Хроники новуса (СИ) - Сторбаш Н.В.

— Дядь Харт, чей теперь дом? Кто там живет?

Самым старшим ребенком Харта и Филоры была Мира, та самая сговоренная со мной девочка. То бишь, некого им было переселять в отдельный дом, дети еще не выросли.

— Веридов первенец.

Я молча уставился на дядьку Харта, не в силах уразуметь его слова. Как? Почему Верид? Я же отдал свое хозяйство Харту как раз для того, чтобы оно не попало к Вериду. И времени-то не так много прошло, чуть больше двух месяцев. Может, староста и Харту угрожал? Может, тоже спалил что-нибудь?

— Не мог я поперек старосты и Верида пойти. Мне достались две коровы и половина урожая, а остальное забрали они.

Забрали. Попросту забрали…

— Две недели назад староста ездил в город, а как вернулся, сказал, что ты помер. Мол, ограбил кого-то, снасильничал, за что тебя и наказали. Если вдруг надумал вернуться, то зря. Никто тебя не признает. Да и нелегко это сделать, вон как изменился, кожа да кости одни.

И чего я ждал? Что Харт будет защищать мое добро? Сам ведь отдал. Теперь у меня вовсе ничего нет: ни родных, ни дома, ни скота, ни денег. Будто все корни разом обрубили, а без корней ничего доброго не вырастет — так всегда говорил хранитель.

— Уж не обессудь и зла не держи. Могу немного медяков дать, что выручил за твое зерно, да приодеть чуток. Зима на носу, а ты босый и простоволосый. Нехорошо!

— Спасибо, дядь Харт. Ни от чего не откажусь, за все благодарен буду. Позволь лишь переночевать у тебя, а завтра мы уйдем, — наконец проговорил я. — Сегодня уж не успеем до ночи вернуться.

Он не отказал, правда, в доме не оставил, там места толком не было, так что мы с Воробьем отправились на сенник. Тетка Филора дала нам шерстяных одеял, сунула еще пару лепешек с маслом на ночь. Всякий раз, когда она смотрела на меня, не могла сдержать слез. Видать, я и впрямь выглядел жалко.

— Значит, и тут тебя обокрали, — сказал Воробей, закапываясь в сено.

Я коротко хохотнул. И впрямь!

Глава 19

Я проснулся, едва рассвело, сладко потянулся, повернулся на бок, чем перепугал мышиное семейство, пригревшееся рядом. Как же хорошо спалось! Давно такого уже не было. Правда, чего-то не хватало! Храпа рядом? Утренней перебранки? Пинка от проходящей мимо Пятки? Вони от давно не стиранной одежды?

Когда я слетел вниз по лестнице, понял, что пропало. Зверское чувство голода, что преследовало меня неделями, и неизбывная тянущая боль в спине. Я подвигал плечами. Нет, полностью она не ушла, затаилась где-то глубоко в костях, но стало намного легче. Впервые со дня порки я ощутил себя здоровым, пусть и не таким, как прежде. Мама всегда говорила: «Поешь, и хворь уйдет», но никогда это не помогало так быстро.

Пастух уже собрал деревенское стадо и медленно уводил его к пастбищам. Пусть зелени не так много, но лучше уж рогатые пожуют жухлую и подмерзшую траву, чем полностью перейдут на заготовленное сено. Тетка Филора суетилась по хозяйству: сыпала зерно курам, таскала воду, а едва я вышел во двор, как она всплеснула руками и побежала в дом, будто боялась остаться со мной один на один.

Но я ошибся. Она вытащила тяжелый горшок с желтой просяной кашей, в которой виднелись крупные куски овощей и мяса, сбегала за мисками и ложками, а в конце вынесла простые грубые башмаки, толстые вязаные носки, вязаную же шапку и плащ из некрашеной шерсти.

— Оденься, Лиор, смотреть на тебя зябко. Надо же, как за ночь похорошел, будто мясо чуток наросло. — Она вдруг отвернулась и едва слышно сказала: — Ты на нас не серчай…

Если у меня и оставались какие-то обиды, они вмиг растаяли от ее слов и заботы. Я понимал, что Харт с Филорой получили от меня намного больше, чем возвратили, но они хотя бы что-то дали! А еще они не лгали. Ведь могли поднять крик на всю деревню, прогнать меня, оболгать, как это было в городе, позвать старосту на подмогу или забить до смерти. Ан нет, приютили, накормили, одели, а когда мы с Воробьем умяли весь горшок каши, так Харт отсыпал еще пригоршню медяков, там почти на серебрушку набралось.

