Дети Галактики (СИ) - Батыршин Борис

Блузку её украшал юбилейный значок «дворцовского» кружка юных астрономов. Я улыбнулся.

— Верно. Так вот, афелий этого астероида составляет около пятисот семидесяти четырёх километров, или три и восемь десятых астрономической единицы. Форму астероид имеет неправильную, с размерами от ста двадцати до пятидесяти километров, то есть входит в первую сотню объектов такого рода. Из-за того, что орбита его очень сильно вытянута, наибольшее сближение с Землёй составляет около девяти десятых астрономической единицы, и при этом его видимая величина достигла около десяти. Это, как вы понимаете, не позволило Полигимнии войти в список первоочередных объектов наблюдения, и об астероиде, скорее всего, надолго забыли бы, если бы не одно обстоятельство…

— Год назад американский студент-астрофизик Джордж Мэйсон — кстати, ему всего девятнадцать, намного старше некоторых из вас, — наблюдал за группой объектов в Поясе Астероидов. Наблюдения проводились в рамках его дипломной работы с марсианской орбитальной станции «Скьяпарелли» с целью оценки гравитационного влияния Полигимнии на соседние объекты.

Последовала новая улыбка, адресованная по большей части юной любительнице астрономии в первом ряду. Та несмело улыбнулась в ответ.

— Обрабатывая полученные результаты — те из вас, кто знаком с законами небесной механики, представляет, как это делается, — Мэйсон оценил массу астероида примерно в шесть и две десятых квадриллиона тонн. Если кто забыл, один квадриллион — это тысяча триллионов или миллион миллиардов тонн, то есть массу Полигимнии можно записать вот так…

Я заскрипел мелом по доске.

— Шестёрка, двойка и ещё семнадцать ноликов. И вот тут, друзья мои, начинаются странности…

Я сделал эффектную паузу. Аудитория завороженно внимала.

— Учитывая размеры Полигимнии, такая масса предполагает чрезвычайно высокую плотность — более семидесяти пяти граммов на сантиметр кубический. А если вспомнить, что средняя плотность нашей с вами земли, — я ткнул пальцем в пол, — составляет всего около пяти с половиной граммов на кубический сантиметр, то есть в пятнадцать раз меньше, — немудрено, что результаты Мэйсона попросту не приняли всерьёз. Так бы им и пылиться на полках в числе других неподтверждённых данных — не окажись американец человеком въедливым, пунктуальным и чрезвычайно уверенным в себе — три качества, необходимые для серьёзного учёного. Но цифра за цифрой он перепроверил все свои расчёты, добился разрешения на повторение цикла наблюдений — и три месяца спустя продемонстрировал скептикам результаты, в точности повторяющие предыдущие, поистине сенсационные данные!

Ещё одна пауза, немного дольше предыдущей. Юная астрономша на первом ряду, казалось, не дышала — как, впрочем, и её соседи.

— Это, как вы понимаете, было уже серьёзно. Группа физиков КалТеха взялась за расчёты — и после нескольких месяцев работы сделала вывод: некоторая, и весьма значительная часть астероида Полигимния состоит из сверхплотных элементов с необычайно стабильными «магическими ядрами». Этот термин ввели американцы, они вообще любят подобные эффектные названия, и он означает атомные ядра, состоящие из аномально высокого количества протонов и нейтронов, но при этом сохраняющие стабильность. Примерно в это время были опубликованы результаты исследования «звёздных обручей», обнаруженных в Поясе Астероидов и на спутнике Сатурна, Энцеладе — и из этих данных непреложно следовало, что именно сверхтяжёлые элементы с «магическими ядрами» составляют, так сказать, «сердце» этих поразительных устройств!

В первом ряду взлетела рука.

— Сергей Геннадьевич, это ведь вы нашли оба этих обруча? — спросила давешняя девчушка. Ну, кто бы сомневался…

— Увы, нет, — я развёл руками. — «Звёздный обруч» на Энцеладе впервые был замечен наблюдателями станции «Лагранж». Да и мудрено было не заметить — ведь это через него станция была заброшена на орбиту планетоида. Что касается «обруча» в Поясе Астероидов, то честь его находки принадлежит астрофизику Валерию Петровичу Леднёву. Именно он в сотрудничестве с американскими астрофизиками разработал приборы, позволившие засечь «Звёздный обруч» с борта тахионного планетолёта «Заря» — а я всего лишь участвовал в исследовательских работах.

