Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

Те, однако, ввязываться не стали. Понимали: не дадут. Ясно же, что не их тут сила. Однако знак свой крестовый сделали все. И помногу раз.

Князь Пильский Лудслав чиниться не стал. Сам вышел встречать на крыльцо, сказал с достоинством:

— Блага тебе, ведун, что уважил мою просьбу. Желаешь ли отдохнуть с дороги? Поесть?

Бурый удивился. Такое от князя услышишь редко. Обычно они говорят, чего хотят сами, а до прочих им дела нет.

Дедко такое любил: чтобы уважали. Потому и сам уважил пильского владыку: поклонился, прижав ладонь в груди, поблагодарил степенно… И попросил воды.

И тут Бурый догадался: не вежество это. Побаивается князь ведуна. Оттого и величает как гостя. Гость же, по покону, вредить хозяину не может. Правда и хозяин гостю тоже обязан: кормить, оберегать…

Воду принесли тотчас. Дедко испил, поблагодарил и с достоинством поднялся по ступеням в княжьи хоромы. Бурый — за ним.

И тут мимо него протиснулся монах. Грубо так отпихнул. Бурый стерпел. Негоже в чужом доме, едва войдя, свару устраивать.

Но монах не только Бурого оттолкнул. Он еще и вперед князя полез. Встал поперек пути, закричал громко и невнятно.

Бурый слов толком не разобрал, хотя орал черный жрец по-словенски. Так догадался: не хочет монах князя с Дедкой пропускать.

Бурый восхитился отвагой лехитского жреца. Владыке в его собственном доме указывать… Не всякий хоробр на такое решится.

Лудслав, однако, не разгневался. Поморщился только и указал своим на монаха.

Те взяли черного под локотки, понесли (Бурый посторонился, пропуская) и выкинули монаха с крыльца.

Тот сразу вскочил и, прихрамывая, отчего еще больше стал похож на ворону, побежал к чужим воям. И снова завопил, размахивая руками.

Досматривать Бурый не стал. Итак ясно, что не станут вои его слушать. Куда интереснее на укушенного рыцаря поглядеть.

Привычная картина. Ложе и человек на нем. И нехороший запах.

Но в этот раз ни лекаря рядом, ни волоха, ни иного умелого сидельца. Холоп, который в углу — не в счет. Этот разве что воды подаст или горшок ночной вынесет.

Вот интересно: а каково рыцарю теперь оправляться, подумал Бурый. С ехидством подумал, потому что болящий ему сразу не понравился. Нехороший у того взгляд. Недобрый. Будь воля Бурого, он бы такого лечить не стал. Несмотря на рубаху из заморской гладкой ткани и золотые перстни на пальцах.

— Это кто?

По-словенски рыцарь говорил почти как нурман. С собачьим таким подгавкиванием.

— Лекарь, — соврал князь. — Может тебе помочь.

— Резать не дам! — сердито заявил Винцен или как его там. И уже Дедке: — Вылечишь — награжу. — Пять, нет, десять денье!

Бурый удивился. Видел он эти денье. Таких из одной гривны сотни три отлить можно. Недорого рыцарь свой уд оценил.

Князь поспешил вмешаться:

— Не беспокойся, друг мой! Я лекарю сам заплачу.

Друг. Ха! Взгляд, который рыцарь метнул на Лудслава, уж точно не дружеский. Но спорить не стал.

— Показывай, — сказал Дедко и рыцарь скинул одеяло.

Ну что сказать… Лечили его правильными травами. Но, видать, все же прогневал рыцарь своего бога. Впрок не особо пошло.

Дедко задумчиво изучил пострадавшую часть, потом повернулся к Бурому:

— Волчица, — сказал он.

— Точно! — воскликнул рыцарь. — Так грызанула, что я…

— Я не про то, — перебил Дедко. — Не бывает зубов в женском месте. Баечки это. А вот схватить может, это да. У волчиц завсегда так. И у наших баб бывает. Ежели сильно болюче сделал или напугал дюже. И великой беды в том нет…

— Что болтаешь, дурень! Как же нет, если у меня кровища так и хлынула! — возмутился рыцарь. — Да я как на ноги встану, ее на кусочки пущу и псам своим скормлю!

Бурый подумал: сейчас Дедко осерчает и уйдет. Но нет. Сказал спокойно:

— Ее вины в том нет. Только твоя.

— Вот и монах ваш так же сказал! — не медля поддержал ведуна князь. — Он что говорил? Бог ваш тебя наказал! Не виновата девушка!

