Хроники новуса (СИ) - Сторбаш Н.В.

Делать или не делать? Забыть или нет? Я не замечал ни боли, ни ноши, но идти было тяжело, словно что-то давило помимо припасов тетки Филоры. А вот мой попутчик изрядно притомился: каждые три шага перекидывал торбу с одного плеча на другое да утирал рукавом пот.

Едва показались городские стены, я остановился и перебил Воробья:

— Дальше сам. Донесешь поклажу? Сдюжишь? Только сразу всё не ешьте! Лучше похлебку варите, так надольше хватит.

— А ты как? Куда? — опешил он.

— Дело есть! Скоро вернусь.

Я вытащил пирог и одеяло, закинул свою суму на плечо Воробью, махнул рукой и пошел обратно. Не мог я оставить всё, как есть. Нечестно это!

Несмотря на уже пройденный немалый путь, назад я зашагал еще бодрее. И дело не только в скинутой суме! Каждый шаг в город давался нелегко из-за моих дум, словно я шел супротив себя, а сейчас наоборот думы эти подталкивали вперед. Так что к деревне я подошел еще до темноты, но заходить не стал. Забрался на верхушку холма поодаль, завернулся в одеяло и сел.

Вон стадо потянулось с дальней стороны деревни, хозяюшки с лампами да лучинами встречали своих кормилиц, провожали в хлев, чтоб подоить и бросить охапку-другую сена. После вечернего подоя редко кто покидал дом, разве что облегчиться. Если летом еще можно было увидеть парней, что околачиваются возле домов зазнобушек, то в конце осени дураков мерзнуть нет.

Пришла моя пора!

В неровном свете луны я сбежал с холма, не таясь, прошел меж дворами. Изредка какая-нибудь собака взлаивала со сна, но быстро успокаивалась, услыхав, что это всего лишь прохожий, а не вор.

Я подобрался к своему бывшему двору и задумался. Если что пойдет не так, может, и дом Харта с Филорой задеть, а я того не хотел, потому начал с дальнего строения. Хорошо, что здесь собаки не было, это я еще вчера приметил. Так что я спокойно залез в недавно отстроенный сенник, вытащил несколько охапок сухой травы, разложил по разным углам, затем огнивом высек искры и подпалил сено прямо в сеннике. Пока огонь разгорался, перебежал к хлеву и поджег траву там, затем к курятнику, а в конце укрылся за кладовой, выжидая.

Пожар почуяли не сразу. Сенник уже полыхал так, что не погасить, коровы бились о дверь хлева с жалобным мычанием, истошно вопили куры. Из дому выскочила баба, завизжала, бросилась обратно, и вскоре оттуда высыпали все, кто ни есть, от мала до велика.

— Живо! Соседей позовите! — рявкнул мужик.

Дети с криками разбежались по деревне. Они стучали по калиткам и вопили:

— Пожар! Пожар!

Поднялся неимоверный шум. Лаяли собаки, орали петухи, хлопали дверьми люди, бабы подхватывали крик, мужики спешили на выручку с топорами и ведрами. Когда вся деревня собралась у моего двора, спасти можно было лишь дом с кладовой и то ненаверняка. Порывистый ветер взметывал в небо облака искр и швырял во все стороны, некоторые долетали и до соломенной крыши дома, но пока безуспешно, почти сразу гасли.

Это было красиво. Я никогда прежде не видел такого большого костра. Языки пламени переливались от багрянца до чистейшей белизны, в воздухе роились клубы искр, словно мошкара возле ручья, небо озарялось красными закатными всполохами.

Если же перевести взгляд ниже, то видно совсем иное. Лица в алом зареве казались чужими, невзаправдашними, уродливыми. Я никого не узнавал, хотя прожил с ними всю жизнь. Перепуганные обожженные коровы метались по двору, сшибая людей с ног. Чуть подальше мелькали черные тени. Они передавали друг другу ведра с водой, спешно обливали крышу и стены дома, кто-то уже выбрасывал изнутри скарб, пытаясь спасти хоть что-то.

Взглянув в последний раз на кутерьму, я пошел через зады к середине деревни, отыскал там самый большой двор — Веридовы хоромы! И вот там-то собака была, причем презлющая. Она услыхала меня и начала неистово лаять, рваться с веревки, зовя хозяев на помощь. Дверь отворилась, женщина что-то рявкнула и снова скрылась.