— И не позволили японцам установить там свои приборы? — выкрикнул кто-то из заднего ряда. Я покачал головой.

— На самом деле всё было несколько сложнее. Об этом мы поговорим в другой раз, а сейчас, с вашего позволения, вернёмся к астероиду 33 Полигимния. Поверьте, друзья мои, — я многообещающе улыбнулся, — этот небесный камушек заслуживает самого пристального внимания!

III

Из записок

Алексея Монахова

«…Жизнь человеческая коротка — банально, но ведь так оно и есть! Эта жизнь — лишь крохотная, исчезающе малая искорка, квант света, мелькнувший между двумя безднами небытия, и каждый из нас стремится наполнить её смыслом в силу своего разумения. Смысл этот мы черпаем в созданной за несчётные века человечеством культуре; этот источник неисчерпаем, как и сама Вселенная — и даже если в этой Вселенной выбрать крошечный уголок, его тоже не получится вычерпать до донышка. У всякого, кому интересно жить, своя Вселенная, своё Мироздание — и из имеющегося многообразия вариантов я всегда предпочитал научную фантастику…»

После Дворца я собирался вернуться назад, в Королёв — но поленился и отправился на улицу Крупской, в нашу московскую квартиру. Отца дома не было — после совещания банкета он остался в Королёве и, вероятно, пробудет там ещё несколько дней. Сидеть в пустой квартире мне не хотелось совершенно, так что я отправился к бабуле с дедом. Пообедал, погулял на Воронцовских прудах с Бритькой — ушастой зверюгой в последнее время нечасто достаётся от меня столько внимания! — и засел за дневник — благо ноутбук у меня всегда с собой, как и заветная шифрованная дискета. Собака сопит, расстелившись ковриком у меня в ногах, за окнами шуршит шинами автомобилей Ленинский проспект, и мысли сами собой льются с клавиатуры на серо-голубой экран текстового редактора…

«…Итак — почему всё-таки научная фантастика? А натура у меня такая. Иррациональные чудеса — всё, что создано авторами фэнтези, хоррора и прочих подобных жанров, давно мне приелись, хотя в своё время я и им отдал должное. Работающие в них авторы описывают, по сути, герметично-замкнутые миры. Да, они делают это весьма талантливо, красочно, порой на грани гениальности (вспомним хотя бы Толкиена, Желязны или Пратчетта!) — но лично мне эти миры не обещают ничего за пределами моей собственной фантазии. Что поделать, если в магию я не верю (несколько мистическое отношение к И. О. О. не в счёт, как говорили в оставленной мной реальности, 'это другое»), зато я верю в науку и технику, сколь несовершенными они ни были бы.

Даже в самых мрачных НФ-произведениях всегда есть надежда. Допускаю, впрочем, что это издержки советского воспитания — не зря же нас растили социальными оптимистами! Да, мы нередко были недовольны условиями жизни, но не столько бытовыми — ибо по молодости относились к бытовухе с некоторым презрением, — сколько тем, что мир, всё в этом мире, устроен совсем не так, как хотелось бы. И тогда на помощь приходили «Полдень ХХII-го века», «Люди как боги» и другие книги, из которых мы черпали уверенность, что завтра обязательно будет лучше, а даже если что-то пойдёт не так, люди и человечество всё равно найдут выход.

И если не получится отыскать его на Земле — так ведь есть ещё бесконечный Космос, полный таинственной жизни и разума, и невиданных прежде возможностей.

Пожалуй, в оставленной мной реальности из всех видов культуры только научная фантастика смогла объединить человечество хотя бы подобием общей мечты. Одни верили в грядущее торжество коммунизма; другие мечтали о новом, звёздном Фронтире, осваивая который можно было бы невиданно разбогатеть; третьи грезили о встречах с братьями по разуму, четвёртые… перечислять можно долго, но у всех оставалась надежда на лучшее будущее.