Очень странные миры - Филенко Евгений Иванович

– Шестнадцатеричная арифметика, – веско заметил Ветковский.

– То-то я смотрю, утро у них затянулось, – сказал Кратов.

– «Остров Плодов, который еще именуют Счастливым», – с иронией произнес Урбанович.

Ветковский иронии не оценил и воодушевленно подхватил:

– Если следовать местным традициям, то сто двадцать восемь, – уточнил Урбанович.

– Удивили! – фыркнул Белоцветов. – Моему прадеду уже сто сорок пять, а живет он, если хотите знать, ни на каком не Авалоне, а на Таймыре, где ни злаков, ни плодов, разве что в теплицах, и уж, разумеется, не воняет так, как здесь…

– Слушайте дальше, – сказал Ветковский и с подъемом продолжил:

– Ну уж увольте, – проворчал подошедший Мадон. – Чтобы женщина мной управляла?!

Все обратили к нему сочувственные взоры. Мадон выглядел неважно. Лицо его, и без того обычно тонкое и худое, приобрело нездоровую заостренность черт, а естественный бронзово-зеленоватый загар сильно поблек.

– Уж не хочешь ли ты сказать, Жак, – прищурился Белоцветов, – будто та девица, что я видел подле тебя в порту Труа-Ривьер, позволяет тебе собой командовать?

– Я хочу только сказать, – возвысил голос Мадон, – что женщинам не следует занимать сколько-нибудь значительные административные посты. Они сразу делаются отвратительными мегерами, и это я знаю точно.

– Это какая-то ошибка, Жак, – мягко возразил Кратов. – Я встречал множество женщин, которым ответственные посты вовсе не мешали сохранять полное очарование.

– И наверняка они употребляли свое пресловутое очарование затем, чтобы чего-то от вас добиться, – проворчал Мадон. – А не добившись, сей же час избавлялись от него, как от ставшего ненужным делового костюма.

– Не понимаю, чем вам так насолили женщины, – пожал плечами Кратов.

– Для того у них имелись возможности, – уклончиво сказал Мадон. – И ни одна не была упущена.

– Что, тоже не спится? – спросил Белоцветов.

– Огромный корабль, – сказал Мадон. – Гулкий. Практически начисто лишенный звукоизоляции. – Белоцветов покраснел. – Совершенно пустой.

– Ну уж и пустой, – возразил Белоцветов. – А эмбрионы?

– Ни одной живой души на борту, – продолжал Мадон. – Одни эмбрионы, и те неизвестно чьи.

– Не преувеличивай, – сказал Белоцветов. – Прекрасно известно, чьи эмбрионы. Я уж наизусть выучил: получатель груза – доктор Ксавьер Монтойя, Авалонский филиал Института агрохимерогенеза, сектор пикноморфоза…

– Я имел в виду – неведомо, что за твари из них должны вылупиться, когда наступит пора, – сказал Мадон. – Все эти термины – агрохимерогенез, пикноморфоз… согласитесь, звучат весьма зловеще.

– Ну, не знаю, – сказал Кратов с сомнением. – По-моему, речь идет о каких-то биотехнах, преобразующих здешние хляби в нечто плотное и пригодное для возделывания.

– Глупая затея, – возразил Мадон. – Тратить столько сил и здоровья, не говоря уже о материальных ресурсах, чтобы обратить никому не нужные поля жидкого дерьма в жалкое подобие аргентинских пашен! Неужели всем этим людям нечем – и, самое главное, негде! – заняться?!

– Да ведь все очень просто, – сказал Кратов. – Есть люди, которым неинтересно сидеть там, где тепло, сухо, приятно пахнет, а кругом бегают сервомехи, которые рыхлят почву, на корню выжирают всякий сорняк, а в свободную минуту разносят среди зрителей холодное пиво. По какой-то причине им интересно быть здесь, жить здесь и работать здесь. А заодно и придавать этому не самому симпатичному местечку некоторую видимость комфорта.

– Опять же Башня, – промолвил Урбанович так, чтобы услышал Кратов.

