Навола - Бачигалупи Паоло

— Я не помогу выдать замуж Челию. Но и не попытаюсь сбежать.

— Это ваше новое предложение? — спросил Каззетта. — До дрожи в коленях боюсь, что вы меня проведете.

Я смерил его хмурым взглядом.

— Я не попытаюсь сбежать.

— Но будете мне мешать.

Я пожал плечами:

— Я муха, попавшая в отцовскую паутину. Конечно же, разорву ее, если смогу.

— Вы скорее тонкая шелковая паутинка, а не муха в ней. Думаю, муха — это парл.

Я кисло посмотрел на него:

— Это должно меня обрадовать? Мой отец плетет интриги, а я вынужден подчиняться.

— Вас это не радует, и потому вы хотите уничтожить его плетение? Возможно, расстроить выгодный брак? Или... — Он посмотрел на меня. — Или сбежать с девушкой, которую любите.

— Почему нет?

— Куда вы отправитесь, чтобы ваш отец вас не достал?

— В Пагарат. В Цитадель-у-Моря. В Шеру. В Бис. — Я без труда произносил названия. — В Вустхольт. Даже в Зуром. Есть много мест вне его досягаемости. Он не Амо. Не видит весь мир целиком.

— Однако, сбежав так далеко, вы окажетесь досягаемы для других — для мужчин и женщин, которые желают зла вашей семье.

— Значит, я пешка, что бы ни сделал.

— Нет. — Голос Каззетты стал резким. — Для сторонних наблюдателей вы пешка. Для вашего отца — единственная фигура, которая имеет значение.

— И все же он двигает мной, как пожелает.

— Так двигайтесь сами, маленький господин! Во имя яиц Амо! Это нытье, эта позиция жертвы! Такое поведение не пристало архиномо ди Регулаи. Если вы Бык, то должны атаковать, как Бык! Должны побеждать, как Наволанский Бык. Не будьте пищащим котенком, который выпрашивает отбросы в грязном переулке. — Каззетта скорчил рожу. — Жалуетесь, что вас лишили одной вещи — одной девушки. Фу! Уна феската нубила. Уна верджинале нубила!63 Меня от этого тошнит.

— Я люблю Челию.

— Вот почему я точно знаю, что вы еще ребенок. Говорите о любви как о чем-то ясном и очевидном. Словно она одна, как в пьесе Болтириччио. Одна Алессиана для одного Родриго. Пьеса Болтириччио! Фу!

— Что вы знаете? — огрызнулся я. — Вы одиноки. Никто вас не любит. Быть может, вы отравили собственную мать!

На мгновение мне показалось, что я зашел слишком далеко. Лицо Каззетты помрачнело.

— Если я и отравил свою мать, — холодно ответил он, — то она точно ничего не заподозрила.

Мы злобно уставились друг на друга. Наконец Каззетта покачал головой.

— Почему вы так глупы, когда дело доходит до чтения людей, Давико? Так наблюдательны с травами, так мудры с движениями оленя в Ромилье, так любимы своей собакой — а когда пытаетесь читать людей, превращаетесь в осла.

— Значит, вы согласны, — сказал я, почуяв близкую победу.

— Согласен, что вы осел.

— Если я осел, потому что не хочу помогать вам продать Челию, будто мешок фальшивых реликвий из Торре-Амо, чтобы улучшить финансовое положение моей семьи, тогда да, я осел.

Он махнул рукой, соглашаясь.

— Ладно. Обещайте, что не уедете прочь и не дадите себя убить, и я вас освобожу. Быть может, в конце концов вы поймете, как недальновидно себя вели.

— Ничто не заставит меня изменить решение.

Каззетта спешился.

— Все меняется, — сказал он, развязывая мне руки. — Уж в этом можно быть уверенным.

Я помассировал запястья, восстанавливая кровообращение.

— Я не изменюсь.

— Еще одно свидетельство того, что вы осел, — сказал Каззетта, садясь на лошадь.

Но я не возражал. Я свободен и знаю свое сердце, и какие бы планы ни строил отец, я построю собственные.

Глава 34

Мы проникли в Мераи по безымянному перевалу, ведя лошадей в поводу, потому что их шаг был таким же неверным, как и наш. Последний подъем представлял собой крутой заснеженный откос, который немного размягчили весенние оттепели, и все мы, лошади и люди, карабкались по грязным камням и снежной слякоти, скользили, а иногда и ползли.