Тетка Филора собрала в дорогу всякой всячины: толстое одеяло и шерстяную рубаху, завернула пару локтей свиной колбасы, три вилка капусты, отсыпала ведро зерна, а еще положила свежие пироги с рыбой, той же капустой, яблоками и ревенем. Мы с Воробьем разделили груз меж собой, попрощались с соседями и пошли к основному тракту.

— Ну, и так неплохо, — сказал Воробей.

Он немного повеселел, увидев монеты, хоть это и не обещанное серебро. Да и наесться досыта ему тоже удавалось нечасто.

Но едва мы выбрались на дорогу, как я пошел не к городу, а от него.

— Эй, ты куда?

— Еще не всё, — ответил я. — Думаешь, я врал про серебро? Пойдем, тут недалеко.

Когда деревня скрылась за леском, я свернул с дороги и пошел прямо в чащобу. Воробей плелся позади, то и дело окликивая меня. Он страшно боялся заблудиться. А еще он почему-то думал, что на нас вот-вот набросятся кровавые звери, будто они в каждом лесу кишмя кишат.

— Не трусь, — подбодрил его я. — Тут был всего один кровавый волк, которого мой отчим убил, а до того их лет десять в этих краях не видели.

— А вдруг еще один придет? Откуда тебе знать?

— Ниоткуда. Но нам тут недалеко. Скоро выйдем на опушку.

Вскоре мы и впрямь выбрались из лесу. Я покрутил головой, распознал, где мы, пошел к своему схрону, но на полпути остановился и сказал Воробью, чтоб ждал меня тут.

— Ну уж нет! Я с тобой. Я ж отсюда ни в жизни не выберусь! — затрясся городской мальчишка.

— Жди! Иначе никакого серебра! Я быстро. Если не вернусь, так иди вон туда, к тому леску, он совсем небольшой. Как пройдешь насквозь, увидишь ручей, а за ним и до деревни рукой подать.

Чтобы успокоить Воробья, я оставил все сумы и торбы, а сам пошел налегке. Место, где помер отчим, я отыскал сразу, наскоро пробормотал первую попавшуюся хвалу древу Сфирры, чтоб оно не забыло позаботиться о покойнике, затем подобрал палку и кое-как расковырял землю. Та подмерзла за ночь и поддаваться не хотела. Я всё ждал, что снова вспыхнет боль, вот-вот затрясутся руки, а спину стянет невидимыми путами, как будто каждый удар плети врос под кожу, но вот уже отброшены бурые листья, откинут дерн и первые комья земли полетели в сторону, а боли всё не было. Лишь далекие ее отголоски.

Я даже отложил палку на полпути, встал, потянулся в одну сторону, потом в другую. Путы не слетели полностью, только ослабли, но и то было в радость. Я месяц провалялся недвижимым калекой, встал на ноги всего неделю назад и едва расходился, а тут всего за одну ночь такие перемены! Может, мне и впрямь надо было всего лишь наесться от пуза да поспать в тепле и тишине?

Нарадовавшись, я вспомнил, зачем сюда пришел, разгреб оставшуюся землю и нашел свой схрон. Кажись, его пока никто не заметил! Меч я вытаскивать не стал, незачем, книжонку тоже не тронул, взял кошель и вынул оттуда несколько серебрушек. Три отдам Воробью: одна покроет всё, что он на меня потратил, две подарю в благодарность, остальные же приберегу для себя, кое-что разменяю на медяки, кое-что припрячу. И еще половина тут останется. Мало ли что еще со мной приключится! Пусть лучше будет запас.

Затем я закопал схрон, прикрыл опавшей листвой и травой, как смог, и вернулся к Воробью.

— Это твое! — сказал я и протянул руку с тремя блестящими монетами.

Он неверяще уставился на них.

— Серебро? Взаправду? Пятка удавится со злости!

Я расхохотался. И Воробей подхватил мой смех.

Всю дорогу я терзался одной мыслью, но никак не мог решиться. Еще и Воробей болтал без умолку, радовался так, будто эти серебрушки вытащили его из петли палача. Видать, я не до конца понимал, в каком отчаянии он был.

— А ведь я не поверил. Я б тоже набрехал что угодно, лишь бы выжить. Ну откуда у такого пентюха серебро? Ладно бы украл, но по тебе ж сразу видно: помрешь, а не украдешь, а если и полезешь, так сразу попадешься. Я когда забрал те медяки из схрона, не хотел возвращаться, а потом подумал, вдруг ты уже помер? Надо хотя бы похоронить, как обещал, ну там, хранитель, дерево и все такое. Глядь, а ты еще дышишь и всё про серебро толкуешь. Тогда я и задумался, вдруг и правда есть? И потом каждый день ждал, что помрешь. Горячка же! От нее многие мрут…