Разрезав тряпицу на ровные полоски, я аккуратно, почти благоговейно, промыла рану на крыле чистой родниковой водой из фляги, привезенной с собой. Ворон вздрогнул всем телом, его перья взъерошились, и он издал тихий болезненный писк.
– Прости, прости, – снова прошептала я, чувствуя, как сжимается мое сердце от жалости и сострадания. – Это чтобы не было заражения. Чтобы всякая зараза не пристала. Ты ведь не хочешь, чтобы твое крылышко совсем перестало летать, чтобы ты не мог больше парить в небесах?
Зафиксировав сломанное крыло в правильном положении с помощью палочек, я начала обматывать его тряпичными полосками, стараясь не затягивать слишком туго, чтобы не причинить еще больше боли. Ворон терпеливо сносил мои неумелые манипуляции, лишь изредка поглядывая на меня. Его осмысленный, пронзительный взгляд просто поражал меня до глубины души. Словно он понимал каждое мое движение, чувствовал мои намерения и принимал мою помощь, как дар свыше.
– Вот и все, – сказала я, выдыхая с облегчением, закончив перевязку. – Теперь тебе нужно немного отдохнуть. Не дергайся и старайся не двигать крылом, дай ему срастись.
Я отступила на шаг, оглядывая птицу. Ворон лежал на столе неподвижно, устремив на меня свои черные, как оникс, глаза, словно он читал мои мысли, видел мою душу насквозь. Казалось, он прислушивается к каждому моему слову, впитывает каждое мое движение.
– Ты умный, – пробормотала я, невольно обращаясь к нему как к равному, как к другу. – Очень умный. Кто ты? Как тебя зовут? Хотя, наверное, у тебя нет имени, у простой птицы. Что ж, тогда я дам тебе имя. Я буду звать тебя… Эм… Как насчет имени Геннадий? Тебе нравится?
Ворон не ответил, лишь чуть наклонил голову вбок, словно размышляя над моим предложением, оценивая его.
– Ну, Геннадий, отдохни, – сказала я, отступая от стола, давая ему пространство. – Завтра я посмотрю, как там твоя рана. А сейчас мне нужно заняться домом, привести его в порядок, чтобы нам обоим было здесь уютно.
Я повернулась, чтобы уйти, чувствуя его пристальный взгляд на своей спине, и вдруг услышала… карканье. Но это было не обычное карканье – грубое, хриплое. Это был звук, пропитанный какой-то странной интонацией, какой-то неземной мелодией. Словно… словно ворон пытался что-то сказать, выразить свои чувства.
Я замерла на месте как вкопанная и обернулась. Ворон все также лежал на столе, устремив на меня свой пронзительный, обжигающий взгляд. И тут я услышала это снова. Карканье. Но теперь сквозь обычные птичьи звуки я явственно услышала слова:
– Благодарю…
Я замерла. Не может быть. Мне, наверное, послышалось. Усталость, пережитый стресс, магия этого места – все это сыграло со мной злую шутку.
– Что? – прошептала я, не веря своим ушам, надеясь, что это всего лишь плод моего разыгравшегося воображения.
Ворон снова издал каркающий звук, и в этот раз он прозвучал еще отчетливее, словно он прилагал все усилия, чтобы меня услышали. И снова я услышала это слово, прозвучавшее в ночной тишине, словно удар колокола:
– Благодарю…
Я отступила на шаг, чувствуя, как по спине пробегает ледяной холодок, как волосы встают дыбом. Это невозможно. Вороны не говорят. Это против законов природы. Это просто бред, галлюцинация, игра разума.
Но взгляд Геннадия… Он был слишком осмысленным, слишком выразительным, слишком живым, чтобы быть обманом. И эти слова… Они звучали так отчетливо, так ясно, так проникновенно, что не оставалось никаких сомнений в их подлинности.
Я стояла как парализованная, не в силах пошевелиться, не в силах отвести взгляд от этой удивительной говорящей птицы, словно попала под гипноз.
– Я не пойму, что ты так удивляешься? – ворон Геннадий смотрел на меня своими умными, блестящими, как два уголька, глазами. В них читались и удивление, и легкое раздражение, словно ему приходилось объяснять очевидные вещи маленькому ребенку.
