Чёрная печать империи (СИ) - Разумовская Анастасия

Николашка — по аналогии с "Апрашкой" Николаевский ж/д вокзал, в нашем мире Московский

Глава IV

Товарищ Бобрик вился мухой и смеялся, сплёвывая через выбитые передние зубы. Косая аквамариновая чёлка раскачивалась из стороны в сторону. Вид был анфас, поэтому череп, выбритый на татуированном затылке виден не был

– Врёшь, врёшь, – смеялся Бобрик. – А и быть месту сему пусту! Четвёртому Риму не быва-а-ать… Думаешь, спасла варяжские задницы, так тебя наградят? Кость – в зубы, пса под зад, пшёл во двор, служить!

Даша не отвечала. Тяжёлый камень давил на грудь, и сил говорить не было. А может, и не камень – скала. Шаховска́я скала, семидесятичетырёхэтажная. Бобрик плюхнулся в распахнутое панорамное окно, плещущее льняными лёгкими занавесками, и стал раскачиваться. Вместе с высоткой. Вжух – на запад, вжух – на восток, и с каждым колебанием стекло-стального маятника на нём прибавлялось по этажу. Бобрик потянул длинную ногу, облокотился о неё и посмотрел задумчиво и печально.

– Ты их ненавидишь. Ты сама их ненавидишь. Такого хрена ты служишь им, Даша? Зачем спасаешь их магические задницы от народного гнева?

– Ты. Занимался. Наркотиками, – прохрипела Даша с ненавистью.

– Так ведь это же битбубурат! Он настолько дорог, что только монстры и их приспешники могут им ширяться! Это их дети гнили, их, а не дети людей! Не народ.

– Это были дети, Денис. Они не виноваты в том, что их отцы – упыри…

– … но вырастут и станут такими же упырями. Ты дура, Даша. Их дети будут владеть твоими детьми, будут пинать твоих детей. А борьба не бывает без крови. И суть не в крови, а в борьбе. За что ты сражаешься. Баба ты, баба… жалостливая и дурная.

– Заткнись! – прорычала Даша и открыла глаза.

Всё внутри кипело от злости. С какой стати Бобрик так с ней фамильярен? И почему сама Даша внезапно назвала его Денисом?! Денисом, блин! Товарища Бобрика!

Ослепительно-белый потолок. Приглушённое мерцание светодиодного плафона. Нежно-кремовые стены… Как это… непохоже на её комнату. Где она? Подождите… так ведь… драка в «Светоче». Атака жуков. Кубик какой-то… но последнее – точно бред умирающего сознания. А тогда она в раю или в аду? На рай как-то не похоже: стерильно, чисто. Никаких цветочков или деревьев. А на ад… на ад тоже не похоже. Даша проморгалась. Глаза понемногу привыкли к свету. Лёгкое попискивание. Девушка покосилась на звук и увидела на груди белоснежное одеяло. Собственную руку, в синяках и ссадинах. И короткий рукав какой-то странный… От тыльной стороны ладони начиналась прозрачная трубка шланга… Капельница.

А, так это больница. А пищат, должно быть, приборы? То есть, её спасли? Малёк успел?

Она вдруг вспомнила жуткие раны, располосовавшие обе её руки от плеча до локтя. О-о-ох… Так она что, теперь калека? Яд монстров это же… Даша сглотнула. Перед глазами пролетела унылая жизнь на инвалидное пособие… Это если ей повезёт, и она ещё не уволена по жалобе князя. В отчаянии девушка попыталась осторожно пошевелить пальцами, и те… пошевелились. Она осторожно подняла руку. Ощущения, конечно. Словно её основательно побили мешком, наполненным устрицами, но тем не менее…

Даша подтянула ногу, упёрлась пяткой в постель, облокотилась и попыталась встать.

– Вам нельзя подниматься!

Голосок женский. Из таких… пронзительных. Даша обернулась. Медсестричка. Тоненькая, сухая, с каре тёмно-каштановых волос и очками на светло-зелёных узковатых глазах. Девица отложила на подоконник книгу, которую читала до этого, выпростала ногу из-под себя, встала с коричневого пластикового стула и подошла к Даше. Позади на почти белой стене висела иконка святых царственных мучеников-Романовых в древнерусских одеждах. Рюриковичи не особенно препятствовали народу их почитать. Конкретно этих шестерых, остальные-то Романовы, понятное дело, были узурпаторами. А эти… Видимо, вовремя дали себя расстрелять, поэтому и не попали под опалу «восстановления исторической справедливости». Следователь машинально отметила наличие полулегальных святых в палате.

