давать поздно. А значит, можно говорить то, что думаешь. — Не слишком ли много чести — сравнивать себя со всей магической частью этого мира?

Неизвестно, по какой причине ему дали договорить. Может, последняя дань уважения, может, этот Жан действительно был воспитан никого не перебивать. А может, он просто потерял дар речи от чужой наглости. Впрочем, ненадолго: когда затих последний звук, голову Максима прострелила боль, с которой не сравнится ни одно похмелье и ни одна мигрень. От резкого удара, напоминающего по ощущениям раскалённое лезвие, с размаху вонзившееся в мозг, он аж присел. В череп вонзились со всех сторон сотни невидимых гвоздей, да ещё и лупанули обухом топора сверху, чтобы неповадно было — и всё это произошло так быстро и внезапно, что не оставалось шанса подготовиться. Картинка искажённого негодованием лица ботаника побледнела и потемнела, перед глазами поплыло — Макс из последних сил устоял на ногах, схватившись за волосы, будто их выдирание могло помочь избавиться от кошмарной боли. Вторая рука наощупь вцепилась в фонарный столб, иначе так бы и рухнул на колени, как того требовала местная знать.

Он не ожидал, что нападение свершится так резко, безо всякого предупреждения — он всё ещё жил по кодексу чести, придуманному на улицах родного города, и там исподтишка били только тех, кого хотели ограбить, а не тех, с которыми драка должна состояться ради выяснения отношений. Впрочем, так ли исподтишка? Его несколько раз вполне красноречиво предупредили — сейчас начнётся мясо. И мясо закономерно началось.

Всё давило и терзало, мозги прилипли к черепной коробке, в ужасе пытаясь разбежаться по тёмным углам, превратиться в жижу и вытечь из ушей — лишь бы покинуть голову и никогда в неё больше не возвращаться. Это была не просто ментальная атака — это была настоящая пытка.

И самым противным оказалось то, что он даже приблизительно не догадывался, как — и можно ли — это остановить.