– Ты птица, – справедливо заметила я, но мои слова скорее звучали как-то вопросительно, нежели утвердительно. Мозг отказывался принимать реальность, протестовал против говорящего ворона, словно это был какой-то дурной сон, наваждение, вызванное усталостью и стрессом.
– Ну да, – кивнул ворон, качнув своей глянцевой головой. – Птица. А что тут удивительного? Никогда говорящих птиц не видела? – и мне даже показалось, что одна бровь у ворона приподнялась. Хотя откуда у ворона брови? Наверное, это просто игра света и тени на его оперении, но взгляд его был настолько лукавым, что мне стало совсем не по себе.
Я ущипнула себя за руку. Довольно сильно, чтобы почувствовать боль. Да, больно. Значит, не сплю. Головой потрясла, пытаясь прогнать наваждение. Может, это в доме пары какие-то вредные? Какая-нибудь спорынья или мухоморы в стенах? Может, у меня галлюцинации?
Ворон хмыкнул или, точнее, каркнул с ноткой раздражения, словно я оскорбила его интеллектуальные способности.
– Никаких паров. Не выдумывай. И галлюцинаций тоже нет. Я вполне реален. Просто… несколько необычен. Я, знаешь ли, раньше жил здесь с той женщиной, которой этот дом принадлежал.
В голове все смешалось в густую непонятную кашу. Словно кто-то вылил туда ведро информации, которую мозг отказывался переваривать.
– С женщиной? Ты имеешь в виду… старуху, прежнюю хозяйку? Но… она же умерла, – прошептала я. Дом стоял заброшенным уже несколько лет, окутанный мрачными легендами и слухами.
– Умерла, – подтвердил Геннадий, грустно склонив голову. Его оперение слегка взъерошилось, словно он сам испытывал грусть. – Пусть облачко ей будет мягким, на котором она сейчас нежится. Хорошая была женщина.
– Так… так она знала, что ты умеешь говорить? И ты… ты был ее питомцем? Или… она была ведьмой? – выпалила я, не в силах сдержать любопытство и подступающий страх. Все эти слухи о проклятом доме, о ведьме…
Геннадий возмущенно вскинул голову, расправив свои угольно-черные крылья.
– Ведьмой? Чушь собачья! Она была знахаркой. Лечила людей травами, помогала советом. А ведьмой ее называли злые и недалекие люди, завистники. Всем помогала, кто бы к ней ни приходил, без разбора. Её дар был посланием небес, а не от темных сил. И не питомцем я был, а другом и товарищем. Мы многое с ней пережили.
– Но дом… говорят, он проклят, – прошептала я, поежившись, словно почувствовав, как сквозняк пробегает по спине.
Ворон фыркнул. Звук этот был полон презрения и насмешки.
– Проклят? Глупости. Просто я слегка… отпугивал потенциальных жильцов. Не хотел, чтобы здесь поселились какие-нибудь скряги или злые люди. Да и старуха перед смертью… она немного поколдовала. Оставила навет, что в этом доме будет жить дева с огненными волосами, чуждая этому миру, но с искренней и доброй душой.
Он посмотрел на меня своими пронзительными глазами, в которых отражались отблески солнечных лучей. Взгляд его проникал в самую душу, словно сканировал меня насквозь.
– И я уверен, Аэлита, что это ты. Ты та самая дева, которую ждала старуха.
Мое имя словно эхо разнеслось по комнате, подчеркивая нереальность происходящего. Дева с огненными волосами… Чужая этому миру… Но искренняя и добрая душой… Все это казалось абсурдом, нереальным сном, бредом воспаленного воображения. Я провела рукой по своим рыжим волосам, чувствуя, как внутри нарастает паника, как мир вокруг начинает рушиться, теряя свою привычную форму.
– Я… я не понимаю, – пробормотала, пытаясь ухватиться за что-то рациональное, за здравый смысл. – Что мне теперь делать? Что все это значит?
Геннадий немного подождал, наблюдая за моей растерянностью, изучающе наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Потом он каркнул, на сей раз мягче, с какой-то нежной, успокаивающей интонацией, словно пытался меня приободрить.
– Просто живи, Аэлита. Просто живи. А судьба тебя найдет, если это твоя судьба. Навет силен, но он лишь направляет течение реки, а не создает его заново. Не бойся. И доверься себе. И, главное, не забывай кормить меня, – добавил он с лукавым блеском в глазах, словно напоминая о самом важном.