Я неспешно высек новые искры, запалил последнюю охапку прихваченного сена и подложил ее к деревянной изгороди. Бревна я вряд ли подпалю так быстро, изгородь займется раньше, к тому же она с одной стороны упирается прямо в сенник. Если повезет, огонь успеет охватить стену и, может, зацепит всё остальное. Я выждал, пока мой костерок разгорится, и ушел из деревни задами.

Если Харт с Филорой не сглупят, то смолчат о моем появлении. Кроме них, меня никто не признал, к тому же все думают, что я мертв. Пусть винят кого хотят! Зато дом, где помер отец, где померли мать с отчимом, так просто не достанется Вериду и его сыновьям. Они должны поплатиться!

На душе стало так спокойно и радостно! Будто я не просто отомстил за свои обиды, а еще и успокоил родителей, утешил умершего отчима. Словно распутал закрутившийся узел.

Я вернулся обратно на холм, накидал еловых веток под куст, завернулся в оставленное одеяло и спокойно уснул. Поутру же отправился в город, ведь там у меня тоже остались долги.

Глава 20

На этот раз на воротах стояли другие стражники. Они едва удостоили меня взглядом, видно же, что деревенский простофиля и при этом не совсем босяк, вон, даже одеяло тащит.

А я понемногу начинал осознавать, что натворил. Я сжег свой дом. Поджигателей всегда вешают! Но ведь я никого не убил? Торговцу шерстью я тоже хотел отомстить и поплатился собственной шкурой. А вдруг Харт скажет, что это был я? Вдруг они меня отыщут в городе?

Недавняя радость быстро сменилась страхом.

И зачем я это сделал? Ну, забрали дом и ладно! Я ведь знал, что так будет. Кто я такой, чтобы лезть поперек старосты и Верида? Крыса? Это даже не смешно! Разве крыса может загрызть собаку? Или волка? Или медведя? Из меня даже новус не получился толковый. Нет, надо забиться в нору и больше не высовываться.

Я оглянулся и понял, что нахожусь близ Сфирровой площади. Высоченное белокорое дерево стояло недвижно, лишь далекие ветви покачивались на ветру. Оно словно укоряло меня, подавляло величием и чистотой. Кто я пред ним? Букашка. К тому же запачканная букашка, мерзкая и ничтожная.

Кто-то толкнул меня в плечо, и я по привычке схватился за грудь, проверяя, на месте ли мешочек с серебром.

— Уйди с дороги! — рявкнул мужик и отшвырнул меня в сторону.

Я поспешил отойти подальше. Это ведь тот же город, где меня месяц назад высекли. После пятидесяти плетей и парни покрепче не всегда выживают. А что, если меня заметят? Что, если узнают? Несмотря на теплые шерстяные вещи, меня охватил озноб. Я не стал выходить на саму площадь и направился к сиротскому дому.

Лишь прикрыв за собой дверь, я сумел выдохнуть и успокоиться.

— Снова приперся? — раздался мерзкий голосок Пятки.

— Я дал Воробью всё, что обещал, — ответил я и вгляделся в полумрак комнаты.

Девчонка сидела в своем углу одна, остальные еще не вернулись с ежедневного промысла. Я не особо удивился: плакальщицы обычно выходили под вечер, когда люди шли после трудов домой или покидали кабаки.

— И что? Долг вернул, так теперь новый наедать будешь? Мы не кроты, задаром не кормим!

Кротами здесь называли хранителей корней. Иногда мне казалось, что окаянники нарочно придумывали замены для обычных слов: чтоб никто их не понимал. Не древо Сфирры, а коряга или белая коряга, не хранители корней, а кроты, не виселица, а вдова на деревянной ноге… Поначалу я не всегда догадывался, о чем говорили ребята, но понемногу привык. За месяц, что валялся без сил, чего только не наслушался.

— У меня есть деньги, — буркнул я.

— Чернушки или блестяшки? На зиму хватит? А кры́то кому платить будешь?

Чернушки — медные монеты, блестяшки — серебряные. Но почему я вообще должен кому-то платить крыто? Я же не ворую и не выпрашиваю милостыню. Я так и спросил у Пятки.

— Спишь под нашей крышей, а крыто платить не хочешь?

Девчонка вышла из угла, и я увидел, что ей неслабо досталось в последние дни. Она могла шевелить лишь правым уголком рта, слева у нее всё было разбито, глаз полностью заплыл, а еще она странно придерживала левую руку. Неужто сломала?