Навола - Бачигалупи Паоло

— Най. Уверен, ты говоришь искренне. И уверен, что из тебя вышел бы хороший врач, если бы такова была твоя судьба. Но подумай, что станет с Челией, если она выйдет за тебя. Какие перспективы ты ей предложишь?

— Жизнь врача не так уж и плоха.

— Но ты не будешь врачом. Ты будешь ди Регулаи, и когда наш банк развалится и рухнет — а это, несомненно, произойдет, — как ты думаешь, он сделает это тихо? Думаешь, наши враги оставят тебя в покое лишь потому, что ты решил смешивать травы и считать пульс пациентов? Най. Они будут видеть в тебе скрытую карту в карталедже — то есть угрозу — и позаботятся о том, чтобы ты никогда не вступил в игру. — Он втянул воздух. — Я люблю тебя, Давико. Люблю так сильно, что иногда кажется, будто мое сердце находится снаружи от тела, но если ты женишься на Челии, то запустишь события, которые не успокоятся, пока мы все не погибнем или не отправимся в изгнание.

— Я мог бы сделать ее своей любовницей. Как ты — Ашью.

Он поднял брови:

— Ашья — рабыня. Ты видишь Челию рабыней?

— Ты знаешь, что я имел в виду не это, — сказал я.

— Ты разрушишь надежды Челии на хороший брак, сделав ее своей?

Мне не понравился такой поворот. К югу от города река и соленое море, встретившись, образовали болота. Там была твердая почва и зыбкая почва — и никто не мог их различить, за исключением рыбаков, всю жизнь ставивших верши в этих местах. Люди тонули в болотах — и сейчас, встретившись взглядом с отцом, я понял, что оказался на схожей территории.

— Она любит меня, — упрямо заявил я.

Отец вздохнул:

— Думай головой, Давико. Даже если бы так хотела Челия, у меня есть власть и влияние, чтобы защитить Ашью. Я могу сдержать свои обязательства.

— Думаешь, я не знаю своих обязательств? — огрызнулся я. — Думаешь, у меня скользкие руки?

Отец рассмеялся.

— Этот символ Наволы принадлежит тебе? — Он поднял печать калларино. — Нет. — Он обвел руками комнату. — Это твой палаццо? Нет. — Его лицо стало суровым. — А обязательства наших союзников?

Я промолчал, но мы оба знали ответ.

— То, что ты можешь предложить Челии, исходит от меня, потому что я содержу тебя. И что бы ты ни думал о своих обязательствах, я поклялся отцу Челии, что она будет хорошо устроена в обмен на его верность и покорность. Ты хочешь нарушить мое обязательство ее отцу? Хочешь, чтобы я сказал ему: «Ах да, сиа Челия, ваша дочь, теперь рабыня моего сына...»

— Я этого не говорил!

— «...И теперь ее будут обходить стороной, она никогда не сможет достойно выйти замуж, и нельзя исключать, что позже она ему надоест и он бросит ее, а ее дети от него, бастарды, отправятся в наши дальние ветви». Ты пойдешь к патро ди Балкоси, который сдержал свои обязательства и расстался с дочерью ради своей чести — и который теперь зависит от моих обязательств и моей чести, — и скажешь, что хочешь сделать из его дочери игрушку для постельных утех?

Меня возмутило то, какой грязной он выставил мою любовь к Челии.

— Она нужна мне не для этого!

— Что ж, быть может, не только для этого. — Он усмехнулся. — Давико, сын мой, у тебя доброе сердце, пусть и неразумное. Если ты считаешь себя другом Челии, помоги ей удачно и выгодно выйти замуж и не вмешивайся. Она в любом случае выйдет замуж, а ты найдешь свою партию. Тут нечего больше обсуждать.

— Я женюсь на ней, и будь ты проклят!

Отец умолк. Я вскочил на ноги и схватился за кинжал. Ярость вела меня. Я хотел выхватить клинок и вонзить в его сердце, наконец научить его относиться ко мне с уважением, перестать презирать меня.

Стиснув губы, отец смотрел на мой бушующий гнев.

— Прости меня, моя кровь, — сказал он. — Я думал, ты не дурак.

Я бы ударил его. Прикончил бы на месте, отправил бы его душу к Скуро и плюнул бы на труп — но тут заметил рядом, на столе, драконий глаз. И внезапно меня охватило чувство, будто он наблюдает за нами. Наблюдает — и ждет, когда прольется кровь. Он хотел, чтобы кровь моего отца пролилась на стол. Свернувшийся внутри драконий голод, шевелящееся, извивающееся змеиное желание увидеть кровопролитие. И что-то еще...