– Вы оптимист, Консул, – с горечью заметил Мадон. – Вам по должности полагается. Человек, искренне верящий в идеи пангалактической культуры, не может не видеть во всем одно лишь доброе и светлое. А я, горемычный пессимист и, хуже того, мизантроп, по вашей воле оказался между молотом и наковальней. То бишь между смрадной планетой и пустой железной коробкой, битком набитой зародышами каких-то химер.

– Мизантроп, который сознает себя мизантропом, не безнадежен, – заявил Ветковский.

– Либо кокетничает, – присовокупил Урбанович. – Такой специальный кокетливый мизантроп.

– Мог бы мне сказать, – пожал плечами Белоцветов. – Я, так уж и быть, остался бы на «Тавискароне». Хотя ошвартоваться на новой для тебя планете и не переночевать в местном отеле – это немного неестественно.

– Я знаю, что для тебя естественно, а что нет, – сказал Мадон. – Но одно из немногих достоинств этого мира – отсутствие видимого присутствия женщин…

– Прекрасно сказано, клянусь честью! – снова рассмеялся Ветковский. – Отсутствие присутствия! Непременно вверну в одной из своих презентаций.

– На самом деле, я видел здесь вполне живую женщину, – сказал Урбанович. – Она сопровождала вашего мастера в направлении офиса администрации. Это было два часа назад.

Белоцветов встрепенулся и молодцевато развернул плечи, а Мадон скорбно спросил:

– И, конечно же, с тех пор никто его больше не встречал?

– Откровенно говоря, нет, – кивнул Урбанович. – Но, коль скоро вас волнует безопасность командора, в некотором отдалении за ним следовали господа Брандт и Грин. И, коли уж на то пошло, дама была достаточно пожилая.

– Не станет же эта пожилая дама есть троих звездоходов сразу, – серьезно заметил Белоцветов.

«Меня окружает какой-то кошмар, – подумал Кратов. – Я видел кошмар во сне, а проснувшись, обнаружил, что один кошмар попросту сменился другим. Я сижу на чужой планете в компании немыслимых раздолбаев и слушаю их бессвязные беседы ни о чем. Чем темный зверь хуже того же Белоцветова? И от того, и от другого, кажется, нет спасения. Стоило ли лететь за парсеки и парсеки от Земли, чтобы подвергнуться таким истязаниям мыслей и чувств? Разумеется, никто не ожидал, что мир, словно бы в насмешку и надругательство названный Авалоном, хотя бы в небольшой степени будет соответствовать собственному имени. Сплошь и рядом в Галактике имена планетам даются не за достоинства, а вопреки изъянам. Самая жуткая планета, на которой я побывал, называлась, между прочим, Тенерита, что в переводе с магиотского означает „нежность“. Ничего, хотя бы отдаленно претендовавшего на эпитет „нежный“, там не было и быть не могло, потому что каждые полчаса все взрывалось, извергало потоки лавы и гейзеры черной кипящей жижи, и оказался я там потому лишь, что нужно было эвакуировать каких-то сумасбродов-кладоискателей, купившихся на имя, а на стационаре „Кархародон“ в ту пору сложился непредвиденный и жуткий дефицит драйверов. И более прелестных девушек, чем на планете Тартар, я в жизни не встречал: все как на подбор крупные, сильные, с длинными мускулистыми ногами, с улыбками от уха до уха, все без изъятий с высшим ксенологическим образованием, и все, так и стоит перед глазами, обожали купаться нагишом в прозрачнейших и чистейших местных озерах… К чему мне снился зверь? К чему судьба занесла меня на Авалон? Какой в том смысл?.. А может быть, и нет никакого смысла, и бесполезно его доискиваться, а все дело в том, что я подсознательно, втайне от самого себя, всеми силами удлиняю свой путь, пытаясь отсрочить неминуемую развязку чрезмерно затянувшейся истории о рациогене и экзометральных зверях. Я даже могу предполагать, чем все закончится. И мне вовсе не нравится такое завершение моего… гм… анабазиса, но неприятная особенность высшей драматургии заключается в том, что там детально расписаны не только все роли, но и финал. Так что мои жалкие попытки столкнуть строго расписанный сценарий в импровизацию и хеппенинг обречены на провал. И как бы еще режиссер не осерчал на лицедея, несущего отсебятину…»