— А еще он сказал: сжечь ее надо! — злобно процедил рыцарь. — Колдунья она! Ди бёзе хекса!

— Ну коли так, то трогать ее никак нельзя, — проговорил Дедко, отвернувшись, чтобы спрятать усмешку. — Иль не знаешь, что мертвая ведьма много опасней живой? А если дурной смертью ушла, так и вовсе и тебя и весь твой род изведет до шестого колена.

— Бог меня сохранит! — Рыцарь быстренько обмахнулся крестом и пробормотал что-то по-своему. — Бог не позволит, чтобы род мой угас! Recte et salvare!

— Бог твой тебя уже направил, — сказал Дедко. — И тебя он сохранит. А вот уд твой — нет. Ежели я не пособлю.

Рыцарь встрепенулся:

— Так что ты болтаешь попусту! Врачуй меня живо!

— Не могу, — покачал головой Дедко. — Я тебя исцелю, а твой бог на меня осерчает. Охота мне, чтобы такой сильный бог на меня рассердился за каких-то десять мелких монет!

Бурый увидел, как напрягся пильский князь. Но не обеспокоился. Дедко ведает. И сам же сказал: для бога христиан тех, кто не крещен будто бы и нет.

— Я во дворе жреца вашего видел, — сказал ведун рыцарю. — Пусть его позовут и он поклянется, что ваш бог не станет на меня гневаться, если я тебя исцелю.

Тут уж и Бурый отвернулся, чтобы улыбку скрыть.

Рыцарь проворчал что-то непонятное. Хулительное, надо думать. Потом глянул на Дедку, угадал, что тот не передумает и заорал по-своему на холопа.

Тот подскочил и убежал.

Вернулся уже с монахом и одним из чужих воев. Портки у воя красивые: одна половина красная, другая синяя. И шапка на голове с длинным желтым пером. А так от словенского дружинника отличий немного. Бороду и здесь многие подстригают, да и серьги в ушах тоже кое-кто носит. Вой, видать, опытный. Кожа на рукояти меча сильно потерта и взгляд особый: и никуда и во все стороны сразу.

Рыцарь с монахом заговорил по-словенски. Сообщил о требовании ведуна.

Монах не удивился. Сообщил немедленно, что тот прав: покарает того Христос, если посмеет благородного рыцаря околдовать.

— Ну нет, так нет, — охотно согласился ведун. — Как почернеет отросток, сразу тогда режьте под корешок. Корешок под корешок! Ха-ха!

Пошутил Дедко. По-своему. От таких шуток только одному смешно: самому Дедке.

Рыцарь заорал на монаха. Велел немедля дать добро на лечение от божьего имени.

Монах заорал на рыцаря. Визгливо так, противненько. Мол, тому надлежит язычников искоренять, а не поощрять.

Оба так распалились, что невзначай выдали, зачем в Пильск приехали. Если коротко: обратить пильского князя к Христу. А ежели не обратится, то…

Монах опомнился первым. Зыркнул на Лудслава: понял ли, о чем речь.

Понял, понял. По глазам видно. Но так-то виду не подал, промолчал.

— Что тебе дороже, сир? Уд твой или душа? — вопросил монах. И утешил: — Сиречь прими свой удел от Господа и покайся! Кабы мне таково испытание пришло, я б не усомнился.

Тут рыцаря прорвало. На монаха полился такой ругательный ливень, что Бурый заслушался. И не он один. Дедко тоже внимал, даже губами шевелил, повторяя, чтоб запомнить.

Так-то рыцарь прав: монаху уд и впрямь ни к чему, а рыцарю он не только тешиться, но и род продолжить…

Монах выслушал терпеливо, а потом возразил кротким голосом: мол, у батьки рыцарева еще три сына есть, причем оба старше, чем болящий. Есть кому род продолжить. А колдовство вершить колдуну он, монах, не позволит, хоть огнем его жги.

Вот эта мысль рыцарю по душе пришлась. И он тут же велел вою взять монаха в оборот и прижечь его как следует. Поставить, к примеру, пятками на угли. И держать, пока не примет нужное решение.

Монах еще более кротко заявил, что готов пострадать. Богу Христу это любо. Вой же заявил, что мучить жреца не станет. Ему душа дорога, и уд у него в порядке, так что выбирать не требуется.

Тут все трое умолкли и в наступившей тишине Дедко изрек свое любимое:

— Я не колдун!

Быстрее всех спохватился монах:

— Ты язычник!