Преодолевая последний подъем, то проваливаясь глубоко в снег, то оступаясь на ледяной корке, я отчаянно жалел, что со мной нет Пенька — который не обладал длинным шагом и не был грозен в битве, но уверенно держался на ногах, чего не хватало боевым скакунам.

Наконец мы достигли верхней точки перевала — и удивительного раздела.

Перед нами раскинулась земля, которую овевали ветра Кровавого океана, всегда теплые, часто влажные, приносившие обильные осадки в сезон дождей и смягчавшие зиму. Цветы, которые росли только во влажных южных лесах по ту сторону Лазури, встречались на побережье Кровавого океана и благоденствовали на фермерских полях в Мераи. Соппрос побывал в городе Джеваццоа и на западных границах Мераи — и с изумлением писал о диковинных плодах, огромных дынях и роскошных экзотических цветах больше его ладони.

Так высоко в Руйе было не столь тепло, но все равно разница между западной и восточной сторонами крючковидного полуострова поражала воображение. Спускавшиеся к Мераи склоны уже позеленели, плотный лиственный покров нежно укутал скалы.

— Видите? — удовлетворенно произнес Каззетта. — Мераи шлет свой теплый привет. Как я и говорил.

Я глубоко вдохнул аромат Мераи. Повсюду царила новая растительность. Луга были разукрашены яркими, манящими полянками одуванчиков. Казалось, сердце вот-вот разорвется от этой красоты. Вдруг захотелось спрыгнуть с кручи и покатиться, кувыркаясь и смеясь, по зелено-желтому покрывалу. Захотелось играть. Захотелось насладиться неподдельной радостью.

Тепло уже проникало в мои кости, более целебное, чем лучшие зелья Деллакавалло. Позади нас, на пардийской стороне, Руйю покрывали заплаты из снега и грязи, на высокогорьях зима еще не разжала свои ледяные когти. Потребуется больше месяца, чтобы наша сторона гор так же пробудилась.

Я повел коня по тропе, впервые опередив Каззетту, спеша упасть в объятия Фирмоса.

Пчелы гудели среди одуванчиков, жадные до нектара. Травы танцевали на легком ветерке. Как же это все не похоже на долины и холмы близ Наволы, на леса и скалы южной Ромильи! Я был очарован. Присмотревшись, понял, что даже пчелы здесь другие, толще и тяжелее наших, скорее оранжевые, чем желтые.

— Здесь Вирга плетет иначе, верно? — с улыбкой спросил Каззетта.

Тропа спускалась зигзагами по склону, узкая, но не опасная, если вести лошадей. Одолев полпути, мы вышли на широкую зеленую террасу, где можно было без проблем ехать верхом.

Терраса охватывала долину крутой дугой, а состояла она из пологих пригорков и сине-зеленых ледниковых озер. Внизу зубчатые утесы круто уходили в глубокое ущелье, где среди болота и белых тополей посверкивали ручьи. Мы не рискнули спускаться по утесам, а ехали вдоль их края, с обрывом по левую руку и вершинами по правую. Земля была ровной, мягкой, словно пастбище. Остановились, чтобы дать лошадям напиться из прозрачного озерца. Вдоль его берегов росли белые болотные лилии с тычинками, желтыми от пыльцы. Тропа исчезла.

— Здесь никто не ездит, — сказал я.

— Есть более легкие перевалы, — согласился Каззетта. — Спуск отсюда не слишком удобен для лошадей, им чаще пользуются олени и горные козы, некрупные копытные животные. — Он кивком указал вперед и вниз. — Мы едем к устью долины. Там есть спуск, но и он не из простых.

Над головой крикнул ястреб. Я посмотрел вверх, притенив глаза ладонью. Он кружил высоко над нами, лениво облетая небесную синеву. Кончики его крыльев были красными, как у настоящих охотничьих ястребов редкой породы, которая высоко ценилась от Зурома до Шеру.

— Разве дикие краснокрылые ястребы гнездятся по эту сторону гор? — спросил я.

— Най. — Каззетта сплюнул. — Мерайцы знают о нашем прибытии.

Я оглядел долину, но не нашел хозяина ястреба.

— Здесь есть люди? — изумленно спросил я.

— Объездчики, — ответил Каззетта. — Может, близко, может, далеко.