Он хотел не просто увидеть кровь, но увидеть нас сражающимися, как сражаются отцы и сыновья. Хотел увидеть, как молодой берет верх над старым, — так и должно быть в силу возраста или свирепости. Дракон знал, что старики всегда слишком задерживаются, а молодые всегда восстают против них. Молодой выпрямится в полный рост и поставит сапог юности на тощую шею старости — а позже его самого сокрушит собственный ребенок. И так далее, до бесконечности.

Дальше и дальше, сквозь века.

И внезапно я ощутил время — так, как его ощущал дракон. Он хотел вновь увидеть человеческую глупость за работой. Что бы я ни сделал, это лишь подтвердит мнение дракона о людях. Я могу сразиться с отцом. Могу пролить его кровь — или преклонить колено и смириться. Но в любом случае я не сломаю модель человеческого бытия, не разобью длинную цепь отцов и сыновей, матерей и дочерей, протянувшуюся сквозь эпохи, всегда одинаковую, всегда подчиняющуюся одним и тем же законам. Дракон видел возвышение и падение поколений, видел, как расцветают и рушатся империи, династии, даже сама земля, видел, как цветущий Зуром превращается в бесплодные пески...

Я убрал руку с кинжала.

Отец наблюдал за мной бесстрастно, фаччиоскуриссимо. Человек, который написал пьесу, а после дергал за ниточки всех актеров. Игрок в карталедже, бросавший карту за картой, в точности зная, как на каждую из них отреагируют другие игроки. Он был непревзойденным маэстро. А я — всего лишь одной из карт.

— Завтра ты отправишься в Красный город, — сказал отец. — Каззетта будет сопровождать тебя.

Я не ответил. Круто развернулся и вышел из библиотеки, захлопнув за собой двери. Пусть думает, что победил. Это не так. Я не собирался сдаваться. И хотя не знал способа одержать над ним победу, я был уверен в одном.

Что бы я ни совершил перед глазом дракона, это будет не тот поступок, какого от меня ждут.

Глава 32

Я проснулся посреди ночи. Над кроватью стоял Каззетта — осколок тени, глаза блестят в лунном свете — и расталкивал меня.

— Фаты свидетельницы, вы меня напугали! — воскликнул я, отползая от него и прикрываясь простынями.

Каззетта издал тихий смешок, но не успел я запротестовать, как он швырнул мне в лицо бриджи и рубашку и сказал:

— Одевайтесь.

Я стряхнул одежду, чтобы видеть его.

— Зачем?

— Мы покинем город, пока не рассвело. Торопитесь.

— Не буду.

Я лег спать с твердым намерением противостоять планам отца, и, если Каззетта считал себя достаточно грозным, чтобы заставить меня повиноваться, его ждало разочарование.

— Не поеду.

— Неужели? — Теперь в голосе Каззетты слышалось веселье.

Он рылся в гардеробе с теплой одеждой. На мою кровать свалился плащ для верховой езды.

— Я решительно никуда не поеду, пока не попрощаюсь с Челией, — заявил я.

Тень Каззетты, теперь искавшая в сундуке мои сапоги, фыркнула.

— И что вы ей скажете?

— Это не ваше дело.

— Ха! У вас нет слов. Вы щенок. — Он вновь принялся шумно рыться. — В любом случае ее здесь нет. Ашья увезла ее в Кальда-ди-Ливию ради тамошних бань. Челия будет отсутствовать несколько недель.

— Она уехала? Почему ничего мне не сказала?

Сапоги приземлились на мою кровать так же бесцеремонно, как и одежда.

— Потому что ей велели ехать. И она подчинилась.

— Я вам не верю. — Я вылез из постели, прихватив ворох одежды и сапоги. — Мне нужно с ней поговорить.

— Сказал же, она уехала. — Каззетта положил на охапку одежды в моих руках пару кинжалов. — Живо одевайтесь.

— Она не уехала. И я не стану одеваться.

— Значит, вы собираетесь разыскивать ее в таком виде? — рассмеялся Каззетта. — Одевайтесь, маленький господин. А как оденетесь, убедитесь сами, если не верите мне. Поторопитесь с этим, время не ждет.