– Вам нельзя вставать!

– Я нормально себя чувствую, – рассердилась Даша. – Который час?

Девица невольно глянула в сторону двери. Лейтенант проследила за взглядом и увидела скучный белый циферблат в чёрном ободке.

– Я опаздываю на службу. Где моя одежда? Принесите мне мои вещи!

– Вы ранены, вы должны лежать!

– Я нормально себя чувствую. Позовите главврача. Немедленно.

– Восемь вечера, главврач давно дома, – растерялась остроносая. – Он до шести работает и…

– А кто вместо него? Кто дежурный? Позовите его. Только дайте сначала одежду, я не хочу вот так… в дезабилье. И вообще, мне в форме быть положено.

– Но вашу одежду ещё не стирали, стирка завтра…

– Когда меня к вам привезли?

– Утром. В одиннадцать или пол двенадцатого… кажется…

«Студентка», – поняла Даша. Медик бы знал точно. И медик бы давно уже обматерил непокорную раненную.

– Одежду, – напомнила грозно.

– Но она же рваная… и в крови… Нельзя, стерильно же, – растерялась девчонка.

– Нельзя это гражданским, – рявкнула Даша, стараясь не улыбаться. – А жандармам положено. Нам запрещено снимать форму при любых обстоятельствах жизни! И с нас запрещено её снимать. Под угрозой штрафа.

И скрестила пальцы за спиной. Поверь, родная. Пожалуйста. И прости.

Девочка колебалась. Не старше третьего курса, это точно. Уже с конца третьего они матереют, а тут вот просто – чихни и напугаешь. Повезло.

– Я могу и так, – угрожающе протянула Даша и встала, сбросив одеяло. Выдернула из руки катетер.

Сестричка вспыхнула и отвела взгляд.

– Вы с ума сошли, больная? – промямлила невнятно, с очевидным старанием придать писку угрожающие нотки.

– А вы? – Даша шагнула прямо на девочку, уперев руки в голые бока. – А ну, живо за формой! Ласточкой метнулась и принесла. А то я вот прямо в таком виде пойду к дежурному, и мне плевать на каком он этаже и в каком корпусе находится.

И девица сломалась. Шмыгнула, не поднимая глаз, мимо обнажённой Даши, и скрылась за дверью. Бедняжка. На миг девушке стало стыдно, но… Как можно вот так просто лежать в клинике, если Дашина судьба то ли решилась, то ли решается?

Даша прошла в туалет, затем наскоро обтёрла себя полотенцем, намочив его в раковине. И профессиональным взглядом осмотрела своё тело. Плечи, конечно, туго перебинтованы. Небольшие груди выглядят очень странно, почти извращённо-сексуально: стянутые марлевыми бинтами, они торчат, и тёмные соски – тоже. Кожа совсем белая, местами голубоватая – большая потеря крови. Да и голова кружится из-за этого же. Светлые волосы всклокочены, но это понятно. Даша пригладила пряди, попыталась расправить вихры по черепу, но на них уже успели появиться колтуны – слишком уж тонкие, слишком лёгкие. Широкие, почти мужские плечи – результат серьёзных физических нагрузок, бёдра не сильно развитые, пожалуй, если по-другому перетянуть грудь, сделав её более плоской, единичкой, а не двойкой, то Даша сошла бы за парня. Не очень-то она выразительна как женщина. Да ещё и рост высокий, почти метр восемьдесят. И черты лица резкие, и скулы, и нижняя челюсть, остро выступающая вперёд. Не красавица.

Ну и отлично. Самое то для жандарма. И для следователя – самое то.

А глаза хороши. Больше всего в зеркале Даше нравились именно они: серо-серебристые, как вода Залива в ноябре. Иногда темнеющие до свинцового. Неоднородные, местами светлее, местами темнее, словно чеканные. Если накрасить светлые ресницы и брови – получится драгоценный опал. Но в глаза не влюбляются. Это факт.

Дверь хлопнула, и Даша оторвалась от зеркала. В конце концов, чего она там не видела? Ну, разве что кровоподтёков. Конкретно вот этих. Так ведь легко отделалась, могло быть хуже.

– Ваша форма, – хмуро процедила сестрёнка.

Даша молча забрала и принялась натягивать всё на себя. Прямо так, без трусов и лифа. Потом разберётся. Главное, не это.